Дипломная работа
ТРАГЕДИЯ СЕМЬИ В КОНТЕКСТЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПОИСКОВ
Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО И Л.Н. ТОЛСТОГО В 1870-е ГОДЫ (романы «Подросток» и «Анна Каренина»)
Содержание
Введение…………………………………………………………………………..3
Глава 1. Проблема семьи и ее реализация в русской литературе ХIХ века
1.1. Трагедия семейного начала в русском романе 2 половины ХIХ века…….9
1.2. Проблема семьи, ее место и роль в творческой лаборатории Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого ………………………………………………….27
Глава 2. Трагедия семьи в контексте художественных поисков Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого в 1870-е годы
2.1. Семья в романе Ф.М. Достоевского «Подросток». Аркадий Долгорукий как «продукт» «случайного семейства»……………….……………………….38
2.2. Трагедия семейного начала в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина»...53
Заключение……………………………………………………………………...65
Список использованной литературы…………………………………..……69
Введение
Для русских писателей художественное творчество всегда было способом анализа жизни и поиском истины. От описания реалистических картин жизни к ее осмыслению – вот путь, которым шли лучшие художники слова, создавшие во второй половине ХIХ века великие романы, отразившие само течение жизни и ее сложности. Л.Н. Толстой так говорил о задачах романиста: «Художник для того, чтобы действовать на других, должен быть ищущим, чтобы его произведение было исканием. Если он все нашел и все знает и учит или нарочно потешает, – он не действует. Только если он идет – зритель, слушатель, читатель сливается с ним в поисках» [65, с. 382].
Настоящий писатель не просто обнаруживает трагедию и представляет ее на суд читателей. Основой истинно великого произведения становятся поиски причин происходящего, осмысление явлений действительности, изображение тех тенденций, которые определяют физиономию общества, характеры людей, формы жизни. Ведь жизнь любого человека тесно связана с историей многих людей, историей общества. Изменения в укладе семьи в России во второй половине ХIХ века стали темой многих произведений этого периода. Художников слова – Н.С. Лескова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, – несомненно, очень тревожило то, что в современной им жизни вместе с разрушением старого общественного уклада и вторжением в русскую действительность буржуазных норм жизни и в стране, и в личных судьбах людей «все переворотилось» (Ф.М. Достоевский). Общественные изменения еще были смутны, неясны, но было очевидно: противоречия патриархального уклада жизни не ликвидируются, а углубляются капитализмом, новый строй не приносит людям желаемой гармонии и счастья. В связи с этим вспоминается концепция семьи в древнерусской литературе, где семья понималась как единое целое, где существовали свои правила жизни, основанием для которых были глубокое уважение к старшим и чувство долга. «Домострой» и патриархат долгие годы определяли семейную жизнь на Руси. Однако уже в романе И.Г. Гончарова «Обрыв», действие которого происходит в первой трети ХIХ века, главой рода является женщина Татьяна Марковна Бережкова, которая с сожалением видит, что под влиянием демократизации, цивилизации и всего, что несла с собой реальная действительность, распадаются родовые связи, нет прежнего поклонения перед старейшими в семье. Этот процесс в его более острой форме был запечатлен в романах названных нами выше писателей: Н.С. Лескова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, И.А. Гончарова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого.
Примером образцовой семьи стала семья Ростовых в романе Л.Н. Толстого «Война и мир», в ней было то доверие, естественность проявления чувств, доверительность отношений между членами семьи, которые представлялись автору идеальными.
Не случайно почти в одно и то же время появляются такие выдающиеся произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина, Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого, как «Господа Головлевы» (1880 г.), «Подросток» (1875 г.), «Братья Карамазовы» (1880 г.), «Анна Каренина» (1878 г.). Все эти романы основаны на принципе семейственности: в «Господах Головлевых» Салтыкова-Щедрина в рамках «семейного романа» подвергаются исследованию социальные, политические и нравственные принципы дворянского общества, показаны вымирание, духовный распад семьи, нравственная деградация личности и, наконец, уничтожение рода; в «Подростке» Достоевским поднимается вопрос о «случайном семействе», не способном воспитать полноценную личность, способствующем формированию нравственной опустошенности и цинизма; в «Братьях Карамазовых» перед нами раскрывается история, как говорит сам автор, «одной семейки», которая лишена чувства братства, она становится символом разъединения, саморазложения и самоистребления.
Роман «Подросток» Достоевский писал в 1874-75 гг., а публиковал на страницах демократических «Отечественных записок» (по приглашению Н.А. Некрасова). Интерпретация Достоевским темы отцов и детей, оценка роли дворянства в период всеобщего разложения старых устоев оказались во многом близки концепции «Отечественных записок» начала 70-х годов при всем несходстве позиции Достоевского и позиций журнала Н.А. Некрасова – М.Е. Щедрина в целом.
В своих записках к роману «Подросток» автор писал: «Вся идея романа – это провести, что теперь беспорядок всеобщий <…> в обществе, в делах его, в руководящих идеях (которых по тому самому нет)». Понятие «беспорядок» обдумывается Достоевским на ранней стадии работы над «Подростком» в качестве возможного заглавия к роману. В центре внимания писателя – духовная опустошенность, цинизм, разврат, алчность, жажда денег и их власть в современном писателю мире.
Достоевский называл «Подросток» «первой пробой» осуществления своего давнего замысла романа об «отцах и детях». В первой главе «Дневника» за 1876 год он писал: «Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну, и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении. <…> Но тут дитя уже вышло из детства и появилось неготовым человеком, робко и дерзко желающим поскорее ступить свой первый шаг в жизни. Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, ранней ненавистью за ничтожность и «случайность» свою и с тою широкостью, с которою целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своем, любуется им еще в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих» [23, с. 422].
Ф.М. Достоевскому же принадлежит оценка романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина», про который он сказал, что «это прежде всего строгий неподкупный суд над языческой, обезбоженной жизнью людей в период «хаоса», когда «все врозь» и «нет связующей идеи», как справедливо заметил Достоевский [23, с. 214]. Герои «Анны Карениной» живут без идеи о Боге, руководствуясь только своими страстями, забывая самих себя, не задумываясь о высшем смысле бытия.
Роман начинается с фразы о «счастливых семьях», похожих друг на друга. Но интерес Л.Н. Толстого в другом: «<…> каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Все смешалось в доме Облонских» [63, т. 7 с. 6]. Пафос нового романа Толстого не в родственном единении между людьми, а в разобщении между ними, в распаде семьи. Драма семьи супругов Облонских отзывается на судьбах людей, находящихся рядом с ними под крышей дома. Исчезли те духовные связи, которые скрепляли семью, люди почувствовали себя пребывающими на постоялом дворе.
В «Дневнике писателя» за 1877 год, подтверждая мысль Толстого, Ф.М. Достоевский так охарактеризовал состояние русской жизни того времени: «Все как на постоялом дворе, как будто завтра собираются вон из России» [23, с. 173]. «Непрочность человеческих связей, исчезновение «родственного», «домашнего» из повседневного общения – весьма характерная и знаменательная особенность эпохи 70-х годов ХIХ века, времени бурного развития буржуазных отношений. От дома Облонских, в котором все перевернулось, мысль Л.Н. Толстого обращается к России, в которой «все переворотилось и только еще укладывается». «Развод» и «сиротство», крушение некогда устойчивых духовных связей – ведущая тема «Анны Карениной»[37, с. 282].
Таким образом, тема семьи стала важнейшей для ведущих писателей второй половины ХIХ века, именно поэтому к ней обратились М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Н.С. Лесков. Идея трагизма семейных и общественных отношений объединяет произведения классиков русской литературы. На основании этого можно сформулировать цель работы: исследовать трагедию семьи в контексте художественных поисков Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого в 1870-е годы.
Задачи исследования:
– обозначить тему семьи в русском романе второй половины ХIХ века, проследить ее становление и развитие;
– рассмотреть проблему семьи и ее осмысление в художественном мире Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого;
– выявить смысл понятия «случайного семейства» (Ф.М. Достоевский);
– проанализировать образ главного героя романа «Подросток» Аркадия Долгорукого как «продукт случайного семейства»;
– рассмотреть особенности раскрытия темы семьи в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина».
Актуальность исследования заключается в необходимости указать на важность темы семьи, трагизма семейных отношений в современной действительности.
Объект исследования: романы Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого «Подросток» и «Анна Каренина».
Предмет исследования: трагедия семьи в означенных романах.
Методологической базой исследования стали научные труды выдающихся отечественных ученых К.В. Мочульского, В.В. Ермилова, В.А. Жданова, Е.А. Краснощековой, С.Г. Бочарова, В.Я. Кирпотина, А.Б. Тарасова, В.А. Недзвецкого, Т.А. Касаткиной В.А. Котельникова, Е. Полтавец и О.В. Сливицкой, критика Н.Н. Страхова, философов Н.А. Бердяева, Д.С. Мережковского и др.
Практическая значимость исследования заключается в возможности использования данных материалов в ходе семинаров по творчеству Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого на гуманитарных отделениях высших учебных заведений и факультативных занятиях в школах с углубленным изучением литературы.
Структура работы: исследование состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературы. В первой главе даны обзор русской литературы второй половины ХIХ века и характеристика общественных отношений, в значительной степени повлиявших на тематику и содержание произведений таких русских писателей, как Н.С. Лесков, М.Е. Салтыков-Щедрин, И.А. Гончаров, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой. Особое внимание уделяется проблематике творчества Л.Н. Толстого и Ф.М. Достоевского и место в ней концепции семьи.
Во второй главе исследуется тема семьи в романе Ф.М. Достоевского «Подросток» и Л.Н. Толстого «Анна Каренина». В заключении подводятся итоги. В списке литературы – 75 наименований.
Глава 1. Проблема семьи и ее реализация в русской литературе ХIХ века
- Семья-трагедия в русском романе ХIХ века
Литература 1870-х годов, продолжая идейные и эстетические традиции 1860-х, представляет собой вместе с тем и принципиально новое явление. В воспоминаниях передовых людей той поры 70-е годы остались как «время, которому были присущи одновременно поразительная цельность, определенное идейное единство, внутренний драматизм, противоречивость. Это время вселяло в мыслящих людей высокую веру в историческую значительность личного самоотверженного действия и в то же время обнаруживало утопичность, наивность многих убеждений» [53, с. 251].
В литературном процессе 1860-70-х годов внимание русских писателей приковывают проблемы семейных отношений, взаимосвязи поколений, столкновения правил так называемой «общественной морали» с вечными, нравственными законами человеческого бытия. При всем различии подходов к теме семьи, различии того социального контекста, в котором эта тема рассматривалась, обращение к ней свидетельствовало о стремлении многих писателей осветить новые жизненные процессы, новые формы семейных связей, отвергающие какие бы то ни было духовные устои.
Так, многие исследователи романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина», например, Я.С. Билинкис [10; 11], И.Н. Арденс [1], В.В. Ермилов [24], В.В. Днепров [21], склонны были абсолютизировать страсть Анны, не только оправдывая ее измену мужу, но и утверждая несомненное превосходство героини романа над окружающими людьми, ставя ей в заслугу факт измены. По их мнению, «Анна поднялась на бунт против лицемерия, лжи, безнравственности светского общества, в том числе и Алексея Александровича, отстаивая в борьбе с «античеловеческим», «бездушным» миром истинные человеческие ценности подлинной любви, искренности, жертвенности. Такая точка зрения долгое время существовала в критической литературе советского периода, оправдывая тем самым не только личное эгоистическое счастье, но и измену, а значит, причинение боли, страданий другому человеку. Происходило смешение добра и зла, добродетелей и пороков, света и тьмы» [61, с. 39].
По мнению А.Б. Тарасова, «Толстой неоднократно и открыто заявлял о нравственном падении Анны, да и сама главная героиня в душе сознавала всю степень своего падения» [61, с. 40]. Однако «нравственная жизнь никакого ущерба личности не причиняет, свободы человека не ограничивает. Подлинное богатство находится в духе целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви. Истинно свободной может считаться лишь жизнь праведная, а человек, обуреваемый страстями и пороками, пребывает в самом тяжком состоянии несвободы, в рабстве греха» [61, с. 41].
В работах В.А. Недзвецкого [44; 46] были предложены ответы на некоторые принципиальные вопросы, объективно встающие перед исследователем русского романа, но отсутствующие в его академической истории. Прежде всего – это типология произведений отечественной литературы XIX в. в жанре романа, основанная не на их второстепенных или внешних к ним признаках (тот или иной жизненный материал, политическая идеология авторов, какая-то иная жанровая форма и т.п.), но на тех структурообразующих началах, без которых каждая из их разновидностей не могла бы ни возникнуть, ни существовать.
Были вычленены следующие начала: 1) «ориентация романиста на тот или иной иноязычный образец жанра»; 2) «актуальные для соответствующего периода России социально-гуманитарные «идеи времени» (В.Г. Белинский) в их литературном освоении»; 3) «современный человек» (А.С. Пушкин) или «русский скиталец» (Ф.М. Достоевский) в его художественном осознании в течение XIX в.» [46, с. 57].
К русским романам, обязанным своим рождением «началу первому», были отнесены нравоописательно-дидактический роман 1810-1820-х годов, романы исторический («вальтерскоттовский»), романтический, сандовского типа и семейный. «Началу второму» отечественный читатель обязан, по мнению В.А. Недзвецкого, формированием романов «делового человека», о «новых людях», о «нигилисте», «бельэтажного» (И.А. Гончаров) романа 1870-1880-х годов, а также романа общинно-крестьянских устоев. Литературно-творческая фиксация и анализ «современного человека» в его эволюции от 1820-1830-х годов до конца столетия продуцируют такие русские романы, как «Евгений Онегин» А.С. Пушкина, «Герой нашего времени» М.Ю. Лермонтова, «Обыкновенная история», «Обломов», «Обрыв» И.А. Гончарова, «Рудин», «Дворянское гнездо», «Накануне», «Отцы и дети», «Новь» И.С. Тургенева, романное «пятикнижие» Ф.М. Достоевского, «Война и мир», «Анна Каренина» и «Воскресение» Л.Н. Толстого.
«Последняя группа произведений, – как отмечает В.А. Недзвецкий, – в русском романе XIX в. является не только центральной по положению и времени существования и в высшей степени самобытной, но и по творческим решениям классической, в этом качестве противостоящей всем иным отечественным романным формам как неклассическим.
Романы этой группы <…> совершенные художественные явления» [46, с. 58].
Русский классический роман XIX в. явился реализацией и торжеством того живого целостного познания, которое Н.А. Бердяев считал «наиболее органичным русскому человеку в его отличии от по преимуществу рационалистического западного человека». В этом данный роман стал весомым национальным вкладом русских, существенно обогатившим западноевропейскую и мировую художественную и в целом гуманитарную культуру» [9, с. 173].
Самобытное русское Слово, которым стал классический русский роман, оказалось, по мнению Недзвецкого, главным источником нового шага в философском развитии человечества, осуществленного такими отечественными мыслителями рубежа XIX-XX вв., как Вл. Соловьев, Н.А. Бердяев, Д.С. Мережковский, С. Булгаков, В. Вышеславцев, И. Ильин, Н. Лосский, С. Франк и др.
«Шедевры русского романа XIX столетия ни порознь, ни в своей совокупности не претендовали и не претендуют на роль некоей философской системы. Но благодаря целостно-образному постижению в них человека и мира в их онтологических и эсхатологических устремлениях и коллизиях они необычайно расширили метафизический опыт человечества, обнажив и ужас человеческого существования и дотоле неведомую его радостность, и страшные бездны людского духа и людской плоти, и пути к их одолению. Без конкретного понимания и учета данных открытий, плодотворное развитие мировой литературы и мировой философии, думается, так же невозможно, как развитие современной физики без знания теории относительности А. Эйнштейна и квантовой механики Макса Планка. По крайней мере, общее осмысление этих открытий весьма желательно и в будущей истории русского романа, особенно его классической части» [46, с. 64].
Неслучайно в типологии романов ХIХ века В.А. Недзвецкий отводит одно из важных мест семейному роману, к которому обращались писатели-классики ХIХ века, отчетливо ощущая трагическую неустроенность в жизни человека и всей страны.
Как и в других странах, где происходил переход от традиционного феодально-патриархального общества к новому, в России данный процесс сопровождался болезненной ломкой существующих общественных структур, периодом безвременья. Огромной сложностью и противоречивостью характеризовался и реальный ход русских общественных реформ 60-х гг. XIX в. В романе «Подросток» Ф.М. Достоевский поясняет и причину этого. «Скрепляющая идея, — говорит Подростку Крафт, — совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы с них достало...» [22, т. 9, с 54].
