Привет студент

 

 

Кафедра истории России

 

КУРСОВАЯ РАБОТА

 

«Восточный вопрос» в международных отношениях в первой половине XIX века

 

Содержание

Введение ...……………………………………………………………………..….3

1 «Восточный вопрос» в международных отношениях первой половины   XIX в. до начала Крымской войны

1.1 Значение Ближнего Востока в системе международных отношений начала XIX века

1.1.1 Политика России и западноевропейских держав на Ближнем Востоке..11

1.1.2 Русско-турецкая война 1828-1829 гг. ……………………………………19

1.2 Ункияр-Искелессийский договор России с Турцией и противоречия великих держав в «Восточном вопросе» ...…………………………………….23

1.3 Русско-английские взаимоотношения в 40-х гг. XIX века …………….....33

2 Дипломатия в годы Крымской войны

2.1 Международная ситуация накануне Крымской войны ...………………...37

2.2 Позиция западноевропейских держав в русско-турецком конфликте ......43

2.3 Дипломатическая деятельность великих держав во время Крымской войны и Парижский мирный договор 1856 г. ………………………………....51

Заключение ...…………………………………………………………………….56

Список использованной литературы ...……………………………………...…58

 

 

Введение

Возникновение понятия «восточный вопрос» относится к концу XVIII в., хотя сам термин  впервые в международно-правовом плане был употреблен на Веронском конгрессе Священного союза в 1822 году. В 30-е годы XIX в. прочно вошел в политический лексикон, дипломатические документы, историческую литературу и публицистику.

Главными составляющими «восточного вопроса» являлись: отношения России с Турцией и с великими державами по поводу турецких владений на Балканах и контроля над проливами; политика России и других великих держав в отношении «контактных зон» — территорий, где владения Турции соприкасались с владениями великих держав; национально-освободительная борьба балканских народов.

Актуальность темы работы состоит в том, что «восточный вопрос» на протяжении второй половины XVIII - начала ХХ в. играл важную, а зачастую определяющую роль в международной жизни Европы, Передней Азии, Северной Африки и затронул большую часть европейских стран. Проблемы, связанные с территориями Османской империи, долгие годы привлекали пристальное внимание европейских государств. Россия и европейские державы стремились расширить свое влияние на Востоке. Завоевание чужих территорий и установление в них своей юрисдикции являлось одним из средств достижения стратегической цели - укрепления политического и экономического положения на международной арене.

Периодизация истории «восточного вопроса» вызывает споры среди историков. Основная сложность состоит в определении критериев периодизации: из чего следует исходить при вычленении этапов, что поместить в центр периодизационной схемы. Это могут быть процессы внутреннего кризиса и распада Османской империи, успехи национально-освободительной борьбы населявших ее народов, внешнеполитические факторы. В зависимости от использования как определяющего того или иного критерия схемы периодизации могут существенно варьироваться[1]. Нижние рамки соотносятся с серединой  XVIII в., когда Османская империя вступила в кризисную фазу своей истории. Верхняя граница определяется 20-30-ми гг. ХХ столетия, в ходе которой произошел полный распад Османской империи.

Хронологические рамки работы охватывают период с начала XIX в. – до окончания Крымской войны и подписания Парижского договора в 1856 году.

К вопросу по данной проблеме обращались русские историки еще в XIX в. «восточный вопрос» в тот период волновал многих русских философов, публицистов и историков, что вполне объяснимо. В трудах     С.С. Татищева, Ф. Мартенса и многих других дореволюционных авторов политика царизма в восточных делах изображалась как миролюбивая, оборонительная и справедливая. С.М. Соловьев слишком обобщил понятие «восточного вопроса», введя в него мотивы и факты всемирно-исторического характера, которые не изменятся и останутся во всей силе и после разрешения тех исторических и культурных разрывов, произошедших вследствие турецкого завоевания народов Юго-Восточной Европы. Весьма примечательна работа «Россия и Европа» Н.Я. Данилевского, историка и социолога, который видел сущность «восточного вопроса» в борьбе двух исторически сложившихся типов - романо-германского и греко-славянского, каждый из которых имел свой путь развития. Решение проблемы Данилевский видел в создании единой славянской федерации под скипетром русского царя[2].

В русской дореволюционной историографии было несколько попыток дать «восточному вопросу» определенные границы и выявить его точное содержание. В 1883 году в Москве вышла книга профессора В.А. Уляницкого «Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке». Он поставил себе задачей выяснить, в чем заключались исторические традиции и задачи русской политики на Востоке. Сделанные им выводы состоят в том, что национальный и вероисповедный вопросы были лишь в зародыше и служили пока лишь одним из средств России в ее стремлении к обеспечению своих ближайших интересов: безопасность русско-турецкой границы и экономическое развитие южнорусских окраин того времени. Таким образом, Уляницкий стремился доказать, что Россия по отношению к Турции преследовала цель добиться свободы прохода для русских судов через Босфор и Дарданеллы и вообще свободы судоходства на Черном море. Следовательно, суть Восточного вопроса сводилась исключительно к экономическим проблемам. Эта точка зрения получила широкое распространение в отечественной историографии, в том числе советского и постсоветского периода[3].

Другая позиция представлена в большой работе С.А. Жигарева. Автор сочинения признается, что в русской публицистике и научных исследованиях отсутствует единое мнение по поводу «восточного вопроса», вызванное противоречием как суждений, так и фактов, касающихся данной темы.     С.А. Жигарев критикует С.М. Соловьева и Н.Я. Данилевского за слишком широкий и неконкретный взгляд на проблему и пытается дать свое определение «восточного вопроса». По мнению С.А. Жигарева, точкой отправления для истории «восточного вопроса» нужно считать основание на обломках Византийской империи государства турок-османов. Таким образом, основным мотивом нужно полагать тот новый порядок вещей, который был создан в Юго-Восточной Европе мусульманским завоеванием, и в тех обязательствах, какие самой природой были возложены и частично приняты Россией, как православным государством, по отношению к подчиненным туркам христианским народностям Балканского полуострова.
Далее С.А. Жигарев, пытаясь раскрыть содержание Восточного вопроса, вводит в свое рассуждение вопрос о проливах и экономические интересы России на Востоке. При этом автор противоречит собственной точке зрения, так как ниже указывает, что отношения России и Турции не могли исчерпываться материальными интересами русского народа на Востоке. В результате, в определение «восточного вопроса» автор книги ввел две задачи: стремление к свободе судоходства и защиту порабощенных турками славян. Более того, С. Жигарев считал, что решая для себя «восточный вопрос», Российская империя всегда заботилась о равновесии Европы, стремилась не нарушать законных интересов и прав остальных независимых держав Европы и самих турецких христиан[4].

Самое четкое определение проблемы во всей русской дореволюционной историографии дал византиевед Ф.И. Успенский. Он полагает, что «восточный вопрос» есть вопрос о политических переменах, произошедших на Ближнем Востоке и Балканском полуострове вследствие турецкого завоевания христианских народностей. История восточного вопроса состоит в попытках восстановления нарушенных государственных и территориальных прав христианских народов и в освобождении их от мусульманской власти. Таким образом, для Ф.И. Успенского история «восточного вопроса» начинается в XV веке. Ученый полагает, что для России южное направление также стало актуальным после падения Константинополя. Сущность проблемы видится Ф.И. Успенскому в двух аспектах: национально-освободительной борьбе балканских народов против турецкого ига и во взаимоотношениях европейских государств (в том числе и России) с Османской империей[5].

В советской историографии к проблеме «восточного вопроса» обращались Е.В. Тарле, А.Л. Нарочницкий, В.А. Георгиев, Н.С. Киняпина, С.Б. Окунь, М.Т. Панченкова, О.Б. Шпаро, А.В. Фадеев, В.Я. Гросул,        И.Г. Гросул, И.Г. Гуткина, В.Г. Карасев, Н.И. Хитрова, И.Ф. Иовва,           С.С. Ланда, О.В. Орлик, Б.Е. Сыроечковский и др[6]. Среди советских историков появление «восточного вопроса» принято датировать последней третью или последней четвертью XVIII в. Так, И.С. Достян и В.И. Фрейдзон считают, что в последней трети XVIII века, в связи с возникновением «восточного вопроса», Балканы стали частью общеевропейской международной системы[7]. Таким образом, определение и исторические рамки «Восточного вопроса» тесно увязываются с активной политикой России на Балканах и серией русско-турецких войн, в ходе которых был получен выход к Черному морю, и усилилось влияние России среди Балканских народов.