В утратившем «скрепляющую идею» и нравственные критерии человеческом социуме на смену каким бы то ни было коллективным устремлениям и ценностям (хотя бы сословным, корпоративным, кастовым; и т.д.) приходит деспотический «частный интерес». Достоевский называет его «началом личным, началом особняка, усиленного самосохранения, самопромышления, самоопределения в своем собственном Я, сопоставления этого Я всей природе и всем остальным людям, как самоправного отдельного начала, совершенно равного и равноценного всему тому, что есть кроме него» [22, т. 9, с. 79].
«В 1860-70-е гг. Достоевский многократно говорит в этой связи об «обособлении» людей в эту эпоху, утрате ими социальных связей, ибо прежние связи уже не удовлетворяли формирующуюся личность, а связи новые, более обширные, связи с народом, нацией, человечеством, Богом и мирозданием еще не сложились. Таковы общественно-исторические обстоятельства, которые окружают главного героя «Подростка» [34, с. 141].
«С переходом к буржуазному общественному устройству утверждаются новые ценности и новое положение личности. В данном обществе центральной фигурой становится свободный и автономный собственник. На смену сословным привилегиям приходит формальное равенство граждан перед законом, на смену ценности человека, определяемой принадлежностью к тому или иному сословию, личный талант, на смену выполнению ролевых функций, определенных сословным положением, при определенных гарантиях и корпоративной солидарности, – жизнь по личной инициативе, на свой страх и риск. В человеке и в обществе в целом происходит быстрый рост личностного начала» [34, с. 142].
Один за другим появляются романы, связанные с осознанием семейной темы: Л.Н. Толстого «Война и мир» (1863-1869), И.А. Гончарова «Обрыв» (1869), Н.С. Лескова «Захудалый род» (1873), М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» (1875-1880), Ф.М. Достоевского «Подросток» (1874-1875), Л.Н. Толстого «Анна Каренина» (1873-1877).
Можно утверждать, что среди этих писателей те, кому явно бросается в глаза неблагополучие русской общественной жизни, в которой никак не сочетаются личное и общее, где общее постоянно попирается личным. В поисках смысла существования человека и корней зла взгляд русских писателей обращается к семье как основе нравственной, осмысленной жизни. Как отмечает И.В. Чуприна, «действительность капитализирующейся России 1870-х годов была полна особенно грубыми, неприкрытыми проявлениями хищнических стремлений, разрушающих человеческие связи и попирающих всякие нравственные нормы» [73, с. 67]. Тема эгоистического разъединения людей становится в это время главенствующей темой литературы, многогранно воплощаясь в творчестве А.Н. Островского, И.А. Гончарова, М.Е. Салтыкова-Щедрина, Н.С. Лескова, Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого.
Так, на первое место в романе И.А. Гончарова «Обрыв» выходит проблема семьи. Перед нами семья Татьяны Марковны Бережковой, которая является воспитательницей сестер и хранительницей семейных и христианских ценностей. Уже сама её фамилия, родственная глаголу «беречь», указывает на главную функцию образа Бережковой – хранить многовековые основы христианской нравственности. Героиня – радушная и рачительная хозяйка. Благодаря ей усадьба Малиновка превращается в райский уголок, напоминающий нам об Эдеме. Бабушка олицетворяет собой патриархальную Россию, православно-христианскую нравственность. Она является настоящем кладезем народной мудрости. Она «говорит языком преданий, сыплет пословицы, готовые сентенции старой мудрости, ссорится за них с Райским, и весь наружный обряд жизни отправляется у ней по затверженным правилам» [33, с. 67].
Вера – воплощение в романе всего молодого поколения русских людей. Своей историей увлечения и «падения» Вера олицетворяет трудный путь молодой России, которая подверглась ошибкам, искушениям и невзгодам в переломные моменты истории. Д.С. Мережковский назвал Веру «идеальным воплощением души современного человека» [42, с. 127]. И сам Гончаров, настаивая на обобщённом звучании этого образа, пишет: «пала не Вера, не личность, пала русская девушка, русская женщина жертвой в борьбе старой жизни с новою» [15, т. 3, с. 474].
Однако образ Веры является не просто идеей, ведь её фигура психологически убедительна, жива и полнокровна. «Образ Веры Гончаров считал главной задачей и душой своего романа, без которой он не мог бы состояться. В иерархически выстроенной романистом экспозиции видов любви и женской красоты одухотворённому облику христианки Веры отведено вершинное положение. Характер Веры окончательно раскрывается и завершается в напряжённых перипетиях её взаимоотношений с Марком, обретающих в соответствии с гончаровской концепцией любви и семьи смысл мировоззренческого поединка двух правд – подлинной и мнимой. Для Веры (и для самого Гончарова) любовь – прежде всего долг, духовно-нравственный и взаимно ответственный союз мужчины и женщины, а не животная страсть, как для нигилиста Волохова. Это обстоятельство и позволяет писателю естественно сочетать в облике своей героини черты вполне реальные с идеальными, даже символическими, предопределёнными вторым значением её имени: вера в совершенство евангельских заветов, вообще христианского миропонимания» [45, с. 63].
И это метафорическое звучание имени главной героини неслучайно, ведь «весь роман «Обрыв» посвящён «защите морального кодекса христианства», в котором важнейшее место отводится семейному очагу [33, с. 52].
В гончаровском романе – не ведомый ранее писателю драматизм. Тема любви тесно и трагически сплетается с темой бездуховности и религиозной веры. Для Гончарова очевидной была угроза разрушения многовековой русской традиции культуры и цивилизации вообще, ведь в 1860-е годы пошатнулись основы самой русской жизни. И это не оставляло писателя равнодушным.
«Любовь Веры терпит крушение, оставляя тяжелый след в ее душе. Либеральная критика много внимания уделила факту падения Веры. Гончаров решительно протестовал против подобного ханжества, не видя в «падении» Веры ничего, что могло бы бросить тень на ее высокую и безупречную нравственность, рассматривая «обрыв» как отражение драмы самой жизни» [45, с. 64].
В статье «Лучше поздно, чем никогда» Гончаров раскрывает общественный смысл драмы Веры: «Пала не Вера, не личность, пала русская девушка, русская женщина – жертвой в борьбе старой жизни с новой: она не хотела жить слепо, по указке старших. Она сама знала, что отжило в старой, и давно тосковала, искала свежей, осмысленной жизни, хотела сознательно найти и принять новую правду, удержав и все прочное, коренное, лучшее в старой жизни. Она хотела не разрушения, а обновления, но она не знала, где и как искать» [16, с. 98].
Та же тема затронута в романе Н.С. Лескова «Захудалый род». Несмотря на то, что хроника князей Протозановых осталась незаконченной, Лесков высоко ее ценил и неоднократно пытался переиздать. 11 февраля 1888 года он писал А.С. Суворину: «Я люблю эту вещь больше «Соборян» и «Запечатленного ангела». Она зрелее тех и тщательно написана. Катков ее ценил и хвалил, но в критике она не замечена и публикою прочитана мало... Это моя любимая вещь» [39, т. 5, с. 371]. А через год, 2 марта 1889 года, он вновь писал: «Мне это дорого, как ничто другое, мною написанное, и я жарко хотел бы видеть этот этюд распространенным как можно более... Вы издавали несравненно слабейшие мои работы,— не откажите же мне, пожалуйста, в большом литературном одолжении — издайте «Князей Протозановых» в дешевой библиотеке!.. Ведь они же этого стоят!.. А я вас прошу, понимаете,— не из-за чего-нибудь мелкого, а этого жаждет и алчет дух мой» [38, с. 309].
«Захудалый род» — это историческая хроника, поражающая обилием интереснейших образов, большим количеством поднятых вопросов. В ней отразились взгляды Н.С. Лескова на русскую предреформенную жизнь, на судьбы русского дворянства и родовой знати. «В хронике «Захудалый род» Лесков обильно использует свои детские и юношеские впечатления и наблюдения над бытом и нравами орловского дворянства, в частности — над семьей богатой помещицы А.Н. Зиновьевой, племянницы писателя князя К.П. Масальского, хорошо известной ему. С замечательной художественной силой, исторической точностью писатель показывает экономическое и моральное оскудение дворянского рода, его постепенное вытеснение и поглощение «прибыльщиками и компанейщиками» — торгово-промышленными дельцами, представителями нового, капиталистического уклада, выраставшего в недрах феодально-крепостнического строя» [39, т. 5, с. 272].
«Обреченность и гибель своего рода видят и глубоко переживают лучшие представители дворянства, защитники его доблестей, семейных преданий и традиций — княгиня В.Н. Протозанова, Дон-Кихот Рогожин, князь Лев Яковлевич (в третьей части «Захудалого рода») и летописец хроники — княжна Вера Дмитриевна. Однако эти люди — «последние могикане». При всей своей деятельности и активности они бессильны что-либо изменить в неумолимом историческом процессе» [39, т. 5, с. 318].
Княжна Вера Дмитриевна, повествуя о роде Протазановых, запечатлела социальные изменения в укладе жизни русского дворянства. Вторжение в русскую действительность обычая отдавать детей на воспитание в пансионы, учить в учебных заведениях вдали от дома привело в результате к разрушению старого уклада, духовному распаду семьи. Теперь родители, семейная атмосфера перестали оказывать решающее влияние на формирование нравственного и общественного сознания будущей личности. С одной стороны, новые жизненные процессы способствовали воспитанию социально значимой личности, с другой – к разъединению, ослаблению семейных связей, разложению старого общественного уклада российской действительности.
Так, княгиня Протозанова потерпела неудачу в воспитании дочери. В стенах благородного института выросла красивая, но пустая светская девушка, которая забыла о традициях своего рода, отдалилась от матери, от родных и близких, и потому прервалась духовная связь. Воспитание иностранными учителями и в соответствии с европейскими традициями дает свои плоды: «Между тем громадная разница в воспитании и взглядах матери и дочери сказывалась на каждом шагу: княжна, по самой молодости своих лет, оставалась совершенно безучастною ко всему, что занимало ее мать, и вовсе ее не понимала. Даже более: поскольку княжна сознавала разницу между своею матерью и матерями других своих сверстниц и подруг, то все эти сравнения выходили не в пользу княгини. До строгости чинный дом бабушки, ее всегда умная и обстоятельная речь, ее всегдашняя требовательность от человека ответственности за все слова и поступки и готовность к ответу за всякое свое действие делали общество матери для княжны тяжелым и скучным» [39, т. 5, с. 90].
Окончательно связь между матерью и дочерью теряется после того, как выставляется на торги самая дорогая для княгини деревня. Для этого дочь даже не приезжает из-за границы, передоверяя свои денежные дела постороннему человеку. Она не понимает устремлений матери и не способна жить ее идеалами, нравственная пропасть между ними непреодолима.
Семейной драмой для княгини стала потеря сыновей, которых она решила правильно воспитать, выучить, потому что в них видела продолжение рода. Она понимала, как много значит воспитание в формировании полноценной личности, была готова предостеречь их от всего низкого, подлого, готовилась внушить те идеалы, которыми жили она и ее муж: благородство, высокая нравственность, честность, порядочность, гуманность в отношении к окружающим и всему человечеству. Ей была чужда светская суета и все, что опустошает душу людей. Такими хотела она видеть сыновей в будущем и мечтала вместе с ними заниматься хозяйством в Протозаново. Однако ее мечтам не суждено было сбыться, потому что ее сыновьям, получившим достойное воспитание и образование, был предначертан другой путь. Так Варвара Никаноровна осталась в одиночестве: дочь вышла замуж за англомана и уехала за границу, сыновья должны были жить и учиться в столице. «В душе ее что-то хрустнуло и развалилось, и падение это было большое» [39, т. 5, с. 154]. Можно смело утверждать, что история рода Протозановых оборвалась на Варваре Никаноровне, которая мечтала о продолжении рода и укреплении человеческих связей. Однако итог жизни оказался печальным: исчезновение родового домашнего общения привело к духовному распаду семьи, к утрате вековых домашних устоев, необходимых для сохранения и продолжения дворянского рода.
Точка зрения автора отчетливо выражена в романе, глубокие авторские раздумья о проблеме развала семейных гнезд нашли отражение в следующих словах: «В России почти нет воспитания, но воспитателей находят очень легко, а в те года, о которых идет моя речь, получали их, пожалуй, еще легче: небогатые родители брали к своим детям или плоховатых немцев, или своих русских из семинаристов, а люди более достаточные держали французов или швейцарцев. Последние более одобрялись, и действительно были несколько лучше» [39, т. 5, с. 161].
История семейного рода князей Протозановых рассмотрена писателем подробно, она отвечает на вопрос, в чём причина духовного обнищания и вырождения прежде богатых дворянских родов. Типичность истории призван подчеркнуть образ дворянина Рогожина, лучшие порывы которого постепенно перерастают в чудачество и дон-кихотство. Он одинок, и на нем заканчивается история другого дворянского рода. Таким образом, можно сделать вывод, что роман Н.С. Лескова «Захудалый род», подобно романам других писателей этого периода, свидетельствует о всеобщем разложении устоев, о семейной драме известных русских дворянских родов, растерявших духовные связи, а с ними и целый общественный уклад. В романе Н.С. Лескова «Захудалый род» отразились взгляды автора на перемены, происходящие в то время в России.
В 1870-е гг. к семейной теме обращается М.Е. Салтыков-Щедрин. В поле зрения писателя находилась пореформенная характеристика эпохи, о которой он говорил как о периоде безвременья.
Именно в этот период «Щедрин переживает значительные семейные события, сказавшиеся на его дальнейшей судьбе и определившие дальнейший ход всего его творчества. Прежде всего, это смерть матери, которая занесла сына в разряд «постылых» с того момента, когда он пренебрег её требованием отказаться от женитьбы на бесприданнице Е.А. Болтиной. Разрыв личных отношений писателя со своими братьями, неблагополучные отношения с женой, болезнь, которая приобрела затяжной характер – все это повлияло на решение писателя исследовать тему семьи и семейных отношений. В романе писатель осмысливает основные причины гибели человека в человеке и распада семейных связей» [48, с. 34].
«В изображении жизни «дворянского гнезда» господ Головлевых писатель показывает «ненормальность» современной ему семьи и подводит читателя к мысли о «неправильном» устройстве всего общества» [48, с. 35].
М.Е. Салтыков-Щедрин называет свой роман не «Семейство Головлевых», а «Господа Головлевы», тем самым писатель преднамеренно подчеркивает значительность и важность событий, которые происходят не в одном дворянском семействе, а внутри самого господствующего сословия. Эти «обезображенные отношения» связаны с наличием в романе «без-совестного мира и бес-приютной Совести. Их трагическая разъединенность – неизменный фон всего романа «Господа Головлевы». Основная внутренняя проблема романа – «определение границ выживаемости человека, покинутого Совестью, судьба выморочного мира» Головлево становится фамильным склепом, родовым моргом семейства, и это для Щедрина символ той участи, которая ждёт человечество, если оно предаст забвению заветы Совести» [18, с. 34].
«В духе традиции всей русской литературы писатель стремился к утверждению целостной личности, целостного человека. Подлинная жизнь возможна только «в действительном мире», где человек призван утверждать себя как целостная система, как воплощение Совести» [18, с. 42].
«Господа Головлёвы» Салтыкова-Щедрина посвящены истории одной семьи, рассматриваемой писателем как социальное звено общества в период осуществления и установления государственных реформ. Важность семейной темы в романе подчеркнута названиями глав: пять из семи глав связаны с родственными отношениями: «Семейный суд», «По-родственному», «Семейные итоги», «Племяннушка», «Недозволенные семейные радости».
О важности и значительности своего произведения Щедрин писал в письме к публицисту и критику Е.И. Утину, поясняя, что он, как художник-сатирик, задался «миссией спасти идеал свободного исследования», для чего обратился к «основам»: «Я обратился к семье, к собственности, к государству и дал понять, что в наличии ничего этого уж нет. Что, стало быть, принципы, во имя которых стесняется свобода, уже не суть принципы даже для тех, которые ими пользуются. На принцип семейственности написаны мною «Головлёвы» [55, т. 1, с. 194].
Внешне все благополучно в семействе господ Головлевых, во главе которой стоит Арина Петровна, властная и умная женщина. Благодаря ее заботам растет капитал семейства, умножается число деревень, увеличиваются земельные наделы. Однако в доме господ Головлевых нет главного – семьи.
Муж – человек легкомысленный, вечно пьяненький; дети служат в Петербурге, частью пошли они в отца и, в качестве «постылых», ни до каких дел не допускаются. Писатель отмечает: Арина Петровна была слишком независимой, «холостой» натурой и видела в детях одну обузу. Она только тогда и дышала свободно, когда была наедине со своими счетами и хозяйственными предприятиями, когда никто не мешал ее деловым разговорам с бургомистром, старостой, ключниками и т.д. «В ее глазах дети были одной из тех фаталистических жизненных обстановок, против совокупности которых она не смела протестовать, но которые не затрагивали ее внутреннего существа, всецело отдавшегося бесчисленным подробностям жизнестроительства. О старшем сыне и о дочери она даже говорить не любила, к младшему была более или менее равнодушна и только среднего, Порфишу, не то чтоб любила, а побаивалась» [54, с. 234].
Выросшие в атмосфере нелюбви дети платили ей тем же. Они действительно боялись матери. Арину Петровну ее муж именует «ведьмой»; Степан Головлев уверен в том, что мать его «заест», Владимир Михайлыч говорит прямо: «Съест! съест! съест!», а Павел издевательски советует «на куски рвать... в ступе истолочь...» [54, с. 235].
Арина Петровна рано почувствовала себя одинокой, хотя к тому времени от семейной жизни она уже отвыкла. При этом слово семья не сходит с ее языка, внешне она очень заботится «об устройстве семейных дел». «Как женщина властная и притом в сильной степени одаренная творчеством», она противопоставлена остальным Головлевым, уступающим ей во всем. Она обладает сильным характером, ей удается то, чего не в состоянии сделать ее слабый и безвольный муж. Но это, как выясняется, не приносит ей счастья.
В Арине Петровне господствовало не материнское чувство, а страсть к накопительству. Дети не волновали её душу. В ней чувство собственности убило чувство родительской привязанности. Постепенно Арина Петровна, которая всё делала ради семьи, понимает, «что семьи-то именно у нее и нет» – и не только в ее жизни, но, видимо, «и у всех так» [54, с. 285].
Арина Петровна видит на склоне лет, как ее сыновья губят друг друга, разрушая «семейную твердыню» матери. Она увидела итоги собственной жизни, подчиненной бессердечию, стяжательству и разрушению.
«В судьбе почти всех персонажей просвечивается сюжет библейской притчи. Все они проходят повторяющийся в своих основных этапах жизненный круг: уход из головлевского дома, жизнь в большом (внешнем) мире, возвращение в родовое гнездо, напоминающее сюжет притчи о блудном сыне. Но сходство с новозаветным сюжетом доходит в семейной хронике лишь до кульминации, а затем расходится, так как герои возвращаются не в отчий дом, а в могильный склеп, где нет родительского тепла, прощения, сердечности, потому что все это давно отмерло и улетучилось» [74, с. 301].
Головлёво показано как средоточие хаоса и разрушения. И с усадьбой, и с барским домом постоянно соединяется в романе представление о смерти и выморочности, о гибельном воздействии неподвластной человеку и угрожающей жизни злой силы: «Головлёво – это сама смерть, злобная, пустоутробная; это смерть, вечно подстерегающая новую жертву <...> Все смерти, все отравы, все язвы – всё идёт отсюда» [54, с. 503].
Такова суть в общих чертах «выморочного мира». В условиях этого мира Совесть лишена возможности существовать. Она изгоняется в душевные глубины, забивается там. В изгнании она утрачивает «ту деятельную чуткость», которая бы постоянно напоминала человеку о ее существовании.
Однако герои Щедрина все-таки переживают моменты откровения: Степана «нравственное отрезвление наполняет тоской»; Анниньку «встревоженная совесть наполняет томительным беспокойством»; из груди Арины Петровны «встрепенувшаяся совесть исторгает трагический вопль». Иудушку совесть отдает в «мучительную агонию раскаяния». «Приход «одичалой» совести так мучителен, потому что она призвана бороться с призраками «выморочного мира», успевшими проникнуть в душу человека. Таким образом, момент прихода совести – некий миг временной целостности, насыщенное памятью прошлого и восполненное мыслью о будущем настоящее пусто без памяти и будущего» [18, с. 44].
Тема семьи была близка М.Е. Салтыкову-Щедрину: он как никто другой хорошо знал, как бесславно и бесследно уходят в прошлое дворянские гнезда. Семейная хроника отразила процессы распада семейных уз и кровного родства, происходящие в России в конце ХIХ века.
Широко известны слова Л.Н. Толстого, который утверждал, что ценил в романе «Война и мир» «мысль народную». Однако семейная тема всегда была близка великому русскому писателю Л.Н. Толстому и нашла свое отражение в таких известных произведениях писателя, как «Война и мир», «Анна Каренина», «Крейцерова соната», драма «Живой труп».
Особое место в статьях о «Войне и мире» занимают рассуждения Н.Н. Страхова о сходстве романа с «Капитанской дочкой» Пушкина. «Есть в русской литературе классическое произведение, с которым «Война и мир» имеет больше сходства, чем с каким бы то ни было другим произведением. Это «Капитанская дочка» Пушкина» [58, с. 278], — утверждает Страхов. «Война и мир, — по его убеждению, — это тоже некоторая семейная хроника: семейства Ростовых и семейства Болконских» [51, с. 279].
Определяя род «Войны и мира», критик отталкивается от сравнения романа и «Капитанской дочки». «Это не роман вообще, не исторический роман, даже не историческая хроника; это – хроника семейная...» [58, с. 279]. С.А. Толстая отметила в своем дневнике, что Толстой, несмотря на незначительные несогласие со Страховым, очень внимательно читал его статьи и находил в них много верных и тонких наблюдений. «Это единственный человек, — говорил писатель, – который никогда не видавши меня, так тонко понял меня» [63, т. 12, с. 342].
Образы членов семей Ростовых, Болконских и Курагиных воплотили в себе «мысль семейную». Как отмечает С.Г. Бочаров, «в «Войне и мире» очень много значат семейные объединения, принадлежность героя к «породе». Собственно, Болконские или Ростовы — это больше чем семьи, это целые жизненные уклады, семьи старого типа, с патриархальной основой, старые роды со своей особой для каждого рода традицией. Эта принадлежность человека «породе» так важна для главных героев романа Толстого, что она немало определит в отношениях князя Андрея с семьей Ростовых: несмотря на все попытки сближения, всегда останется отчужденность; старая графиня «желала любить его, как сына», и в то же время «чувствовала, что он был чужой и страшный для нее человек». А Марья Болконская, когда до нее доходит слух о помолвке князя Андрея с Наташей, убеждена, что это известие ложно; особенная «болконская» самоуверенность, гордое чувство фамильного превосходства над «другими людьми», какими являются и Ростовы для них, заставляет Болконских, не только старого князя, но и в тайне души княжну Марью, не желать брака князя Андрея с Наташей и противиться этому браку» [12, с. 95].
Старый князь в какой-то мере выказывал презрение к стилю жизни Ростовых. По мнению Болконских, Ростовы не заслуживают уважения за то, что они «простые», а Болконские чужды для Ростовых тем, что они «гордые». Простота Ростовых и гордость Болконских — это особые родовые уклады, с их психологическими, бытовыми, жизненными особенностями. Тот и другой уклад выражает патриархальную традицию и мораль, при всем взаимном несходстве, предопределившем исход отношений князя Андрея с Наташей.
Курагины — третье в романе семейное объединение. Их семейная близость и связь определяется инстинктивной взаимоподдержкой, солидарностью, своего рода эгоизмом. «Такая семейная связь не есть положительная, настоящая семейная связь, но, в сущности, ее отрицание» [12, с. 96].
Ростовы, Болконские имеют против Курагиных безмерное нравственное превосходство; но вторжение курагинского эгоизма порождает кризис в этих семьях. И кризис этот становится не частным кризисом одного человека, а общим, историческим кризисом патриархальной семьи. С одной стороны, это разорение Ростовых, с другой – смятение в душах членов семьи, в особенности Наташи.
Наташа Ростова особенно отделяется от остальных членов семьи. «От родного ей семейного фона она отделяется благодаря своему максимализму, тому чувству полной свободы, непринужденно вольному отношению ко всему, которое непонятно добрым патриархалам Ростовым» [12, с. 97].
Простая и ясная их мораль некоторых вещей не принимает как заведомо недостойных и заведомо невозможных. «Эти ограничения в патриархальной морали так естественны, что и не ощущаются как ограничения, — просто они безусловны» [12, с. 97-98].
В Наташе есть естественное чувство свободы, которое не знает ограничений, не считается с ними. «Так глубоко полюбившая Болконского, она не ограждена ничем от проникновения несовместимых с этой любовью, противоположных, но так же всецело овладевающих ею чувств» [12, с. 99].
Уже в самом начале романа читатель попадает в атмосферу раскованности, искренности, открытости, всеобщей любви и заботы друг о друге в семье Ростовых. И неслучайно Наташа Ростова – любимая героиня Толстого. «В ней воплощены неудержимая, стихийная любовь к живой, земной жизни, к тем радостям и наслаждениям, поэтическим переживаниям, которые она дает человеку. Стихийная сила чувств, развивающихся и ослабляющихся, возникающих и исчезающих в связи с различными стечениями внешних обстоятельств, неудержимо толкает Наташу к очень разным поступкам, далеко не всегда соответствующим представлениям о должном, но Толстому дороги в его героине естественность и искренность ее чувств, открытость перед миром и людьми. Она любима в своей семье и находит поддержку в отце и матери в самых сложных ситуациях» [2, с. 11-13].
Иначе относится к семейным ценностям князь Андрей. Простое семейное счастье, то, которое знают Ростовы, не будет дано Андрею Болконскому. «Почти на его глазах в тот самый момент, когда он вернулся домой, умирает от родов жена; он ею пренебрегал, этой маленькой женщиной, презирая в ней светскую пустоту; но он слишком многим пренебрегал и был высокомерен к обычным, невыдающимся людям» [12, с. 67-68].
Однако ценность любимых героев Толстого именно в том, что они не остаются неизменными, они способны заблуждаться, ошибаться, изменять свои взгляды. «Чтобы не для одного меня шла моя жизнь» — вот главный мотив князя Андрея после встречи с Наташей. Это новое него чувство — потребность в общении.
«Семьям Ростовых и Болконских противопоставлена семья Курагиных, которая живет по иным законам, зная во всем мире только личный свой интерес и энергично добиваясь его интригой. Курагины — князь Василий, Элен, Анатоль — внесли разрушение в жизнь Пьера, Ростовых, Болконских — Наташи, князя Андрея» [12, с. 39-40].
Сам князь Курагин – ловкий и хитрый царедворец, он плетет интриги вокруг завещания умирающего графа Безухова, стремится получше пристроить своих детей – к богатой невесте, богатому жениху. Три разные семьи, с различным укладом жизни изображены в романе Л.Н. Толстого «Война и мир». Несмотря на явное противопоставление семей Ростовых и Болконских, писатель подчеркивает, лучшее, что было в этих русских дворянских семействах, где беды Отечества переживали как свои, где бедствие войны переживали вместе со всем народом.
Таким образом, обзор произведений, созданных в 70-е годы ХIХ века и посвященных теме воспитания и семьи, свидетельствует о несомненном интересе писателей к этой теме. Роман, будучи ведущим жанром данного периода в литературе, оказался наиболее подходящим жанром, способным отразить в полной мере важность и актуальность распада, развала коренных и ранее незыблемых отношений между людьми. Лучшие умы России не могли остаться равнодушными к этим проблемам. Именно поэтому к теме семьи обратились такие русские писатели, как И.А. Гончаров, Н.С. Лесков, М.Е. Салтыков-Щедрин, Л.Н. Толстой. В творческой судьбе Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого семейный роман имеет особое значение.
- Проблема семьи, ее место и роль в творческой лаборатории Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого
В атмосфере этико-философских исканий второй половины ХIХ века видное место занимают писатели-мыслители Л.Н. Толстой и Ф.М. Достоевский. Утверждаемая этими писателями нравственность, как наивысшая форма человечности, свидетельствует о том, что художники слова руководствовались убеждением, что человек обладает свободой воли и потому подлежит суду и оценке. Продолжая лучшие традиции А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, они с еще большей ответственностью выдвигают мотив личной ответственности каждого за царящее в мире зло, требуют от своих литературных героев моральной активности, внутреннего противодействия злу и враждебности.
Волевая деятельность персонажей Толстого и Достоевского в их произведениях отличается определенным содержанием и направленностью: у некоторых из них она соответствует, у других противоречит моральным критериям – все зависит от их ценностных ориентаций. «Русские писатели понимали, что нравственность не может быть частным делом человека, что она имеет всеобщее значение. Признавая закономерности в духовной жизни человека, они резко порывали с романтической трактовкой свободы воли» [36, с. 3].
Русские классики всегда внимательно следили за событиями, происходящими в современной действительности. В 1870-х гг., уделяя внимание проблемам современного общества и одновременно разрабатывая план «Подростка», Достоевский приходит к осознанию, что «нечто необыкновенное происходит в современных семействах в ранее небывалом масштабе» [3, т. 9, с. 472].
Это ощущение разделяли многие современники. В связи с обострившимся интересом к школьному образованию началось обсуждение проблемы семейного воспитания как фундаментальной. Современники Достоевского выражали озабоченность ситуацией в современных семьях и чувствовали, что в них происходит нечто необычное. Но в литературе и публицистике той эпохи, видимо, не нашлось выражения, которое бы точно схватывало сущность такого явления. Вот откуда возникла необходимость разработки новой концепции, в которой персонажи, выступая представителями определенного исторического времени, в то же время обладают внутренней духовной свободой, являются многогранной и нравственно свободной личностью.
Необходимо учитывать, что «случайное семейство» — не самодостаточное понятие, поскольку оно содержит в себе противопоставление типу семейства предыдущей эпохи, т.е. «родовому семейству». Омацу Ре верно отмечает подобную антиномию между этими двумя понятиями: «Достоевский чувствовал, что в разлагающемся обществе «случайное семейство» становится более и более частым явлением, отчасти из-за применения «женевских идей» к семейной жизни. <...> Принимаясь за изображение такого семейства, Достоевский сознательно противопоставлял себя Толстому, описавшему «родовое семейство», которое Достоевский считал уже отжившим» [47, с. 136].
Намерение Ф.М. Достоевского изобразить семью Версиловых-Долгоруких как нечто противоположное «родовому семейству» предыдущего исторического периода ясно отражено в эпилоге «Подростка» в виде письма Николая Семеновича. Этот бывший воспитатель Подростка отзывается на рукопись Аркадия следующим образом: «Скажите мне теперь, Аркадий Макарович, что семейство это — явление случайное, и я возрадуюсь духом. Но, напротив, не будет ли справедливее вывод, что уже множество таких, несомненно родовых, семейств русских с неудержимою силою переходят массами в семейства случайные и сливаются с ними в общем беспорядке и хаосе. Тип этого случайного семейства указываете отчасти и вы в вашей рукописи. Да, Аркадий Макарович, вы – член случайного семейства, в противоположность еще недавним родовым нашим типам, имевшим столь различные от ваших детство и отрочество» [22, т. 10, с. 455].
Конечно, эти слова о «случайном семействе» относятся к персонажу, и в обычных случаях не стоит отождествлять идею персонажа с идеей автора. Но в этом случае есть основание считать, что в словах Николая Семеновича почти прямо отражена мысль Достоевского.
Нас убеждает в этом следующая запись в подготовительных материалах: «В финале. Подросток. Я давал читать мои записки одному человеку, и вот что он сказал мне (и тут привести мнение автора, т.е. мое собственное). И вместо семейства родового (Ростовы) — семейство возникающее, род эфемерный, новый, ищущий благообразия и своего уровня даже (новых) форм» [22, т. 10, с. 409-410].
Здесь важно отметить, что, говоря о «родовом семействе» в качестве антитезы «случайному», Достоевский всегда имеет в виду семейства, изображенные в сочинениях Л.Н. Толстого. «Вообще в 1870-х гг., касаясь современных семейных проблем, писатель часто упоминает Толстого как историка дворянского семейства. Самый яркий пример подобной оценки по отношению к автору «Детства» обнаруживаем в статье «Именинник», написанной позже «Подростка» [23, с. 33].
Рассматривая самоубийство мальчика как феномен, характерный для современного общества, Достоевский противопоставляет ему маленького героя трилогии Толстого: «Есть тут, в этом случае с именинником, одна особенная черта уже совершенно нашего времени. Мальчик графа Толстого мог мечтать, с болезненными слезами расслабленного умиления в душе, о том, как они войдут и найдут его мертвым и начнут любить его, жалеть и себя винить. Он даже мог мечтать и о самоубийстве, но лишь мечтать: строгий строй исторически сложившегося дворянского семейства отозвался бы и в двенадцатилетнем ребенке и не довел бы его мечту до дела, а тут — помечтал, да и сделал» [23, с. 35].
«В родовом семействе Достоевский предполагает не просто материальное благополучие или добрые отношения между членами семьи, которые, безусловно, часто отсутствуют в семейных судьбах героев Достоевского. Писатель, очевидно, согласился бы с тем, что дворянские семейства тоже разные и нередко отцы-дворяне нравственно не безупречны» [47, с. 137].