Советские историки критиковали западных ученых за отсутствие единства в определении проблематики и хронологических рамок «восточного вопроса». В западной исторической науке существует множество концепций и подходов к истории «восточного вопроса». Однако содержание его, в основном, сводится к отношениям между Османской империей и европейскими государствами. Ученые Англии, Франции, Германии, Австрии в выгодном для своей страны свете представляют восточную политику. Немалое количество авторов исходит из тезиса о неизбежности и неустранимости противостояния Запада и Востока, объясняя причины и сущность «восточного вопроса» либо религиозными распрями, либо культурной несовместимостью двух цивилизаций. Французский историк Ш. Сорель наиболее четко выразил содержание Восточного вопроса в следующих словах: «С тех пор как появились турки в Европе, народился и Восточный вопрос»[8].

Французский историк середины XX века Ж. Тонга полагает, что история «восточного вопроса» берет начало в VI веке[9]. Речь идет о противостоянии между Востоком и Западом в эпоху византийского императора Юстиниана. Арабские завоевания, а затем экспансия турок - османов в Восточном Средиземноморье привели к цивилизационному противостоянию христианской Европы и мусульманского Востока. Об остроте «восточного вопроса» в средние века и в раннее Новое время говорят, по мнению французского исследователя, крестовые походы XI-XIII веков и планы военных кампаний против Османской империи, разработанные в Европе в конце XVI - начале XVII века[10].
          Австрийский историк Г. Геринг устанавливает хронологические рамки «восточного вопроса» от времени турецкого нашествия (начало XV в.) до учреждения Турецкой республики. Суть его, по мнению Г. Геринга, заключается в характере взаимоотношений между европейскими государствами и Османской империей. В период со второй половины XVI до конца XVII века - когда наблюдалось хрупкое равновесие между двумя центрами силы: Европа искала способа существования с турками. Поэтому эти полтора столетия в истории международных отношений характеризуются интенсивными дипломатическими и торговыми контактами в Средиземноморье[11].
         По своему интересны суждения К. Маркса и Ф. Энгельса по «восточному вопросу». Они считали, что турецкое иго является серьезным препятствием для развития подвластных Порте народов. Однако перспектива национального и социального освобождения связывалась ими с будущей европейской революцией, а не с успехами политики царизма. По мнению К.Маркса, после овладения Константинополем и проливами Россия подчинит себе Балканы и Восточное Средиземноморье, а затем двинется вглубь Европы, аннексирует Венгрию, Пруссию, Галицию, создаст грандиозную "славянскую империю" и обеспечит себе мировое господство.

Эта концепция об исторической роли России в восточных делах не нашла поддержки в советской историографии[12]. Вместе с тем Маркс и Энгельс точно подметили то обстоятельство, что царизм быстро терял свое влияние в молодых балканских государствах, созданных при его поддержке и оплаченных жизнью сотен тысяч русских солдат. "Как бы ни связывала русских и турецких славян их родственная близость и общность религии; все же их интересы начнут решительно расходиться с того дня, когда последние обретут свободу. Торговые потребности, вытекающие из географического положения обеих стран, делают это понятным", - писал Ф.Энгельс, имея в виду Сербию, которая не у России, а у Западной Европы должна была заимствовать свои политические учреждения, школы, науку и свою промышленную организацию[13].