Например, М.В. Строганов отмечает некое преувеличение в этой оценке родового семейства героев Толстого: «<...>Достоевский совершенно несправедливо оценивает изображение «родового» семейства у Толстого: ни у героя «Детства», ни у Пьера Безухова нет этого родового семейства» [59, с. 177].
Все-таки, по мнению Достоевского, в родовом семействе есть некое сознание общего корня (род), который удерживает детей от случайных поворотов судьбы. Несмотря на то, что в отдельных семьях судьбы персонажей не всегда благополучны, у героев Толстого Достоевский видит этот общий корень. Видимо, писатель полагает, что сознание этого корня не позволяет молодым героям ощутить то отсутствие родовой принадлежности, которое xapaктерно для Аркадия и других героев «Подростка». Если мы внимательно рассмотрим подготовительные материалы «Подростка», то обнаружим, как ведется внутренняя полемика с творцом семейств Ростовых и Иртеньевых, через которую разработана тема «случайного семейства». Недаром К.В. Мочульский пишет: «Подросток» задуман Достоевским как ответ Льву Толстому; семействам Иртеньевых, Ростовых, Болконских противопоставляются семейства Версилова и Сокольских» [43, с. 432].
Безусловно, Достоевский признавал талант автора «Детства» в художественном плане. Тем не менее сочинения Толстого рассматриваются в первую очередь как предмет полемического переосмысления в плане идейно-тематическом. В.Я. Кирпотин верно отмечает: «Лев Толстой – гений, и произведения его гениальны, Достоевский в этом не сомневается, однако, указывает он, нельзя забывать, что воспетая Толстым действительность отодвинулась назад, снизилась, выродилась и загнила» [31, с. 278-279].
Разрабатывая тему «случайного семейства» и образ героя из этого семейства, Достоевский всегда сознательно отталкивается от героев Толстого как противоположности своей новой концепции. Например, объясняя подпольную психологию Аркадия — сына случайного семейства, писатель пытается определить суть этого «подполья» следующим образом: «Болконский исправился при виде того, как отрезали ногу у Анатоля, и мы все плакали над этим исправлением, но настоящий подпольный не исправился бы. <...> Причина подполья — уничтожение веры в общие правила. Нет ничего святого» [22, с. 330].
В другом месте мы видим следующее короткое описание «случайного семейства»: «Историческое. Левин. Посмотрите на Версилова и его семейство; А потому, если романист юноша, то случайное семейство. Вы тип случайного семейства» [3, т. 9, с. 401]. В этом коротком изложении «случайного семейства» не ясна синтаксическая связь между частями. Но вполне возможно предположить, что определение «историческое» имеет прямое отношение к имени героя «Анны Карениной» и «Левин как историческое явление» представляет собой антитезу семейства Версиловых» [47, с. 138].
Наконец, в рукописных редакциях мы видим развернутую реплику Версилова о дворянском писателе-историографе. В этой реплике повторяется почти та же мысль, что Николай Семенович излагает в эпилоге и сам писатель в статье «Именинник»: «Он романист, но для меня почти историограф нашего дворянства, или, лучше сказать, нашего культурного слоя, завершающего собою «воспитательный» период нашей истории <…>. В этом «историографе нашего дворянства» мне нравится всего больше вот это самое «благообразие», которого (ты ищешь или) мы с тобой ищем <…> в героях, изображенных им. Он берет дворянство с его детства и юношества, он рисует его в семье, его первые шаги в жизни, его первые взгляды, радости, слезы и все так поэтично, так незыблемо и неоспоримо. Он психолог дворянской души. Но главное в том, что это дано как неоспоримое, и, уж конечно, ты соглашаешься. Соглашаешься и завидуешь. О, сколько завидуют! Есть дети, с детства уже задумывающиеся над своей семьей, с детства оскорбленные неблагообразием отцов своих, отцов и среды своей, а главное, уже в детстве начинающие понимать беспорядочность и случайность основ всей их жизни, отсутствие установившихся форм и родового предания» [22, с. 142-143].
Данные слова есть еще одного доказательство того, что «случайное семейство определяется только путем антонимии родовым семейством». [23, с. 35].
Таким образом, понятие «случайного семейства» Достоевский осмысливает как антитезу «родовому семейству», т.е. семье без родовой основы. Через противопоставление «случайности» понятию «род» «случайное семейство» приобретает совершенно новую коннотацию — «отсутствие корня (род)». В «случайном семействе» писатель подчеркивает отсутствие социального и нравственного корня, которое становится причиной усложнения представления юного героя о своем происхождении и своей принадлежности. Другими словами, «случайное семейство» представляет собой проблему, связанную с задачей осознания своей социальной идентичности для молодого поколения в переходное время. Только с пониманием этой коннотаций мы можем глубже вглядеться в душевную проблему детей из «случайных семейств» [47, с. 139].
В эти же годы проблема семьи становится одной из ведущих в творчестве Л.Н. Толстого, который создает одно за другим произведения, поднимающие данную тему: роман «Анна Каренина» (1876), повесть «Крейцерова соната» (1891), драму «Живой труп»(1902).
Современность так волнует Толстого, что он оставляет работу над романом из эпохи Петра I и в 1873 году начинает писать «роман очень живой, горячий», непосредственно отражающий сложную эпоху 1870-х годов.
Изображая трагическую судьбу Анны Карениной и мучительные искания Левина, Толстой показывает, что катастрофа, метания, несчастия отдельных людей связаны с тем, что в России «все переворотилось» [65, с. 231].
Нарушение гармонии, согласованности естественных потребностей человеческого сердца с обязанностями перед человечеством рассматривается в «Анне Карениной» как один из признаков трагической запутанности времени. Но эта мысль Л.Н. Толстому откроется не сразу. Еще в 1870 году Толстой задумал историю «женщины замужней, из высшего общества, но потерявшей себя, жалкой, но не виноватой» [65, с. 232]. Роман «Анна Каренина» вобрал в процессе работы самые острые и животрепещущие проблемы современности и составил новый этап в эволюции Толстого.
Сам Толстой писал, что в романе он больше всего любил «мысль семейную». Но, как и всегда, здесь «мысль семейная» не обособлена от общей проблематики эпохи, а наоборот, теснейшим образом связана с нею.
А.Б. Тарасов отмечает: «Л. Толстой на протяжении всего творчества много раз доказывал, что человек изначально добр, что только нравственную чистоту следует считать нормальным состоянием, а грех, зло есть отклонение от нормы, – пишет А.Б. Тарасов. – Подлинное богатство души человека заключается в духе целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви, к которому каждый из нас должен склоняться» [61, с. 32].
В центре внимания автора трагедия женщины, осмелившейся во имя искренности любви бросить вызов морали общества. Анна Каренина жила в такое время, когда следовать велениям чувства, отдаваться их порыву до конца, испытывать искренние и серьезные чувства было невозможно. Толстого всецело занимает вопрос о разделенности людей, оторванности их друг от друга, одиночестве. Анна Каренина как раз из тех, чей удел – одиночество. Анна – натура глубоко чувствующая, духовно богатая, искренняя, не умеющая, да и не желающая подчиниться уродующей человека лжи, светскому лицемерию.
Действие романа «Анна Каренина» протекает в течение двух с половиной лет, но Толстой не прослеживает шаг за шагом жизненный путь героини в этот период времени, а выбирает отдельные, самые драматические моменты ее жизни.
«Л. Толстой на протяжении всего творчества много раз доказывал, что человека изначально добр, что только нравственную чистоту следует считать нормальным состоянием, а грех, зло есть отклонение от нормы», – пишет А.Б. Тарасов [61, с. 32].
Высокую оценку получил роман Л.Н. Толстого в «Дневнике писателя» Ф.М. Достоевского. Федор Михайлович не останавливается на истоках этого злободневного произведения. По мнению Ф.М. Достоевского, семейная тема в творчестве Л.Н. Толстого начинается с его трилогии «Детство», «Отрочество», «Юность», где главный герой Николенька Иртеньев проживает огромную детскую жизнь. Его воспоминания о семейных отношениях, собственном детстве очень важны в процессе формирования личности.
Ф.М. Достоевский пишет: «Что святые воспоминания будут и у нынешних детей, сомнения, конечно, быть не может, иначе прекратилась бы живая жизнь. Без святого и драгоценного, унесенного в жизнь из воспоминаний детства, не может и жить человек. Иной, по-видимому, о том и не думает, а все-таки эти воспоминания бессознательно да сохраняет. Воспоминания эти могут быть даже тяжелые, горькие, но ведь и прожитое страдание может обратиться впоследствии в святыню для души. Человек и вообще так создан, что любит свое прожитое страдание. Человек, кроме того, уже по самой необходимости наклонен отмечать как бы точки в своем прошедшем, чтобы по ним потом ориентироваться в дальнейшем и выводить по ним хотя бы нечто целое, для порядка и собственного назидания. При этом самые сильнейшие и влияющие воспоминания почти всегда те, которые остаются из детства. А потому и сомнения нет, что воспоминания и впечатления, и, может быть, самые сильные и святые, унесутся и нынешними детьми в жизнь. Но что именно будет в этих воспоминаниях, что именно унесут они с собою в жизнь, как именно формируется для них этот дорогой запас – всё это, конечно, и любопытный и серьезный вопрос» [23, с. 8].
Ф.М. Достоевский, как и другие писатели ХIХ века, отмечает тесную связь семейных проблем с общественными: «Никогда семейство русское не было более расшатано, разложено, более нерассортировано и неоформлено; как теперь. Где вы найдете теперь такие «Детства и отрочества», которые бы могли быть воссозданы в таком стройном и отчетливом изложении, в каком представил, например, нам свою эпоху и свое семейство граф Лев Толстой, или как в "Войне и мире" его же? Все эти поэмы теперь не более лишь как исторические картины давно прошедшего» [23, с. 8].
Именно в «Дневнике писателя» впервые прозвучало определение, «случайное семейство». Это словосочетание Достоевский относит к тем семьям, в которых нет того, что называют семейным очагом, тех крепких уз, которые должны быть между близкими людьми.
«Ныне этого нет, нет определенности, нет ясности. Современное русское семейство становится всё более и более случайным семейством. Именно случайное семейство – вот определение современной русской семьи. Старый облик свой она как-то вдруг потеряла, как-то внезапно даже, а новый... в силах ли она будет создать себе новый, желанный и удовлетворяющий русское сердце облик? Иные и столь серьезные даже люди говорят прямо, что русского семейства теперь «вовсе нет». Разумеется, всё это говорится лишь о русском интеллигентном семействе, то есть высших сословий, не народном. Но, однако, народное-то семейство – разве теперь оно не вопрос тоже?» [23, с. 8].
В «Дневнике писателя» Достоевский во всеуслышание сказал об «Анне Карениной» как о великом художественном произведении Л.Н. Толстого. Он посвятил роману статью под названием «Анна Каренина» как факт особого значения». В ней писатель не просто обосновал своевременность появления этого произведения, но и вступил в полемику с современной критикой.
Прежде всего следует остановиться на той высокой оценке, которую дает Ф.М. Достоевский роману «Анна Каренина», несмотря на негативную критику тех дней о романе: «Анна Каренина» – вещь, конечно, не новая по идее своей, не неслыханная у нас доселе. Тем не менее «Анна Каренина» есть совершенство как художественное произведение, подвернувшееся как раз кстати, и такое, с которым ничто подобное из европейских литератур в настоящую эпоху не может сравниться, а во-вторых, и по идее своей это уже нечто наше, наше свое родное, и именно то самое, что составляет нашу особенность перед европейским миром, что составляет уже наше национальное «новое слово» или, по крайней мере, начало его, – такое слово, которого именно не слыхать в Европе и которое, однако, столь необходимо ей, несмотря на всю ее гордость» [23, с. 200].
Ф.М. Достоевский отметил и влияние А.С. Пушкина на роман Л.Н. Толстого, тем самым подчеркивая преемственность в создании русского романа: «Анна Каренина» - вещь, конечно, не новая по идее своей, не неслыханная у нас доселе. Вместо нее мы, конечно, могли бы указать Европе прямо на источник, то есть на самого Пушкина, как на самое яркое, твердое и неоспоримое доказательство самостоятельности русского гения и права его на величайшее мировое, общечеловеческое и всеединящее значение в будущем» [23, с. 201].
Таким образом, роман второй половины ХIХ века откликнулся на важнейшую проблему времени – ослабление внутрисемейных отношений. Для каждого из писателей, обратившихся к этой теме, а среди них И.А. Гончаров, Н.С. Лесков, М.Е. Салтыков-Щедрин, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, было очевидно, что социальная обстановка, общественная неустроенность повлияла и на взаимоотношения людей, привела к ослаблению родственных связей, вырождению семьи.
С особой силой прозвучала эта тема в романах Ф.М. Достоевского «Подросток» и Л.Н. Толстого «Анна Каренина». Ф.М. Достоевский дал исчерпывающее название этому явлению распада семейных отношений – «случайное семейство». Ему же принадлежит глубокий и полный анализ романа Л.Н. Толстого «Анна Каренина» в «Дневнике писателя».
Глава 2. Трагедия семьи в контексте художественных поисков Ф.М. Достоевского и Л.Н. Толстого в 1870-е годы
2.1. Семья в романе Ф.М. Достоевского «Подросток». Аркадий Долгорукий как «продукт» «случайного семейства»
Роман «Подросток» Достоевский писал в 1874-75 гг. Публиковался роман на страницах демократических «Отечественных записок» (по приглашению Н.А. Некрасова). Интерпретация Достоевским темы отцов и детей, его оценка роли дворянства в период всеобщего разложения старых устоев оказались во многом близки концепции «Отечественных записок» начала 1870-х годов при всем несходстве позиции Достоевского и позиций журнала Н.А. Некрасова – М.Е. Салтыкова-Щедрина в целом.
Как известно, Достоевский всегда внимательно следит за современными событиями, работая над художественными произведениями. «В 70-х гг., уделяя внимание проблемам современного общества и одновременно разрабатывая план «Подростка», Достоевский приходит к осознанию, что нечто необыкновенное происходит в современных семействах в ранее небывалом масштабе» [47, с. 135].
В своих записках к роману «Подросток» автор писал: «Вся идея романа – это провести, что теперь беспорядок всеобщий <…> в обществе, в делах его, в руководящих идеях (которых по тому самому нет)» [3, т. 9, с. 422]. Понятие «беспорядок» обдумывается Достоевским на ранней стадии работы над «Подростком» в качестве возможного заглавия к роману. В центре внимания писателя – духовная опустошенность, цинизм, разврат, алчность, жажда денег и их власть в современном писателю мире.
Достоевский называл «Подросток» «первой пробой» осуществления своего давнего замысла романа об «отцах и детях». В первой главе «Дневника» за 1876 год он писал: «Я давно уже поставил себе идеалом написать роман о русских теперешних детях, ну, и, конечно, о теперешних их отцах, в теперешнем взаимном их соотношении. <…> Но тут дитя уже вышло из детства и появилось неготовым человеком, робко и дерзко желающим поскорее ступить свой первый шаг в жизни. Я взял душу безгрешную, но уже загаженную страшною возможностью разврата, ранней ненавистью за ничтожность и «cлучайность» свою и с тою широкостью, с которою целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своем, любуется им еще в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах свои» [3, т. 9, с. 422].
«Истоки замысла романа восходят к неосуществленному романическому циклу «Житие великого грешника», задуманному в декабре 1869 года: «Подросток» вбирает в себя ряд мотивов первой части «Жития», связанных с детством и юностью героя» [51, с. 241]. На одной из стадий работы Достоевский предполагал дать подзаголовок к «Подростку»: «Исповедь великого грешника, писанная для себя». Идея Аркадия имеет и свою родословную, восходящую к «Скупому рыцарю» и «Пиковой даме» А.С. Пушкина.
Другие источники романа – факты действительности, материалы, печатавшиеся в русских периодических изданиях. Так, в 1874 году в Петербурге слушалось дело о подделке акций железной дороги. Среди обвиняемых был врач-акушер Колосов, поэтому дело назвали «делом Колосова и его соучастников» и рассматривали как «частное проявление общей одержимости идеей власти золота, «идеей Ротшильда». А. Архипова писала: «…Для вас идеалом служит Ротшильд. Поймите, что все то благородное, что и вы считаете благородным, покупается не золотом, не акционерными предприятиями, не стремлением каждого в Ротшильды, стремлением, приводящим нас только к Колосовым» [3, т. 9, с. 422].
«Идея Ротшильда» стала ведущей при оформлении идеи центрального героя романа – Аркадия Долгорукого. Материалы следствия по делу Колосова Достоевский использовал для создания сюжетной коллизии, связанной с фигурой афериста Стебелькова (в черновых материалах неоднократно называемом Колосовым) и князя Сокольского.