В турецкой историографии внимание к «восточному вопросу» возникало по мере вовлечения Турции в международные отношения в XIX-XX вв. Первоначально часть турецких историков видела в политике западных стран проявление извечной борьбы ислама и "безбожной" западной цивилизации. Впрочем, такая точка зрения сохраняется и у некоторых современных турецких историков фундаменталистской ориентации. Историки и публицисты, связанные с "новыми османами" и "младотурками", основное внимание уделяли политике той или иной европейской страны в отношении Турции, преимущественно идеализируя реформаторов и позицию Англии, позже Германии, занимали антирусскую сторону, видели в России главную внешнюю причину ослабления и краха империи. Данная точка зрения нашла отражение и в работах историков 20-30-х годов (Д. Авджиоглу, ранние работы Э. Карала и др.).

Современные турецкие историки все больше склоняются к комплексному анализу причин кризиса и крушения Османской империи, рассматривая в числе многообразных внутренних и внешних факторов влияние «восточного вопроса». И.Джем, Э.Карал отмечают противоречивость воздействия западных держав и России на Оттоманскую Порту.

На базе нескольких приведенных выше монографий построена курсовая работа, состоящая из введения, двух глав и заключения.

Основная цель исследования – рассмотреть международные отношения первой половины XIX столетия в призме «восточного вопроса». К задачам относятся: выявить значение Ближнего Востока в системе международных отношений начала XIX века, проанализировать Ункияр-Искелессийский договор и проследить развитие дипломатических отношений в ходе Крымской войны.

 

 

1 «Восточный вопрос» в международных отношениях первой половины   XIX в. до начала Крымской войны

• Значение Ближнего Востока в системе международных отношений начала XIX века

1.1.1 Политика России и западноевропейских держав на Ближнем Востоке

Внутренний распад Османской империи и ее военные поражения поставили в конце XVIII в. проблему раздела турецких владений в Европе между великими европейскими державами (Англия, Россия, Франция, Австрия). Каждая из крупных европейских держав выдвигала свои претензии на османское наследство. Ни одна из них не желала допустить другую к политическому или экономическому преобладанию в Османской империи.

В 1800 году в записке, поданной графом Ф.В. Растопчиным императору Павлу, говорилось: "Порта, расстроенная во всех частях, отнимает нерешимостию и последние силы своего правления. Все меры, ею ныне предпринимаемые, не что иное, как лекарство, даваемое безнадежному больному, коему медики не хотят объявить об его опасности"[14]. Вследствие такого приговора Ф.В. Растопчин предлагал раздел Турции.

В 1802 году граф В.П. Кочубей подал императору Александру I совершенно другое мнение. По поводу слухов о покушениях Бонапарта на Турцию В.П. Кочубей спрашивал: "Что в таком случае Россия делать должна?" - и отвечал: "Поведение ее не может быть иное, как или приступить к поделу Турции с Францией и Австрией, или стараться отвратить столь вредное положение вещей. Сомнения нет, чтоб последнее не было предпочтительнее, ибо независимо, что Россия в пространстве своем не имеет уже нужды в расширении, нет соседей покойнее турков, и сохранение сих естественных неприятелей наших должно действительно впредь быть коренным правилом нашей политики"[15]. Кочубей советовал снестись по этому делу с Англией и предостеречь Турцию.

Слабость Турции налагала тяжелую обязанность противодействия другим государствам, которые захотели бы усилиться за ее счет или усилить в ней свое влияние с исключением русского влияния, - борьбы, необходимой в слабом государстве, открытом для всех влияний. Русский посол в Париже, граф И.И. Морков, доносил своему двору, что Бонапарт наводит постоянно разговор на близкий распад Османской империи, и 24 декабря 1802 года канцлер А.Р. Воронцов отправил И.И. Моркову письмо, в котором уполномочивал его каждый раз отвечать ясно, что император никак не намерен принять участие ни в каком проекте, враждебном Турции[16].

В 1821 году вспыхивает греческое восстание и турки, по мнению историка С.М. Соловьева, свободные от всяких политических перестановок народных чувств и отношений, продолжая считать себя естественными врагами России, а русских - естественными врагами Турции, непременно хотят видеть в греческом восстании дело России, против нее обращают всю свою злобу, ее оскорбляют. Опять должна начаться война с соседями. Но в Европе не хотят спокойно смотреть на эту войну, здесь также главным правилом политики объявлено охранение Турции, недопущение, чтобы сильная Россия сокрушила Турцию или усилила над ней свое влияние, опираясь на единоверное и единоплеменное народонаселение. С этих пор четверть века в Европе готовился антикрестовый поход на Восток, поход против христианской России и ее единоверцев в защиту магометанской Турции[17].