Период всеобщего разложения делал необычайно острой проблему взаимоотношения личности и общества в настоящем и будущем. Рождалась необходимость объективного исследования потенциальных возможностей различных слоев общества и характерных для них умонастроений.
Другой судебный процесс, отразившийся в романе, – не уголовный, а политический – дело долгушинцев. Материалы этого процесса также были изучены Достоевским. «Знакомство с судебными отчетами устраняет колебания писателя в выборе плана романа: в качестве центральной определяется проблема поколений, «отцов и детей», таившая в себе широкие возможности для идейно-художественного исследования того «химического разложения», которое постигло общество и человеческую душу» [7, с. 151].
Обдумывая сюжет «Подростка» писатель пишет: «Общество химически разлагается. Все врозь и никаких связей не только в русском семействе, но даже просто между людьми. Даже дети врозь» [3, т. 9, с. 422].
«Случайное семейство», не скрепленное ни духовной близостью родителей, ни общей заботой о детях, становится у Достоевского символом того лишь внешнего объединения чуждых друг другу людей, в которое угрожает переродиться буржуазное общество в целом» [50, с. 7].
«Подросток» – роман-исповедь. Он написан от лица юноши Аркадия Долгорукова в форме его «Записок». По жанру – это «роман воспитания», в котором рассказывается о становлении характера и жизненной позиции молодого человека» [52, с. 180].
Аркадий Долгорукий является незаконнорожденным сыном помещика Версилова и Софьи Андреевны, жены дворового человека Макара Ивановича Долгорукого, которого она бросила ради Версилова. С детства Аркадий был уязвлен двусмысленностью своего положения, он тяготился своей аристократической фамилией, испытывал сложные противоречивые чувства к отцу, восхищаясь и ненавидя его одновременно. Из-за этих истязающих чувств и переживаний он решил «порвать со всеми радикально» и «уйти в свою идею» – «стать Ротшильдом». Но он стремится к богатству не ради своего удовольствия и роскоши, а ради тайного осознания того, что он могущественен, превосходен и властен над людьми. Но жизнь, его стремление к людям, желание любить и быть любимым вынуждают Аркадия уйти от намеченного плана.
Аркадий изображен Достоевским как молодой человек своего времени, когда всюду, во всех сферах жизни ощущался разлад, утрата крепких основ. «Разложение – главная видимая мысль романа», – писал Достоевский. – Аркадий – дитя «случайного семейства». В отличие от героев Толстого, еще крепко связанных с устойчивым дворянским бытом, с «почвой», он может полагаться прежде всего только на себя, хотя внутренне ищет опоры» [3, т. 9 с. 423].
«Подросток» является своеобразным вариантом «романа воспитания», который был широко распространен в мировой литературе. Но здесь автор полагает необходимым обратить внимание на процесс нравственного и умственного формирования юноши из «случайного семейства», который попадает в сложный жизненный круговорот, испытывает на себе разложение буржуазной действительности и тоскует по идеалам добра, правды и любви. Семейная хроника становится хроникой социальных сдвигов в России.
«В родовом семействе Достоевский предполагает не просто материальное благополучие или добрые отношения между членами семьи, которые, безусловно, часто отсутствуют в семейных судьбах героев Достоевского. Писатель, очевидно, согласился бы с тем, что дворянские семейства тоже разные и нередко отцы-дворяне нравственно не безупречны» [47, с. 137]. Например, М.В. Строганов отмечает некое преувеличение в этой оценке родового семейства героев Толстого: «<...> Достоевский совершенно несправедливо оценивает изображение «родового» семейства у Толстого: ни у героя «Детства», ни у Пьера Безухова нет этого родового семейства» [59, с. 177].
Первые же страницы романа погружают читателя в жестокий мир социальных отношений. «Аркадий – незаконный сын помещика Версилова и бывшей крепостной крестьянки, формальный отец его – тоже крестьянин, а теперь странник – Макар Долгорукий. Отсюда постоянное ощущение незаслуженной оскорбительности своего двусмысленного положения: «Долгорукий, но не … князь». Несчастная судьба ребенка словно бы задана этими обстоятельствами: постоянная жизнь в чужих людях, надругательства над его достоинством в пансионе Тушара, горькая тоска по матери и мечты о встрече с отцом» [3, т. 9, с. 425].
Ротшильдовская идея оформляется у Аркадия задолго до приезда в Петербург. Ее истоки – в разного рода ущемлениях, социальных, нравственных, испытанных в детские годы мечтательной и «бесконечно», «колоссально» самолюбивой личностью. Идея – это выход из одиночества: «<…> уйду в свою скорлупу. Именно в скорлупу. Спрячусь в нее, как черепаха… Я буду не один.<…> Никогда теперь уже не буду один, как в столько ужасных лет до сих пор» [22, т. 9, с. 274].
Одновременно идея – путь самоутверждения, обретения «уединенного и спокойного сознания силы», могущества и свободы. В романе изображается социальное и моральное разложение дворянского класса. Старый князь Сокольский вызывает чувство жалости, молодой – презрение. Портрет дворянства дополняется обрисованными в сатирических тонах фигурами барона Бьоринга и молодого Версилова (сына Андрея Петровича от первого брака). Для социального поведения дворян характерна готовность в иных случаях пойти даже на сговор с темными дельцами вроде подельщика акций Стебелькова и шантажиста Ламберта.
С этим коварным миром порока и разложения предстоит встретиться Подростку, пройти через его искушения и при этом сохранить живую душу. Предстоит борьба, требующая выдержки и мужества, постепенно Подросток осознает этот закон жизни.
Он убежден, что именно деньги могут дать власть над людьми, заменив ум, талант и знатное происхождение. Поэтому он не сразу приходит к истинным представлениям о ценностях в жизни.
Пораженность Подростка уродующей атмосферой действительности сильна, но, однако, не всеобъемлюща. Стремление героя реализовать себя в мире, то есть реализовать идею, постоянно сталкивается с его нравственными исканиями. Эта конфликтность присутствует, по сути дела, и в обосновании Подростком конечной цели своей идеи: «<…> вы думаете, что я желал<…> могущества, чтоб непременно давить, мстить? В том-то и дело, что так непременно поступила ординарность. Моя идея не та. Мне именно нужна моя порочная воля вся, – единственно, чтоб доказать самому себе, что я в силах от нее отказаться» [22, т. 9, с. 293].
Таким образом, высший момент самоутверждения – отказ от власти, приносимой миллионами, рассматривается Подростком как нравственное противостояние общепринятым нормам поведения в период всеобщего разложения.
Аркадий считает собственным открытием идею о богатстве, добытом в результате «упорного и непрерывного накопления», дающем ординарному незаметному человеку безграничную свободу и недосягаемое величие. Деньги, управляющие миром, вознесут его над Коперником и Шекспиром, считает Аркадий. Впрочем, есть в этой идее некоторые штрихи, позволяющие увидеть чистоту Подростка: он не собирается быть «ни закладчиком, ни процентщиком». «Давить и мучать я никого не буду и не хочу. Никому бы я даже не отомстил» [22, т. 9, с. 293].
Апофеозом его мечты становится такая картина: «Я отдам все мои миллионы людям; пусть общество распределит там все мое богатство, а я – я вновь смешаюсь с ничтожеством» [22, т. 9, с. 294].
Так, в сложной казуистике рассуждения Подростка смешиваются жажда самоутверждения во что бы то ни стало и некая высшая цель – отдать богатство обществу, не претендуя даже на известность. Именно это последнее свойство идеи дает возможность Подростку в самом конце исповеди, когда он уже расстался с мыслью о богатстве и устремился к общественно-полезной деятельности, заключить: «Я кончил. Может быть, иному читателю хотелось бы узнать, куда девалась моя идея и что такое та, новая, начинавшаяся теперь для меня жизнь, о которой я так загадочно возвещаю? Но эта новая жизнь, этот новый открывшийся передо мной путь и есть моя же «идея», та самая, что и прежде, но уже совершенно в ином виде, так что ее и узнать нельзя» [22, т. 10, с. 371]. Путь духовного обновления Подростка в романе движется от прежней «ротшильдовской» идеи к ее полному обновлению.
Перед Достоевским, писавшим «детство и отрочество» Аркадия Долгорукого был пример великого создания Л.Н. Толстого. На это произведение Достоевский обратил внимание, еще не зная имени автора.
«С одной стороны, ему хотелось добиться подобной глубины психологического анализа, с другой – подчеркнуть совсем иной характер своего героя, представляющего другую среду и другое время» [50, с. 10].
Аркадий Долгорукий по возрасту, происхождению, по своему мироощущению представляет новое поколение разночинной интеллигенции. Перемену фамилии усыновлением он считает позором, изменой своему детству. Жалость к себе подобным Подросток отвергает. Мечтая сблизиться с Версиловым, он точно передает свои чувства: «Мне не дворянство версиловское нужно было<…> не рождения моего я не могу ему простить, а <…> мне самого Версилова всю жизнь надо было, всего человека, отца» [22, т. 9, с. 232].
Поразительно по глубине анализа описание первого оскорбления, пережитого мальчиком в пансионе Тушара. Добрый, доверчивый ребенок делает потрясающее открытие: существует социальное неравенство, законы которого он невольно нарушил. Его осмеивают товарищи, он же думает, что «мы смеемся, оттого, что нам весело». Душа еще не готова допустить возможность оскорбления. Поэтому первая реакция – удивление: «Я был только удивлен, а не оскорблен, я еще не умел оскорбляться Мне казалось, что я что-то сшалил, но когда я исправлюсь, то меня простят и мы опять станем вдруг веселы, пойдем играть на дворе и заживем как нельзя лучше» [22, т. 9, с. 333].
С этой минуты появляется у Аркадия сознание своей принадлежности к партиям общества, а позднее – готовность защищать свое достоинство разночинца. «Поверьте, не нахожу никакой чести называться Версиловым», – говорит Аркадий Версилову. И умный Версилов понимает его горячность. «Твой ответ непременно должен быть демократичным», – отвечает он [22, т. 9, с. 213].
Демократизм Подростка проявляется в том, что он приглядывается к уличной толпе, замечая перед началом трудового дня черты особенно привлекательные: «Я люблю дорогой, спеша, или сам у кого спросить по делу, или меня если кто об чем-нибудь спросит: и вопрос и ответ всегда кратки, ясны, толковы, задаются не останавливаясь, и всегда почти дружелюбно» [22, т. 9, с. 352].
Зато с какой болью пишет он в другом месте о том, какой мрачный и разобщенный вид имеет рудовой люд Петербурга вечером: «Сколько угрюмых лиц простонародья, торопливо возвращающегося в углы свои с работы и промыслов! У всякого своя угрюмая забота на лице и ни одной-то, может быть, общей всесоединяющей мысли в этой толпе!» [22, т. 9, с. 357].
Застенчивость Подростка проявляется, в частности, в том, что он не любит распространяться на эти темы, но, чего бы ни касался разговор, всегда обнаруживается его живое социальное чутье.
Характерно, что для Версилова, при всем его либерализме, люди из народа, даже любимая им Софья Андреевна, мать Аркадия, и Лиза, – это «они», носители, может быть, очень высокого, но чуждого им сознания. Подростка это всякий раз коробит: «Кто они? Я вас не понимаю – Народ, мой друг, я говорю про народ» [22, т. 10, с. 62].
Так же парирует Аркадий рассуждения Версилова, что «вечные труженики» более всего любят праздность. «Отдых, может быть, а не праздность», – поправляет он. Версилов, хорошо понимающий Аркадия (ведь угадал же он его ротшильдовскую идею) замечает: «Ты, Аркадий, как юноша нашего времени, наверное, немного социалист» [22, т. 10, с. 215]. В этой шутливой характеристике есть доля истины. Речь идет не об убеждениях Подростка, которых он не успел выработать, а о его социальных симпатиях.
«Ушедший вначале из университета, чтобы погрузиться в свою «идею», закрыться от мира «в скорлупе», Аркадий сохраняет многое из психологии русского студента 1870-х годов. Само слово «студент» олицетворяет в романе живой ум, прямоту души, независимость суждений, преданность общественным интересам» [32, с. 340].
Очарование отношений Аркадия со светской красавицей Катериной Николаевной Ахмаковой состоит именно в том, что они могут беседовать «как студент со студентом». «Я читаю русские газеты, по две газеты в день <…> я русская Россию люблю, – признается она. – Вы помните, мы иногда по целым часам говорили про одни только цифры, считали и примеривали, заботились о том, сколько школ у нас, куда направляется просвещение. Мы считали уголовные дела и убийства, сравнивали с хорошими известиями <…> Хотелось узнать, куда все это стремится и что с нами самими, наконец, будет» [22, т. 10, с. 57].
Таким повседневным живым интересом к газетным сообщениям, который характерен, по мысли Достоевского, для передовой молодежи обладал он сам. Его романы, повести, публицистические статьи исследовали современность на основе фактов действительности. «Студентом» в этом смысле предстает Аркадий и в разговоре со своей сестрой по отцу Анной Андреевной: «Кто не мыслит о настоящей России, тот не гражданин» [22, т. 10, с. 59].
По мере развития Подростка его связь с идеями времени упрочивается. Можно сказать, что Аркадий не только взрослеет, но, уходя из своего подполья, расставаясь с мечтой об обогащении, все ближе подходит к лучшей части молодого поколения. Первые шаги в этом направлении связаны с муками совести вопреки равнодушию, которого требует «идея»: «cлезы стыда», после того как он вместе с приятелем оскорбил на бульваре девушку, горькая память о том, как он жестоко отозвался о Версилове, повлияв, быть может, на душевное состояние несчастной Оли перед самоубийством. Заботы о подкинутом ребенке, на которого ушли все накопленные деньги (опять-таки в отступление от «идеи»), и другие порывы доброго сердца сближают подростка с «общей жизнью». Если поначалу Аркадий решает уединиться, или, как он выражается, «сократить людей», то впоследствии жизнь без людей становится бессмысленной и, наоборот, возникает потребность жить для людей. «У меня теперь нет «моих» дел», – заявляет Подросток, – Нет ничего выше, как быть полезным» [22, т. 10, с. 317].
Но путь Подростка не прост. Его всюду подстерегают разные соблазны окружающего мира, которые могут с легкостью удовлетворить все плотские и душевные желания человека. Его увлекает общество молодого князя Сокольского, возможность жить на широкую ногу, играть на рулетке, пока инцидент с шулером Афердовым и отступничество князя не обнаруживают всю мерзость такого существования.
Последним испытанием становится попытка использовать «документ» против Ахмаковой в союзе с шайкой Ламберта. Достоевский долго готовил этот эпизод романа, придавая ему большой идейный и сюжетный смысл. Здесь причудливо переплелись высокие и низменные чувства Аркадия: безумная любовь к Ахмаковой, ревность, жажда мести, желание спасти Версилова, вернуть его маме. Апофеоз сцены с «документом» – нравственная победа Аркадия в результате напряженной внутренней борьбы. «Я взял душу безгрешную, – писал Достоевский, – но уже загаженную страшною возможностью разврата, ранней ненавистью за ничтожность и «случайность» свою и с тою широкостью, с которой еще целомудренная душа уже допускает сознательно порок в свои мысли, уже лелеет его в сердце своем, любуется им еще в стыдливых, но уже дерзких и бурных мечтах своих, – все это оставленное на единственно свои силы» [3, т. 9, с. 427].
«Аркадий Долгорукий оказывается в силах побороть зло. Из всех героев Достоевского, включая Алешу Карамазова, только ему удается предотвратить преступление» [50, с. 13].
В романе психологически достоверно показано растлевающее влияние преступного мира на молодые души. Бандитизм «ламбертовского» типа – еще новое для России явление. Подросток замечает, что само слово «шантаж» недавно стало появляться в газетах, юристы стремятся определить особенности этого уголовного преступления. И все же Достоевский сумел ярко обрисовать фигуры сообщников Ламберта, известных больше не именами, а кличками – «рябой», «верзила». Сам Ламберт существо абсолютно безнадежное в нравственном смысле, но люди, попавшие в его сети, выглядят иначе. Они ненавидят Ламберта, но зависят от него. «Верзила» Андреев, пропивший и проевший приданое сестры, по месяцам не моется и не меняет платье, он уверяет, что нет разницы между честным человеком и подлецом, а ночью плачет по ночам как мальчишка. В результате Андреев кончает жизнь самоубийством. Примечательна фигура Тришатова, одаренного мальчика, тонко понимающего литературу и музыку, но наделенного каким-то тайным пороком, которое вызывает чувство брезгливости даже у Альфонсинки. Тришатов порывает с Ламбертом, чтобы помочь Подростку, но дальнейшая судьба его остается неизвестной.
Столкновение с этим миром укрепляет у Подростка стремление к честной жизни и высоким помыслам. «Я отверг союз с мерзавцами и победил свои страсти». Что делать и как жить – вот главные вопросы, на которые ждет ответа от отца Аркадий.