Спокойствие Европы, по мнению императора Александра I, основывалось на Священном союзе, на решении важных европейских дел, на успокоении волнений сообща, на съездах, конгрессах государей и их министров, причем Россия готова была служить Европе, ее спокойствию всеми своими средствами, как послужила к освобождению от Наполеона.

Союзные дворы, во-первых, не хотели допустить Турцию почувствовать влияние России, заставить ее подчиняться требованиям последней, дать России сделать что-нибудь для турецких христиан и тем скрепить связь между ними и Россией. Во-вторых, им невыносимо тяжко было значение России в этом общем управлении европейскими делами. Они воспользовались средствами России для свержения материального гнета Наполеона; но теперь им тяжело казалось важное значение России, нравственное         влияние      русского    императора.

На конгрессах, после русского императора самым видным лицом являлся австрийский канцлер Клеменс Меттерних. Он твердил, что греческое восстание явление, тождественное революционному движению Италии и Испании, и произведено по общему революционному плану, чтобы повредить Священному союзу и его охранительным стремлениям. Император Александр I не спорил против этого; но озлобленные греческим восстанием турки свирепствуют против христиан, оскорбляют Россию. Русский государь предлагает следующую систему действия: если позволить туркам подавить восстание, то известно, как они воспользуются своим торжеством, и это опозорит союз, опозорит правительства перед народами; необходимо следующее: уладить дело вмешательством европейских держав по общему их соглашению; Порта не согласится допустить это вмешательство; надобно принудить ее к тому силой - и русское войско будет готово привести в исполнение приговор конгресса по восточным делам, причем русский император обязывается не думать о своих частных выгодах[18].

Но это предложение не устраивало европейские державы. Впустить русское войско в турецкие владения, дать ему возможность занять Константинополь, - эта мысль приводила в трепет их политическое руководство.

В Вене было решено действовать осторожно, не раздражать русского императора, сдерживать султана, не допускать войны между Россией и Турцией, тянуть время, а между тем туркам удастся подавить греческое восстание. Но представители Австрии и Англии при Порте имели в виду одну цель - завершить греческое восстание как можно скорее, без вмешательства России.   

Но скоро Англия поняла, что данный принцип становится вреден непосредственным ее интересам; когда союзники решили на конгрессе прекратить революционное движение в Испании и поручили исполнение этого дела Франции. Англия была страшно раздражена этим вмешательством Франции в испанские дела; кроме того, не в интересах Англии было прекращение смут в Испании, ей нужно было продолжить испанскую революцию, продолжить слабость испанского правительства, чтобы дать возможность испанским колониям в Америке отделиться от метрополии, так как этого требовали торговые интересы Англии. Отсюда перемена английской политики; из консервативной она стала либеральной.

Понятно, что перемена английской политики должна была сильно отразиться на ходе восточных дел - в Лондоне было решено принять самое деятельное участие в освобождении греков. И так как Россию нельзя было исключить из этого участия, то, по крайней мере, не дать ей здесь первого места, заслонив ее своим влиянием, показать грекам и всей Европе, что освобождение Греции дело Англии, а не России[19].

В начале 1826 года Николай I новый русский император решительно отклонил всякое вмешательство посторонней державы в конфликте между Россией и Турцией, в то, что он считал чисто русским вопросом. Русский ультиматум состоял из трех пунктов: 1) полное восстановление того положения, в каком находились Дунайские княжества до 1821 года; 2) немедленное освобождение сербских уполномоченных и точное исполнение Бухарестского договора относительно выгод, полученных Сербиею, и 3) высылка уполномоченных на границу для окончания прерванных переговоров относительно собственно русских дел. Ультиматум оканчивался тем, что, если через шесть недель требуемые статьи не будут выполнены, то русское посольство покинет Константинополь[20].