«С детских лет Аркадий ждал встречи с отцом. Он был влюблен в Версилова как человека образованного, интеллектуального, известного своим либерализмом» [7, с. 165].
Поэтому «идея Ротшильда», по оценке Версилова, – свидетельство сложной, пробивающейся к истине сквозь паутину лжи, индивидуальности Подростка. Версилов видит в Аркадии личность, способную противостоять и бороться. В дискредитации Версиловым идеи Подростка и учитывается тот нравственный аспект, без которого избранная героем форма самоутверждения теряли для него всякий смысл («Наживать деньги бесчестно <…> Ну, ты купил дешевле, перепродал дороже – два раза обманул <…> К тому же в Ротшильде подленькая мысль о самообеспечении». [22, т. 10, с. 353]).
Столкновение Подростка с реальной пореформенной русской жизнью приводит героя к ряду падений (Ламберт, рулетка, письмо Ахмаковой – «документ»), но жажда нравственной гармонии одерживает верх. Идеи Версилова и Макара Долгорукого осмысляются Подростком в качестве идей, противостоящих его собственной, разрушающих ее. Его тоска по идеалу «постоянно возрастает» [32, с. 342]. И хотя на страницах, завершающих роман, не дается определения того, в чем видит истину Подросток, вступивший на путь «знания добра и зла», о качественно изменении его идеи свидетельствует противопоставление временных категорий «тогда» и «теперь», которое закрепляется героем за собственным осмыслением «идеи Ротшильда» в период совершающихся событий и в момент повествования о них.
В представлении автора Версилов олицетворяет собой «высший культурный тип русского дворянства, тип русского европейца», как формулировал писатель. Это «лишний человек» в изображении Достоевского. Он важен в романе как отец и человек, оказавший большое влияние на сына» [72, с. 265].
«Случайное семейство», членом которого ощущает себя Подросток, связало дворянина Версилова и странника из народа Макара Долгорукого. Версилов и дорожит этой связью, и тяготится ею. По замыслу Достоевского, Версилов – духовный аристократ, оторванный от народа, трагический скиталец, наделенный способностью сострадать всему миру. Любовь к России и вера в ее историческую миссию сочетается у него с привязанностью к Европе. Сознавая свою «оторванность» от почвы, от вековых русских традиций и стремясь прорваться к ним, он обречен на трагическое одиночество и бездеятельность.
В эпилоге романа воспитатель Подростка, Николай Семенович, которому автор доверяет свои мысли, говорит о Версилове: «Это – дворянин древнейшего рода и в то же время парижский коммунар. Он истинный поэт и любит Россию, но зато отрицает ее вполне. Он без всякой религии, но готов почти умереть за что-то неопределенное, чего и назвать не умеет, но во что страстно верует. По примеру множества русских европейских цивилизаторов петербургского периода русской истории» [22, т. 10, с. 367].
Неодолимой привлекательностью наделен для Аркадия образ его отца, Андрея Петровича Версилова. В нем он видит все то, чего лишен сам: красоту, уверенность в себе и в своем влиянии на окружающих, спокойное достоинство.
Версилов так определяет свою внутреннюю суть: «gentilhomme russe et citoyen du monde» (русский дворянин и гражданин мира). Версилов – русский европеец, подобно дворянским интеллигентам 1830-40-х гг. Создавая этот образ, Достоевский связывал его с Герценом, который воплотил собой наиболее ярко тип «русского скитальца» [3, т. 9, с. 426].
В одном из разговоров с Аркадием он с вдохновением размышляет о глубокой связи образованного русского человека с европейской культурой: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их – мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!» [22, т. 10, с. 162].
«Версилов – сложный, двоящийся образ. Во многом он напоминает Николая Ставрогина: в нем есть демоническая привлекательность и эстетизм, неотразимо действующие на всех и особенно на женщин. Он так же отмечен трагической опустошенностью; все бури, и духовные, и сердечные, у него уже в прошлом, таинственном для окружающих. Версилов старше Ставрогина, он пережил «ставрогинский» возраст, да и принадлежит он другому поколению. Этот герой наделен не только демонизмом и богоборческой силой, но и глубокой задушевностью, способностью к рефлексии» [32, с. 344].
По мысли Достоевского, истоки трагизма дворянина Версилова – в неспособности постичь народную русскую правду. Эта идея утверждается Достоевским в символической сцене «разбивания» иконы завещанной Версилову Макаром Долгоруким. «Жажда идеала и отсутствие веры порождают, по Достоевскому, безмерную гордость и безмерное презрение к себе, обусловливая тщетность попыток героя «смирить себя»: самосовершенствование при столкновении с действительностью оборачивается требованием подчинения, признания за собою права называться «высшим человеком» [3, т. 9, с. 427].
«Продолжая художественную разработку темы «отцов» и «детей» (начатую еще в романе «Бесы»), Достоевский изображает Подростка и Версилова как представителей двух поколений русского общества. Между ними устанавливаются сложные отношения, включающие и идейную рознь, и преемственную связь, что предопределяет их постепенное сближение. По замыслу писателя, Версилов — типичный человек 1840-х годов, либерал, «западник», горячо исповедовавший когда-то идеи утопического социализма. Но, не найдя нигде ответа на мучающие его вопросы, он превращается во внутренне опустошенного человека, равнодушного к людям и в одинаковой степени способного как на доброе, так и на злое дело. Такова, по мысли Достоевского, цена оторванности от «народной почвы», воплощенной в романе в образе крестьянина Макара Ивановича, бывшего дворового Версилова» [70, с. 659]. В романе проявляется концепция писателя о том, что судить индивидуалиста надо судом народной правды. Тем не менее, именно в слова Версилова вкладывает Достоевский некоторые дорогие сердцу идеи, например, мысль о несовпадении развития технического прогресса и уровня нравственности: «Я буду знать все открытия точных наук,— говорит Версилов,— и через них приобрету бездну комфортных вещей. Теперь я сижу на драпе, а тогда все будем сидеть на бархате. Но что же из этого? При всем комфорте и бархате для чего, собственно, жить?..» [22, т. 10, с. 164].
Существенно, что «отцов» представляет не один Версилов, но и Макар Долгорукий – «законный отец» Аркадия. «Макар Долгорукий, как и Версилов, – странник, но в отличие от Версилова Макар воплощает нравственное «благообразие», всепримиримость, всеотзывчивость. В нем живет многовековой опыт народной России» [7, с. 158].
В «Подростке» Достоевский впервые дал крупным планом образ «народного странника», который носит в себе положительные религиозные идеи. Это Макар Иванович Долгорукий. Ему свойственны «веселие сердца» и «благообразие», которых так не хватает людям, погрязшим в страстях, корысти и беспокойстве. Макар Иванович оказывает влияние на всех членов «версиловского» семейства. Он уходит из жизни, но оставляет глубокий духовный след. Во многом благодаря ему Аркадий выходит из своих метаний внутренне повзрослевшим. В конце романа автор оставляет своего героя на пороге новой жизни, о его «Записках» говорится, что они «могут послужить материалом для будущего художественного произведения, для будущей картины – беспорядочной, но уже прошедшей эпохи», когда «минет злоба», когда «будущий художник отыщет прекрасные формы даже для изображения минувшего беспорядка и хаоса» [22, т. 10, с. 376]. «Подросток» завершается верой в новую жизнь в новый идеал красоты. По мысли Достоевского, этой верой Аркадий был обязан прежде всего Макару Ивановичу, народному идеалу святости. Писатель подчеркивает, что это идеал чужд византийской строгости и монашеского аскетизма» [7, с. 159].
«Подросток» – книга о юноше, юности, окрашенная в грустно-элегические тона, единственный из пяти великих романов, в котором нет трагического конца. Возможно, это объясняется тем, что, работая над ним, Достоевский неожиданно вновь пережил минуты своей юности» [7, с. 160].
«Во всеобщем беспорядке Аркадий ценой мук и душевных усилий отыскивает «руководящие нити», учится различать добро и зло, впитывая смелую и широкую мысль «европейца» Версилова и усваивая народную правду Макара Ивановичу» [32, с. 372].
2.2. Трагедия семейного начала в романе Л.Н. Толстого «Анна Каренина».
Для Л.Н. Толстого художественное творчество всегда было способом анализа жизни и искания истины. От описания реалистических картин жизни к осмыслению ее – таково движения Толстого при создании художественного произведения. То же самое можно сказать о романе «Анна Каренина». В процессе написания романа писатель начинает осознавать, что корни индивидуума тесно сплетены с другими корнями, история одного человека неизбежно становится историей многих людей, историей общества. Желая написать трагическую историю молодой женщины, Толстой приходит к созданию романа о трагической эпохе в истории страны – в этом состоит логическое движение Толстого от замысла к реализации.
В центре внимания автора трагедия женщины, осмелившейся во имя искренности любви бросить вызов морали общества. Анна Каренина жила в таком обществе, где следовать велениям чувства, отдаваться их порыву до конца, испытывать искренние и серьезные чувства было невозможно. Толстого всецело занимает вопрос о разделенности людей, оторванности их друг от друга, одиночестве. Анна Каренина как раз из тех, чей удел – одиночество. Анна – натура глубоко чувствующая, духовно богатая, искренняя, не умеющая, да и не желающая подчиниться уродующей человека лжи, светскому лицемерию.
Действие романа «Анна Каренина» протекает в течение двух с половиной лет, и «Толстой не шаг за шагом прослеживает жизненный путь своей героини в этот период времени, а выбирает отдельные, самые драматические моменты ее жизни и лишь коротко рассказывает об остальном» [41, с. 121-122].
Началом своей духовной жизни Анна считает встречу с Алексеем Вронским. Пробуждение глубокого чувства к нему делает ее преступницей в собственных глазах. Противоречие между поведением «честной» жены и матери и чувствами, которые она испытывает к Алексею, делают существование Анны невыносимым. «Любить или не любить Вронского?» – Анна не рассуждает на эту тему: она знает, что она не может и не должна любить его и любит. Анна не вольна в своем чувстве: «Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза дружелюбно, внимательно остановились на его лице, как будто она признала его, и тогда же перенеслись на подходящую толпу, как бы ища кого-то. В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чего-то переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке» [63, т. 7, с. 70].
Семейной жизни Вронский не знал, т.к. мать его в молодости была блестящей женщиной и имела много романов, известных всему светскому обществу. Отца своего Вронский не помнил, воспитывался в Пажеском корпусе, а попав в свет богатых петербургских военных, к любовным делам интереса не проявлял.
В Москве он познакомился с Кити Щербацкой, которая нравилась ему как милая и невинная девушка. «Он не знал, что его образ действий относительно Кити имеет определенное название, что это есть заманивание барышень без намерения жениться и что это заманиванье есть один из дурных поступков, обыкновенных между блестящими молодыми людьми, как он. Ему казалось, что он первый открыл это удовольствие, и наслаждался своим открытием» [63, т. 7, с. 42]. Он не мог бы поверить, если бы узнал, что то, что доставляло такое «большое и хорошее удовольствие» ему, а главное ей, могло быть дурно.
«Женитьба для него никогда не представлялась возможною. Он не только не любил семейной жизни, но в семье, и в особенности в муже, по тому общему взгляду холостого мира, в котором он жил, он представлял себе нечто чуждое, враждебное, а всего более – смешное» [63, т. 7, с. 43].
Вронский оправдывает «разнообразие» греховной жизни «красотой» и «элегантностью» и искренне не понимает всей серьезности тех страшных последствий, которые повлекла за собой затеянная им изящная светская связь сначала с Кити, потом с Анной. «За что мы все так мучаемся, когда все могло быть так хорошо?» – вопрошает сам себя в недоуменном размышлении Вронский, неожиданно столкнувшись с настоящей жизнью, с незнакомым ему понятием «семья», с фактом существования опозоренного мужа, сначала вообще не принимавшегося им в расчет» [61, с. 40].
«Анна – замужняя женщина, у нее семья, маленький сын Сережа и нелюбимый муж – крупный государственный чиновник. Она довольно долгое время сносила жизнь в безлюбовной семье. Но настал момент, когда любовь к другому человеку прорвалась сквозь все преграды. И сразу же счастье омрачилось чувством ее трагической обреченности. В чем же источник ее трагизма?» [37, с. 280].
Однажды испытав чувство искренней любви, Анна уже не могла по-прежнему относиться к мужу. Теперь она презирала его. Остаться его женой было бы теперь поистине безнравственно. С другой стороны, уйти к Вронскому значило покинуть любимого сына, вообще остаться вне семьи, перейти на положение любовницы. Для нее это тоже несовместимо с истинной нравственностью. Напряженная борьба в героине романа между рассудком, долгом и счастьем любить завершается победой чувства.
«Художественное раскрытие судьбы Анны Карениной как трагедии, из которой нет исхода, придает роману остроту социального разоблачения. От Анны, прежде всего, отвернулось светское общество. До тех пор, пока она сохраняла свое положение жены Каренина, ее не осуждали, а даже поощряли ее любовь к Вронскому. Измена мужу в глазах света – это не беда. Светские дамы считали это чуть ли не обязательным украшением своей жизни, а кузина Анны Бетси Тверская способствовала ее встречам с Вронским в своем салоне» [4, с. 27].
«Анна столкнулась с тем, что светское общество поощряет тайные измены, но не прощает искреннюю и открытую любовь. Более того, отдаваясь лихорадочно-жадной любовной страсти к Вронскому, Анна оставляет с Сережей свои материнские чувства» [37, с. 280]. О том, как Сереже не хватает Анны, Толстой пишет со щемящей болью человека, который сам рано лишился матери: «При виде такой женщины в душе его поднималось чувство нежности, такое, что он задыхался и слезы выступали на глаза. И вот-вот ждал, что она подойдет к нему, поднимет вуаль. Все лицо его будет видно, она улыбнется, обнимет его, он услышит его запах, почувствует нежность ее руки и заплачет счастливо, как он раз вечером лег ей в ноги и она щекотала его, а он хохотал и кусал ее белую с кольцами руку» [63, т. 8, с. 112].
По мнению Толстого, Анна переступила нравственный закон не столько потому, что она ушла от Каренина, сделавшись неверною женой, сколько в силу того, что она стала неверной матерью.
И пусть потом Анна мучается, вспоминая о сыне, пусть тайком пробирается к нему, рискуя быть с оскорблением изгнанной из чужого и враждебного для нее теперь дома Каренина, пусть перед смертью она мысленно обращается к сыну как к единственно и неизменно близкому ей существу, – Толстой, терзаясь вместе с ней, не может простить измены матери и забыть того, что она, спасая себя от мертвенного бездушия каренинского дома, оставила там Сережу.
Толстой доказывает всем содержанием романа великую правду евангельского завета о таинстве брака и святости брачных уз. «Драматична безлюбовная семья, где приглушены или вообще отсутствуют чувственные связи между супругами. Но не менее драматичен и разрыв семьи. Для душевно чуткого человека он неизбежно влечет за собой нравственное возмездие. Вот почему в любви к Вронскому Анна испытывает нарастающее ощущение непростительности своего счастья» [8, с. 125].
Жизнь приводит героев к уродливой однобокости их чувств, особо оттеняемой отношениями Левина и Кити. «Кити крепче опиралась на руку Левина и прижимала ее к себе. Он наедине с нею испытывал теперь, когда мысль о ее беременности ни на минуту не покидала его, то, еще новое для него и радостное совершенно чистое от чувственности наслаждение близости к любимой женщине» [63, т. 8, с. 71].
Именно такого, духовного единения нет между Анной и Вронским. А ведь без этого единения не возможны ни крепкая семья, ни верная любовь. Мечту Вронского о детях Анна объясняет тем, что «он не дорожил ее красотой». В беседе с Долли Анна цинично заявляет: «<…> Чем я поддержу его любовь? Вот этим?» Она вытянула белые руки перед животом» [63, т. 8, с. 204].
В конце романа уже невозможно узнать прежнюю Анну. Пытаясь всеми силами удержать угасающую страсть Вронского, она поддразнивает его ревнивые чувства: «Бессознательно в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам Анна делала все возможное, чтобы возбудить в них чувство любви к себе» [63, т. 8, с. 212].
Так, например, во время встречи с Левиным она «целый вечер делала все возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному человеку и в один вечер…»[63, т. 8, с. 298].
То же самое наблюдала Долли, гостившая в имении Анны и Вронского. Она видела, что «Анна недовольна тем тоном игривости, который был между нею и Весловским, но сама невольно впадала в него…»
«– Да, если правду сказать, мне не понравился тон Весловского, – сказала Дарья Александровна, желая переменить разговор.
– Ах, нисколько! Это щекотит Алексея и больше ничего; но он мальчик и весь у меня в руках; ты понимаешь, я им управляю, как хочу. Он все равно, что твой Гриша… – ответила Анна» [63, т. 8, с. 215].