Турция была застигнута врасплох. Занятая исключительно греческим вопросом, раздраженная переменою английской политики, Порта выпустила из виду Россию, тем более известие об обстоятельствах, сопровождавших восшествие на престол императора Николая I, подавало ей надежду на внутренние волнения в России, которые не дадут ее императору возможности думать о внешней войне.

4 апреля 1826 года герцогом Артуром Веллингтоном - с английской и графами К.В. Нессельроде и Л.А. Ливеном - с русской стороны был подписан Петербургский протокол, который представлял собой соглашение Англии и России по греческому вопросу. Греция, согласно этому «дипломатическому инструменту», образует особое государство; султан считается его верховным сюзереном; однако Греция должна иметь свое собственное правительство, свои законы и т. д. Россия и Англия обязуются «поддерживать» друг друга при проведении этого плана, в случае если со стороны Турции встретятся препятствия. Джордж Каннинг, получив этот Петербургский протокол, увидел, что Николай I обошел А. Веллингтона. Таким образом, не Англия втравила Россию в войну, а Россия втянула в нее Англию; если война будет, — а она будет непременно, потому что Махмуд II, османский султан, ни за что не согласится без войны потерять такую территорию, — то в этой войне Англия, согласно протоколу, должна будет принять активное участие[21].

26 мая 1826 года К. Меттерних с большим раздражением и беспокойством узнал о протоколе. Не только греческий вопрос неожиданно стал на очередь грознее, чем когда-либо; случилось и другое: ненавистный  Д. Каннинг одержал над Священным союзом самую решительную победу — Россия, по инициативе которой был заключен Священный союз, сама его топчет, идет рука об руку с покровителем «бунтовщиков», Д. Каннингом. К этому присоединились еще два очень беспокойных для Австрии обстоятельства: во-первых, турки, напуганные слухами о соглашении России с Англией, поспешили принять царский ультиматум касательно Дунайских княжеств и Сербии, надеясь этой уступкой как-нибудь отделаться от необходимости дать самостоятельность Греции; во-вторых, Махмуд II как раз летом 1826 г. приступил к жесточайшему усмирению бунта янычар и истреблению этого мятежного войска. Это ослабляло турецкие силы и еще уменьшало шансы успешного сопротивления домогательствам России и Англии. Джордж Каннинг знал, что, согласно Петербургскому протоколу, ни Россия, ни Англия не должны делать в случае войны с Турцией никаких территориальных приобретений в свою пользу. Поэтому он не очень противился, когда с французской стороны последовали жалобы на то, что Францию не привлекают к участию в разрешении греческого вопроса.          Д. Каннинг заявил французскому послу в Лондоне Жюль Полиньяку, что сам он рад бы от души, но Николай I не желает третьего участника. Тогда Ла Ферронэ, посол Франции в Петербурге, обратился к Николаю I. Царь ему ответил, что лично приветствовал бы участие Франции, но препятствует      Д. Каннинг. Участия французов Николай I желал еще меньше, чем                Д. Каннинг; но когда Д. Каннинг уступил, то сейчас же уступил и царь. Образовалась против Турции могучая коалиция трех держав: России, Англии и Франции. К. Меттерних должен был окончательно признать свое поражение[22].

Не только австрийский канцлер негодовал по поводу тяжелого удара, нанесенного Священному союзу. Не очень обрадованы были и крайние реакционеры во всех монархиях Европы. Недоволен был, например, и герцог А. Веллингтон, сам ставший орудием чужой политики — сначала Д. Каннинга, потом Николая I. Ему уже заранее несимпатична была война против турок рука об руку с честолюбивым и опасным молодым самодержцем, который так ловко его обошел, — говорил о греках одно, а сделал другое, и таит еще какие-то сомнительные проекты. А. Веллингтон был зол не только на Николая I, но и на Д. Каннинга. Когда весной 1827 г. первым министром был назначен Джордж Каннинг, он предложил Артуру Веллингтону любой портфель. Герцог отказался наотрез и не преминул открыто объяснить почему: он не хочет ни содействовать России в разрушении Турции, ни где бы то ни было поддерживать революционеров против их законных правительств. Д. Каннинг обошелся без А. Веллингтона; он составил кабинет, в котором был фактически хозяином[23].

Джордж Каннинг довел свое историческое дело почти до его завершения. Священный союз — это разбросанные члены туловища — с торжеством говорил английский премьер-министр[24]. Россия вместе с Англией стояла за освобождение Греции.

И вдруг 8 августа 1827 г. Д. Каннинг скончался, к полной неожиданности для Англии и Европы. Его смерть вызвала ликование Клеменса Меттерниха и Махмуда II. Клевреты Махмуда II громко говорили, что, значит, не забыл аллах своих правоверных, если уничтожил самого страшного их врага.

Впрочем, радость правоверных была преждевременной: дело Джорджа Каннинга с ним не умерло. Три державы — Россия, Франция и Англия — выступили против Турции и послали свои эскадры в турецкие воды. 20 октября 1827 г. в бухте Наварино турецко-египетский флот был истреблен. Дело греческого освобождения и восточный вопрос в его целом вступили в новую фазу своего развития[25].

1.1.2 Русско-турецкая война 1828-1829 гг.

Проблемы, связанные с распадом Османской империи заняли важное место во внешней политике Николая I. Российская политика имела целью создать в Юго-Восточной Европе дружественные, независимые православные государства, территорию которых не смогли бы поглотить и использовать иные державы (в частности Австрия). В связи с разделом сфер влияния в Турции, остро вставал и вопрос, кто будет реально контролировать Черноморские проливы (Босфор и Дарданеллы) - жизненно важный для России морской путь в Средиземноморье. В 1827 г. Россия вступает в коалицию с Англией и Францией для поддержки греков, восставших против турецкого владычества. Коалиция послала к берегам Греции союзную эскадру, которая уничтожила османский флот в Наваринской бухте. После этого турецкий султан Махмуд II призвал к "священной войне" против России. Турция закрыла проливы для русских судов и расторгла Аккерманскую конвенцию (1826), регулирующую русско-турецкие отношения. В ответ император Николай I 14 апреля 1828 г. подписал Манифест о начале войны с Турцией. Спустя 11 дней, 7 мая 1828 г. началась долгая и тяжелая для России война[26].

Начиная войну с Турцией, российское правительство рассчитывало на быструю победу. Во время восточного кризиса черноморская торговля сократилась, что нанесло удар по экономике России. К началу войны российская армия не имела продовольствия, обмундирования, оружия, достаточных для ведения длительной кампании. Дела шли хорошо лишь в Малой Азии, но в Европе положение было такое, что иногда казалось, будто русские уйдут ни с чем, и все предприятие Николая I кончится провалом. Ликование К. Меттерниха не знало границ, и он не переставал писать в столицы всех великих держав о безнадежном будто бы положении русских на Балканском полуострове. Однако в противоречии с этим своим утверждением он не переставал доказывать и в Лондоне, и в Париже, и в Берлине, что Пруссии, Англии и Франции необходимо вступить в соглашение с Австрией и потребовать немедленного прекращения войны. Но ни Пруссия, ни Франция, ни Англия не считали нужным вмешиваться в русско-турецкие отношения. Между прочим во всех трех странах либеральная часть буржуазного общества определенно желала в 1828 —  1829 гг. разгрома Турции. Николая I еще не раскусили, а Махмуда II хорошо знали как представителя кровавого деспотизма, виновника неслыханных зверств над греками[27].