Дом, в котором живут Анна и Вронский, мы видим глазами Долли, которая, презрев все условности, посещает Каренину, желая высказать свое дружелюбное отношение к Анне. Все в этом роскошном доме кажется ей чужим и холодным, в том числе Анна. Европейская роскошь, изобилие, щегольство, про которые Долли читала в английских романах, увидела она наяву. Однако это не принесло счастья Анне и Вронскому. Оказалось, что Анна не знает даже сколько зубов прорезалось у дочки, не может отыскать какую-то игрушку для девочки. «То, что, по мысли Толстого, составляет счастье любой другой женщины – семья, дети – не может сделать счастливой Анну, одержимую эгоистической страстью» [63, т. 8, с. 212].
«Толстой показывает, что в Анне жила страсть, эгоистическое желание удовлетворения личного чувства, а не любовь. Эта страсть заставляла ее мучить, предавать и обманывать не только мужа, но и сына, и Вронского, и саму себя. По словам писателя, «дух зла и обмана…» стал ее неизбежным спутником. Анну злили даже добродетели мужа» [37, с. 281]. «Ты поверишь ли, – жаловалась она Стиве Облонскому, – что я, зная, что он (Каренин) добрый, превосходный человек, что я ногтя его не стою, я все-таки ненавижу его. Я ненавижу его за великодушие» [63, т. 8, с. 267].
Происходит отпадение от нравственного закона «живой жизни», процесс которого Толстой описывает подробно и ярко в своем романе.
В критической литературе о романе «Анна Каренина» существует несколько взаимоисключающих точек зрения на поступок героини Толстого, поддавшейся страсти. Так, А.Г. Гродецкая пишет о том, что ослепленность страстью героини «есть условие как ее осуждения, так и оправдания. Преступление, грех, зло изображаются Толстым как преступление грех, зло, и должны быть наказаны, но все сочувствие при этом отдано героине, ее нравственному достоинству, духовной красоте и милой детской душевности» [19, с. 11]. Подобной точки зрения придерживались и критик Н.Н. Страхов [58], и литературовед А.Б. Тарасов [60]. Они зачитывались романом и нередко давали положительные отзывы. Современный литературовед В.А. Недзвецкий говорил о том, что «не супружеская или патриархальная идиллия, а неизбывное психологическое напряжение и нравственная распря будут господствовать в жизни семьи Карениных» [44, с. 48].
Гораздо чаще в критической литературе встречается утверждение о безвыходности положения женщины, нарушившей закон, господствующий в обществе, и обвинение обществу, которое своим поведением подтолкнуло Анну к трагической развязке. «Героиня романа шаг за шагом проходит жизненный круг, в котором меняются обстоятельства, но остается неизменным противоречие ее жизни: жизнь постоянно оскорбляет, сковывает, а в конце концов и разрушает чувство любви, которое для Анны – основа бытия» [9, с. 93].
По мнению Толстого, прямая борьба за свое счастье, которой Анна отдала жизнь, не приносит его. Надо бороться за что-то другое, искать правды, стремиться жить в согласии с законами совести и любви к людям, и счастье придет. «Не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить для чего-то непонятного, для Бога. <…> Надо жить для правды» [63, т. 8, с. 268]. Правдой, совестью, которая не позволяет обидеть другого человека для осуществления своих желаний, у Толстого является Бог.
Мысль о том, что невозможно построить свое счастье на несчастье другого человека, выражена в романе Толстого с помощью сюжетных линий Анна – Вронский, Кити – Левин. Долли размышляет: «Как счастливо тогда вышло для Кити, что приехала Анна, и как несчастливо для нее. Вот именно наоборот, тогда Анна была так счастлива, а Кити считала себя несчастливой. Как совсем наоборот» [63, т. 8, с. 48]. Толстой совершенно сознательно располагает события так, что в те моменты, когда Анна и Вронский счастливы, Кити и Левин оказываются несчастны. И наоборот: благополучие Левина и Кити противопоставляется неустроенности судеб Анны и Вронского, драме Анны. Если линия Анны в общем виде развивается от счастья к несчастью, к диссонансам, смерти, то Левин, напротив, от несчастья, разлада, трудностей идет к успокоению, гармонии, счастью. Такое противопоставление во времени счастья Анны и Левина поддерживает контраст сюжетных линий.
«Несогласие с позицией Анны Толстой выразил и композиционно, не закончив роман смертью главной героини, а посвятив еще целую объемную часть поискам положительной правды и обретению веры Константином Левиным» [49, с. 9].
Эпиграфом к роману – «Мне отмщение и аз воздам» – Толстой отнимает право у общества судить Анну, которая выше и чище его. Только Богу, а не людям принадлежит право суда над героиней. Но этот же эпиграф обвиняет и Анну. По свидетельству М.С. Сухотина, сам Толстой так определял смысл эпиграфа к роману «Анна Каренина»: «Я выбрал этот эпиграф, чтобы выразить ту мысль, что то дурное, что совершает человек, имеет своим последствием все то горькое, что идет не то людей, а от Бога, и что испытала на себе и Анна Каренина» [64, с. 319].
«Мысль семейная» звучит в романе как назидание о том, какой должна быть семья, связанная с домом. В первой же фразе романа встречается слово «семья», «дом». Далее идут «муж» и «жена». И над всем этим высится «отмщение» эпиграфа.
Занятия «правильной» семьей в «Анне Карениной» во многом имеют схождения с «Домостроем». «На страницах романа Толстого мы встретим и повествование о хозяйственных заботах, скотном дворе, посадках, рукоделье, леднике, домашних заготовках на зиму (даже весьма подробные инструкции, как предохранить варенье от закисания), и советы по воспитанию детей, обхождению с дворовыми и слугами. Тут и примеры распределения доходов (денежные подсчёты Вронского), и упоминания о приданом невесты (подготовка Щербацких к свадьбе Кити), и размышления героев об уплате долгов. Даже ключник (вернее, ключница Агафья Михайловна) не забыт — в «Домострое» лицо первостепенное, когда речь заходит о всякого рода припасах и кладовых» [19, с. 13-14].
Эпизодические персонажи романа дополняют характеры главных героев, дополняя «мысль семейную» романа «Анна Каренина». В петербургских гостиных все знают о связи Бетси Тверской с Тушкевичем, Лизы Меркаловой с князем Калужским, Сафо появляется в свете только в сопровождении двух поклонников.
Довольно подробно рассказывает Толстой о семье предводителя уезда Свияжского, который «в женском вопросе был на стороне крайних сторонников полной свободы женщин и в особенности их прав на труд, но жил с женою так, что все любовались их дружною бездетною семейною жизнью, и устроил жизнь жены так, что она ничего не делала и не могла делать, кроме общей с мужем заботы, как получше и повеселее провести время» [63, т. 8, с. 361].
«Несчастлива графиня Лидия Ивановна, которая молодой, восторженной девушкой была выдана замуж за богатого, знатного, добродушнейшего и распутного весельчака. На второй месяц муж бросил ее и на восторженные ее уверения в нежности отвечал только насмешкой и даже враждебностью, которую люди, знавшие доброе сердце графа и не видевшие никаких недостатков в восторженной Лидии Ивановне, никак не могли объяснить это. <…> Графиня Лидия Ивановна давно уже перестала быть влюбленной в своего мужа, но никогда с тех пор не переставала быть влюбленной в кого-нибудь. Она бывала влюблена в нескольких вдруг, и в мужчин, и в женщин. <…> Эти чувства наполняли сердце, давали ей занятие и не мешали в ведении самых распространенных и сложных придворных и светских отношений. Но с тех пор, как она взяла под свое покровительство Каренина, она почувствовала, что все остальные любови были не настоящие, что по-настоящему она влюблена только в Алексея Александровича» [63, т. 8, с. 88].
Даже набожная и религиозная Долли, преданная семье и детям, иногда думает о том, что ее жизнь сложилась не так уж благополучно, что и она бы могла любить и быть любимой. Она вспоминает тех, кто когда-то был увлечен ею, как один совсем молодой человек находил, что она красивее всех сестер. «И самые страстные и невозможные романы представлялись Дарье Александровне» [63, т. 8, с. 195].
«Оправданием для Стивы Облонского и ему подобных служат люди, которых все знают в обществе и которые живут, исповедуя принцип «разнообразия». Например, у князя Чеченского была жена и семья – взрослые пажи дети, и было другая, незаконная семья, от которой тоже были дети. Хотя первая семья была хороша, князь чувствовал себя счастливым во второй семье. И он возил своего старшего сына во вторую семью и рассказывал Степану Аркадьевичу, что он находит это полезным. Граф Кривцов содержал двух женщин, 60-летний князь Петр Облонский с восторгом рассказывает, как он в Бадене волочился за молоденькими женщинами, чувствовал себя молодым» [61, с. 41].
В Петербурге считали, что человек обязан жить для себя, здесь служба не была «упорной безнаградной лямкой, которую тянули в Москве». Здесь легко смотрели на денежные дела и жили в долг: «у Живахова было триста тысяч долгу и ни копейки за душой, и он жил, да еще как! Петровский прожил пять миллионов и жил точно так же и даже заведовал финансами и получал двадцать тысяч жалованья» [63, т. 8, с. 283].
Итак, Облонский, Вронский, Весловский, Анна и многие другие персонажи романа, исповедующие «разнообразие», оказались в замкнутом кругу и неслись по нему, «как лошади во время красносельских скачек по ипподрому» [63, т. 8, с. 286]. Непрерывное движение по замкнутому кругу, как известно, является проявлением однообразия. Следовательно, парадоксальным, на первый взгляд, а в действительности совершенно закономерным образом погоня за «разнообразием» приводит к однообразию.
«Круг ипподрома оказывается кругом смерти для многих участников скачек. Круг нравственного ипподрома становится кругом духовной смерти для всех, замыкающихся на нем, так как они лишают себя пищи, дающей внутреннюю силу и утоляющей духовный голод» [61, с. 41].
«Анна Каренина» – произведение о современности, не претендующее на всеобъемлющее учение о жизни, но поучительное в одном вопросе – дома и семьи. Главная героиня восстала против окружающих ее людей, не желая быть безнравственной и лживой, она бросила вызов судьбе, поставив свою страсть выше всего остального. За это она поплатилась собственной жизнью и сделала несчастными близких и дорогих ее сердцу людей: «Мне отмщение, и аз воздам».
Константин Левин со своим «однообразием» как бы оказался победителем в противостоянии с тенденцией дальнейшего развития «разнообразия». С помощью этого образа Толстой выразил свои религиозно-этические взгляды. «Пути человека к истинной жизни конкретизируются в учении о нравственном самоусовершенствовании человека, которое включает в себя пять заповедей Иисуса Христа из Нагорной проповеди в Евангелии от Матфея: непротивление злу насилием; не прелюбодействуй и соблюдай чистоту семейной жизни; не клянись и не присягай никому и ни в чем; не мсти никому и не оправдывай чувства мести тем, что тебя обидели, учись терпеть обиды; помни: все люди братья – и учись во врагах видеть доброе» [37, с. 283].
«Учение Толстого о семье и критика современной семьи и семейных отношений прямо связаны с его представлениями о двойственной природе человека – животной и духовной. В современной семье и обществе непомерно раздут чувственный инстинкт и висят на волоске духовные связи между мужчиной и женщиной. Толстой настаивает на восстановлении этих связей и сдерживании чувственных и сексуальных начал» [37, с. 284].
«Толстой считает противоестественной идею женской эмансипации, так как она разрушает от века разделенные на две сферы великие обязанности служения человечеству: создание жизненных благ и продолжение самого человеческого рода. К первому призваны мужчины, ко второму – женщины. Из этого разделения от века же разделяются и обязанности. Главная обязанность женщины – рожать и воспитывать детей. В основу воспитания детей в семье должен быть положен закон об истинной жизни, ведущей к духовному братству и единению людей. Почему в современном воспитании преобладает сознательное внушение, нравоучение? Потому что общество живет ложной жизнью. Воспитание будет сложным и трудным делом до тех пор, пока люди хотят, не воспитывая себя, воспитывать детей. Если они поймут, что воспитывать других можно только через себя, свой личный пример, то упразднится вопрос о воспитании и останется один: как самому жить истинной жизнью?» [69, с. 6]. Эти взгляды Л.Н. Толстого в той или иной мере нашли отражение в романе «Анна Каренина».
Заключение
В литературном процессе 1860-70-х годов внимание русских писателей приковывают проблемы семейных отношений, взаимосвязи поколений, столкновения правил так называемой «общественной морали» с вечными, нравственными законами человеческого бытия. При всем различии подходов к теме семьи, различии того социального контекста, в котором эта тема рассматривалась, обращение к ней свидетельствовало о стремлении многих писателей осветить новые жизненные процессы, новые формы семейных связей, отвергающие какие бы то ни было духовные устои.
В 1860-70-е гг. Достоевский многократно говорит в этой связи об «обособлении» людей в эту эпоху, утрате ими социальных связей, ибо прежние связи уже не удовлетворяли формирующуюся личность, а связи новые, более обширные, связи с народом, нацией, человечеством, Богом и мирозданием еще не сложились. Таковы общественно-исторические обстоятельства, которые окружают главного героя «Подростка».
Один за другим появляются романы, связанные с осознанием семейной темы: Л.Н. Толстого «Война и мир» (1863-1869), И.А. Гончарова «Обрыв» (1869), Н.С. Лескова «Захудалый род» (1873), М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» (1875-1880), Ф.М. Достоевского «Подросток» (1874-1875), Л.Н. Толстого «Анна Каренина» (1873-1877).
Так, на первое место в романе И.А. Гончарова «Обрыв» выходит проблема семьи. Перед нами семья Татьяны Марковны Бережковой, которая является воспитательницей сестер и хранительницей семейных и христианских ценностей.
Вера – представительница молодого поколения, ее имя символично. И это метафорическое звучание имени главной героини неслучайно, ведь «весь роман «Обрыв» посвящён «защите морального кодекса христианства», в котором важнейшее место отводится семейному очагу [33, с. 52].
В гончаровском романе – не ведомый ранее писателю драматизм. Тема любви тесно и трагически сплетается с темой бездуховности и религиозной веры. Для Гончарова очевидной была угроза разрушения многовековой русской традиции культуры и цивилизации вообще, ведь в 1860-е годы пошатнулись основы самой русской жизни. И это не оставляло писателя равнодушным.
Та же тема прослеживается в романе Н.С. Лескова «Захудалый род». История семейного рода князей Протозановых призвана ответить на вопрос: в чём причина духовного обнищания и вырождения прежде богатых дворянских родов. Роман Н.С. Лескова «Захудалый род», подобно романам других писателей этого периода, свидетельствует о всеобщем разложении устоев, о семейной драме известных русских дворянских родов, растерявших духовные связи, а с ними и целый общественный уклад.
М.Е. Салтыков-Щедрин, называя свой роман «Господа Головлевы», а не «Семейство Головлевых», преднамеренно подчеркивает значительность событий, происходящих не в одном дворянском семействе, а внутри всего господствующего сословия. Эти «обезображенные отношения» связаны с наличием в романе «без-совестного мира и бес-приютной Совести. Их трагическая разъединенность – неизменный фон всего романа «Господа Головлевы». Основная внутренняя проблема романа – «определение границ выживаемости человека, покинутого Совестью, судьба «выморочного мира» Головлево становится фамильным склепом, родовым моргом семейства, и это для Щедрина символ той участи, которая ждёт человечество, если оно предаст забвению заветы Совести» [20, с. 43].
«Мысль семейная» воплотилась в образах членов семьи Ростовых, Болконских, Курагиных. Болконские или Ростовы — это больше, чем семьи, это целые жизненные уклады, семьи старого типа, с патриархальной основой, старые роды со своей особой для каждого рода традицией.
Семьям Ростовых и Болконских противопоставлена семья Курагиных, которая живет по иным законам, зная во всем мире только личный свой интерес и энергично добиваясь его интригой.
С особой силой прозвучала эта тема в романах Ф.М. Достоевского «Подросток» и Л.Н. Толстого «Анна Каренина».
В романе Ф.М. Достоевского «Подросток» выведено так называемое «случайное семейство», о котором писатель так много говорил в своих «Записных книжках» и «Дневнике писателя». «Случайное семейство», не скрепленное ни духовной близостью родителей, ни общей заботой о детях, становится у Достоевского символом того лишь внешнего объединения чуждых друг другу людей, в которое угрожает переродиться буржуазное общество в целом. «Случайное семейство» Достоевского противопоставлено родовому дворянскому семейству Л.Н. Толстого.
Аркадий изображен Достоевским как молодой человек своего времени, когда всюду, во всех сферах жизни ощущался разлад, утрата крепких основ. «Разложение – главная видимая мысль романа», – писал Достоевский. – Аркадий – дитя «случайного семейства». В отличие от героев Толстого, еще крепко связанных с устойчивым дворянским бытом, с «почвой», он может полагаться прежде всего только на себя, хотя внутренне ищет опоры» [3, т. 9 с. 423].