Из стараний австрийского канцлера создать четверной антирусский союз (а эти усилия длились с ноября 1828 г. по июнь 1829 г.) ничего не вышло. Первым из русских дипломатов, который внимательно проследил за деятельностью К. Меттерниха и его агентов, был русский посол в Париже К.О. Поццо ди-Борго. Он тотчас же дал знать обо всем в Петербург, а сам постарался очернить К. Меттерниха перед французским королем Карлом X. Сделал он это, сообщив королю одну истину и прибавив к ней одну ложь: истина заключалась в том, что Клеменс Меттерних желает шантажировать короля, тайно сносясь с бонапартистами и держа про запас кандидатуру на французский престол сына Наполеона, герцога Рейхштадтского. Ложью было то, будто Меттерних даже предлагал России посодействовать воцарению герцога Рейхштадтского. Неизвестно, поверил ли Карл X сообщениям хитрого корсиканца. Так или иначе отношения между Францией и Россией стали в 1829 г. еще теснее, чем были раньше. Сообщения К.О. Поццо          ди-Борго произвели на царя большое впечатление, тем более что они подтвердились со всех сторон: ведь все три правительства, к которым Меттерних тайно обращался с предложением о четверном союзе, уже решив отказаться от этого союза, спешили в той или иной форме выдать                  К. Меттерниха Николаю I. Царь был в высшей степени раздражен. Он сказал австрийскому послу Шарль-Луи Фикельмону, что считает политику              К. Меттерниха жалкой, и объявил, что знает обо всех подвохах и ловушках, которые К. Меттерних ставит России на каждом шагу[28].

Клеменс Меттерних испугался. Он бросился писать письма в Париж, Берлин, в Лондон, доказывая, что его не так поняли, что он вовсе ничего враждебного России не замышлял. А тут еще подоспели, наконец, русские победы. Русский генерал И.И. Дибич вошел в Адрианополь. Русская армия стояла в двух шагах от Константинополя. Махмуд II решил просить у        И.И. Дибича перемирия и мира. Начались переговоры. Русскому главнокомандующему стоило невероятных усилий скрыть, что у него уже около 4 тысяч солдат лежит по лазаретам, откуда мало кто возвращается, и что на воинственные демонстративные прогулки он высылает из Адрианополя больше половины своей армии[29].

14 сентября 1829 г. в Адрианополе турки согласились на предъявленные им условия. Турция потеряла черноморский берег от устьев Кубани до бухты св. Николая и почти весь Ахалцыхский пашалык. На Дунае к России отходили острова в дельте Дуная, южный рукав устья реки становился русской границей. Русские получили право прохода их торговых судов через Дарданеллы и через Босфор. Дунайские княжества и Силистрия оставались в русских руках впредь до выполнения всех условий Адрианопольского договора. Турки потеряли право селиться к югу от Дуная. Что касается Греции, то она объявлялась самостоятельной державой, связанной с султаном лишь платежом 1  миллионов пиастров в год (причем эти платежи начинаются лишь на пятый год после принятия Турцией условии), а населению Греции предоставлялось избрать государем какого-либо принца из царствующих в Европе христианских династий, но не англичанина, не русского и не француза[30].

Таким образом, историческое значение Адрианопольского мира заключалось не во временном усилении влияния России на Балканах, а в образовании самостоятельного Греческого государства, в упрочении автономии Дунайских княжеств и в Сербии, в международном признании их автономного статуса.

Европейские державы ревностно отнеслись к итогам Адрианопольского мира. Их упорная дипломатическая борьба против России во время восточного кризиса 20-х гг. XIX в. фактически была проиграна. После окончания русско-турецкой войны 1828-1829 гг. Россия стремилась к поддержанию с Турцией добрососедских отношений. Этому хотели помешать соперничавшие с Россией на Ближнем и Среднем Востоке Англия, Австрия, Франция. Главным противником России в решении восточного вопроса оставалась Англия.

 

1.2 Ункияр-Искелессийский договор России с Турцией и противоречия великих держав в «Восточном вопросе»

В начале 30-х годов XIX в. «Восточный вопрос» вновь встал в центр европейской дипломатии из-за турецко-египетского конфликта. Могущественный вассал Турции, паша Египта Мехмед-Али, восстал против султана и пошел на него войной. Заняв Сирию, египетское войско, обученное и вооруженное лучше, чем армия султана, двинулось к северу, и 21 декабря 1832 г., в битве при Конии, сын Мехмеда-Али, Ибрагим, полностью разгромил турецкую армию. Султан Махмуд II очутился в отчаянном положении: у