C мечтой об идее стать Ротшильдом у Аркадия смешиваются жажда самоутверждения во что бы то ни стало и некая высшая цель – отдать все богатство обществу, не претендуя на известность. В столкновениях с реальной жизнью приводит его к ряду падений (Ламберт, рулетка, письмо Ахмаковой – «документ»), но жажда нравственной гармонии одерживает верх. «Аркадий Долгорукий оказывается в силах побороть зло. Из всех героев Достоевского, включая Алешу Карамазова, только ему удается предотвратить преступление» [50, с. 13].
В эти же годы проблема семьи становится одной из ведущих в творчестве Л.Н. Толстого, который создает одно за другим произведения, поднимающие данную тему: роман «Анна Каренина» (1876), повесть «Крейцерова соната» (1891), драму «Живой труп»(1902).
Современность так волнует Толстого, что он оставляет работу над романом из эпохи Петра I и в 1873 году начинает писать «роман очень живой, горячий», непосредственно отражающий сложную эпоху 1870-х годов.
Семейная трагедия изображается Л.Н. Толстым на примерах многих семей того времени: семьи Стивы Облонского, Анны и Каренина, Анны и Вронского, Константина Левина и Кити, Позднышева и Лидии Ивановны. История распада семьи в романе «Анна Каренина» тесно связана с общественными процессами, происходящими в обществе в конце ХIХ века.
«Кажется, что в романе, в противовес идиллическому представлению о «семейном счастье», Толстой задался целью исследовать феноменологию семейного несчастья. Тень разлада скользит по всей книге Толстого. Она особенно заметна именно в узком, домашнем кругу и принимает различные формы в доме Каренина, в семействе Облонского, в имении Левина, но остается «тенью», которая разъединяет близких людей. «Мысль семейная» приобретала особенную остроту, становилась тревожным фактором времени» [5, с. 490].
«Внутренней основой развития сюжета в романе «Анна Каренина» является постепенное освобождение человека от сословных предрассудков, от путаницы понятий и «мучительной неправды» законов разъединения и вражды. Если жизненные искания Анны окончились катастрофой, то Левин через сомнение и отчаяние прокладывает свою определенную дорогу к народу, к добру и правде» [5, с. 489].
«Анна Каренина» была «романом широкого дыхания», где все события «освещены своеобразным взглядом автора». И термин «роман широкого дыхания», утратив свою ироническую окраску, мог бы войти в литературный оборот, если бы Толстой не определил свой излюбленный жанр проще и яснее — «роман широкий, свободный» [5, с. 490].
Список использованной литературы
- Арденс, Н. Н. (Н. Апостолов). Творческий путь Л. Н. Толстого. / Н. Н. Арденс. – М. : Издательство Академии Наук СССР. – 1962. 680 с.
- Архангельский, А. И. Герои «Войны и мира». / А. И. Архангельский // Литература. Приложение к газете «Первое сентября». 2002. № 1. С. 7-9.
- Архипова, А. В. Подросток. Примечания к роману Ф. М. Достоевского «Подросток». / А. В. Архипова // Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений в 12 томах. Том 9. – М. : Правда. – 1982. С. 421-431.
- Бабаев, Э. Г. «Анна Каренина» Л. Н. Толстого. / Э. Г. Бабаев. – М. : Художественная литература. – 1978. 156 с.
- Бабаев, Э. Г. Примечания к роману «Анна Каренина». / Э. Г. Бабаев // Л. Н. Толстой. Собрание сочинений в 12 томах. Т. 7. – М. : Правда. – 1984. С. 481 – 494.
- Базилевская, А. Трагедия «встревоженной бессознательности» в творчестве М. Е. Салтыкова-Щедрина 80-х годов. / А. Базилевская // Ученые записки Уральского университета. Серия филологии, выпуск 2. 1966. № 45. С. 24-36.
- Белов, С. В. Ф. М. Достоевский. Глава 10. / С. В. Белов. – М. : Просвещение. – 1990. С. 151-167.
- Белоусова, Е. В. Библия в восприятии Л. Н. Толстого. / Е.В. Белоусова // Литературная учеба. 2000. № 2. С. 124-158.
- Бердяев, Н. А. Русская идея. / Н. А. Бердяев. – М. : Фолио. – 2000. 397 с.
- Билинкис, Я. С. Творческий путь Л. Н. Толстого. / Я. С. Билинкис. – Л. : Советский писатель. – 1956. 67 с.
- Билинкис, Я. С. Характеры и время (основные образы «Анны Карениной»). / Я. С. Билинкис. О творчестве Л. Н. Толстого. – Л. : Советский писатель. – 1959. С. 280-340.
- Бочаров, С. Г. Роман Л. Н. Толстого «Война и мир». / С. Г. Бочаров. – М. : Художественная литература. – 1987. 156 с.
- Бушмин, А. С. М. Е. Салтыков-Щедрин / А. С. Бушмин. Вступительная статья // М. Е. Салтыкова-Щедрин. «История одного города. Господа Головлевы. Сказки». – Л. : Лениздат. – 1972. С. 3-30.
- Герасимович, М. М. М. Е. Салтыков-Щедрин: Концепция сатиры. / М. М. Герасимович // Русская словесность. 2003. № 2. С. 36-42.
- Гончаров, И. А. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 3-4. Обрыв. / И. А. Гончаров. – М. : Правда. – 1981.
- Гончаров И. А. – критик. / вступ. ст. Е. Краснощёковой. – М. : Сов. Россия. – 1981. 238 с. – (Библиотека русской критики).
- Гончаров И. А. в русской критике: Сборник статей. / Авт. вступит. ст. М. Я. Поляков; Авт. примеч. С. А. Трубников. – М. : Гослитиздат. – 1958. 360 с.
- Горелов, П. Пропажа совести и ее возвращение (художественное слово в романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»). / П. Горелов // Литература в школе. 1989. № 4. С. 34-48.
- Гродецкая, А. Г. Древнерусские жития в творчестве Л. Н. Толстого 1870-1890-х годов. / А.Г. Гродецкая. – СПб. : АКД. – 1993. 209 с.
- Дмитренко, С. Ф. «Мысль семейная» в усадьбе Головлево // С. Ф. Дмитренко. Щедрин: незнакомый мир знакомых книг. В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам. – М. : Издательство МГУ. – 1999. С. 37-54.
- Днепров, В. Д. Искусство человековедения. Из художественного опыта Льва Толстого. / В. Д. Днепров. – Л. : Советский писатель. – 1985. 288 с.
- Достоевский, Ф. М. Собрание сочинений в 12 томах. Том 9, 10. Подросток. / Ф. М. Достоевский. – М. : Правда. – 1982. 432, 384 с.
- Достоевский, Ф. М. «Анна Каренина» как факт особого значения. / Ф. М. Достоевский. Собрание сочинений: В 9 т. Т.9. В 2 кн. Кн.2.: Дневник писателя. – М. : Астрель: АСТ, 2007. 523 с.
- Ермилов, В. В. Роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина». / В. В. Ермилов. – М. : Худож.лит. – 1963. 136 с.
- Жарова, А. А. «Порода Л. Н. Толстого» и «случайное семейство» Ф. М. Достоевского. / А. А. Жарова // Русская речь. 2012. № 1. С. 3-6.
- Жданов, В. А. От «Анны Карениной» к «Воскресению». / В. А. Жданов. – М. : Книга. – 1967. 280 с.
- Кантор, В. К. Трагические герои Достоевского в контексте русской судьбы (роман «Подросток»). / В. К. Кантор // Вопросы литературы. 2008. № 6. С. 119-151.
- Каримов, Э. А. Человек в изображении Л. Н. Толстого (в романах «Война и мир» и «Анна Каренина»). / Э. А. Каримов. – Ташкент. – 1967. 186 с.
- Касаткина, Т. А. Роман Ф. М. Достоевского «Подросток»: идея героя и идея автора. / Т. А. Касаткина // Вопросы литературы. 2004. № 1. С. 181-212.
- Касаткина, Т. А. Образы и образа: «Подросток» // Т. А. Касаткина. О творящей природе слова: Онтологичность слова в творчестве Ф. М. Достоевского как основа «реализма в высшем смысле слова». – М. : ИМЛИ РАН. – 2004. С. 276-277.
- Кирпотин, В. Я. Мир Достоевского. / В. Я. Кирпотин. – М. : Советский писатель. – 1983. 471 с.
- Котельников, В. А. Ф. М. Достоевский. / В. А. Котельников // История русской литературы ХIХ века. Вторая половина. Под ред. Н.Н. Скатова. – М. : Просвещение. – 1992. С. 339-383.
- Краснощекова, Е. А. И. А. Гончаров. Мир творчества. / Е. А. Краснощекова. – СПб. : Пушкинский фонд. – 1997. 492 с.
- Ку Бон Иль. Структура «идеи» главного героя романа Ф. М. Достоевского «Подросток». / Ку Бон Иль // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2007. № 1. С. 141-146.
- Купреянова, Е. Н. Роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина»: Из цикла лекций о Л. Н. Толстом. / Е. Н. Купреянова. – Тула. – 1954. 324 с.
- Курляндская, Г. Б. Нравственный идеал героев Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Книга для учителя. / Г.Б. Курляндская. – М. : Правда. – 1988. 256 с.
- Лебедев, Ю. В. Литература. Учебное пособие для учащихся 10 класса средней школы в двух частях. Часть 2. / Ю. В. Лебедев. – М. : Просвещение. – 2007. 383 с.
- Лесков, А. С. Жизнь Н. С. Лескова. / А. С. Лесков. – М. : Художественная литература. – 1964. 607 с.
- Лесков, Н. С. Собрание сочинений в 11-ти томах. Т. 5. Захудалый род. / Н. С. Лесков. – М. : Государственное издательство художественной литературы. – 1958. 234 с.
- Ломунов, К. Н. Достоевский и Толстой. / К. Н. Ломунов // В кн.: Достоевский – художник и мыслитель. – М. : Художественная литература. – 1972. С. 462-523.
- Маймин, Е. А. Лев Толстой. Путь писателя. / Е. А. Маймин. – М. : Наука. – 1978. 230 с.
- Мережковский, Д. С. Пророк русской революции. / Д. С. Мережковский // В кн.: О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 гг. – М. : Книга. – 1990. С. 86-119.
- Мочульский, К. В. Достоевский: жизнь и творчество. / К. В. Мочульский. – Париж. : YMCA-PRESS. – 1980. 563 с.
- Недзвецкий, В. А. История русского романа XIX века: неклассические формы: Курс лекций. / В. А. Недзвецкий. – М. : Издательство Московского университета. – 2011. 152 с. (Университетские курсы лекций).
- Недзвецкий, В. А. Романы И. А. Гончарова: в помощь преподавателям и абитуриентам. / В. А. Недзвецкий. – М. : Издательство МГУ; Просвещение. – 1996. 112 с.
- Недзвецкий, В. А. Русский роман ХIХ века. Задачи и перспективы целостной жанровой истории. / В. А. Недзвецкий // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2013. № 2. С. 56-66.
- Омацу Ре. «Случайное семейство» как антитеза «родовому семейству»: историческое и современное в русских семьях в 1879-х годах. / Омацу Ре // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2007. № 1. С. 135-139.
- Павлова, И. Б. Тема семьи и рода у Салтыкова-Щедрина в литературном контексте эпохи. / И. Б. Павлова. – М. : ИМЛИ РАН: Наследие. – 1999. 152 с.
- Полтавец, Е. «Анна Каренина» в современной школе: «Полнота страдания и пустота счастья». / Е. Полтавец // Литература. Приложение к газете «Первое сентября». 2003. № 1. С. 5-11.
- Розенблюм, Л. М. «Из подростков создаются поколения». / Л. М. Розенблюм // Достоевский Ф. М. Подросток. – М. : Правда. – 1984. С. 3-18.
- Роземблюм, Л. М. Творческие дневники Достоевского. / Л. М. Розенблюм. – М. : Наука. – 1981. 368 с.
- Румянцева, Э. М. Ф. М. Достоевский. Биография писателя. Глава 12. / Э. М. Румянцева. – Л. : Просвещение. – 1971. С. 180-203.
- Русская литература ХIХ века. Вторая половина. // Под ред. Н.Н. Скатова. – М. : Просвещение. – 1986. С. 434-441.
- Салтыков-Щедрин, М. Е. Господа Головлевы. / М. Е. Салтыков-Щедрин. – М. : Художественная литература. – 1975. 620 с.
- Салтыков-Щедрин М. Е. в воспоминаниях современников. Т. 1-2. // Под ред. Григоренко В. В., Макашина С. А. и др. – М. : Современник. – 1975. 840 с.
- Сливицкая, О. В. О романе воспитания на русской почве. / О. В. Сливицкая // Русская литература. 2010. № 1. С. 252-254.
- Степанян-Румянцева, Е. Словесное и пластическое в романе Ф. М. Достоевского «Подросток». / Е. Степанян-Румянцева // Вопросы литературы. 2013. № 2. С. 464-480.
- Страхов, Н. Н. Литературная критика. / Н. Н. Страхов. – М. : Современник. – 1984. 431 с.
- Строганов, М. В. Из предыстории «случайного семейства». / М. В. Строганов // Педагогия Ф. М. Достоевского: Сборник статей. – Коломна. : Издательство КГПИ. – 2003. С. 177-182.
- Тарасов, А. Б. Является ли праведницей Анна Каренина? / А. Б. Тарасов // Литература в школе. 2001. № 3. С. 2-5.
- Тарасов, А. Б. О «поэзии» разнообразия и «прозе» однообразия в романе Л. Н. Толстого «Анна Каренина». / А. Б. Тарасов // Литература в школе. 1997. № 4. С. 32-41.
- Тарасов, А. Б. «Путаница понятий» и «свет любви» в нравственных исканиях Константина Левина. / А. Б. Тарасов // Литературная учеба. 1996. Кн. 1. С. 128-145.
- Толстой, Л. Н. Полное собрание сочинений в 12 томах. Т. 7-8. Анна Каренина. / Л. Н. Толстой. – М. : Правда. – 1987.
- Толстой Л. Н. в воспоминаниях современников: В 2-х томах. Т. 1. / Ред. С. А. Макашин. // Под общ.ред. В. Э. Вацуро, Н. К. Гея, С. А. Макашина, С. И. Машинского, А. С. Мясникова, В. Н. Орлова. – М. : Художественная литература. – 1978. 520 с.
- Толстой, Л. Н. Путь жизни. / Л. Н. Толстой. – М. : Высшая школа. – 1993. 527 с.
- Толстой, Л. Н. Божеское и человеческое: из дневниковых записей последних лет. / Л. Н. Толстой. – М. : Эксмо-пресс, 2001. 416 с. – (Антология мудрости)
- Туниманов, В. А. Публицистика Достоевского. Дневник писателя. / В. А. Туниманов // В кн.: Достоевский – художник и мыслитель. – М. : Художественная литература, 1972. - С.165-210.
- Успенский, И. Н. Роман Л. Н. Толстого «Анна Каренина». / И. Н. Успенский. – М. – 1978. 232 с.
- Фомичева, К. И. «Семейная идея» в творчестве Л. Н. Толстого. / К. И. Фомичева // Литература. Приложение к газете «Первое сентября». 1995. № 45. С. 6-7.
- Фридлендер, Г. М. Ф. М. Достоевский // История русской литературы: в 4 томах. Т. 3. Расцвет реализма. / Под ред. Н. И. Пруцкова. – Л. : Наука. Ленинградское отделение. 1982. 760 с.
- Хализев, В. Е., Кормилов, С. И. Роман Л. Н. Толстого «Война и мир» (Учебное пособие для педагогических институтов). / В. Е. Хализев, С. И. Кормилов. – М. : Высшая школа. – 1983. 112 с.
- Чичерин, А. В. Достоевский. Искусство прозы. / А. В. Чичерин // В кн.: Достоевский – художник и мыслитель. – М. : Художественная литература. – 1972. С. 260-284.
- Чуприна, И. В. Нравственно – философские искания Л. Толстого в 60-е и 70-е гг. / И. В. Чуприна. – Саратов. : СГУ. – 1974. 158 с.
- Шилякова, Э. М. Евангельские истоки скорбной сатиры М. Е. Салтыкова-Щедрина. // Евангельский текст в русской литературе ХVII – ХХ вв. / Э. М. Шилякова. – Петрозаводск. – 2011. Выпуск 3. С. 297-308.
- Юрьева, О. Ю. Темы семьи и семейного воспитания в «Дневнике писателя» Ф. М. Достоевского. / О. Ю. Юрьева // Литература в школе. 2003. № 8. С. 26-28.
Скачать: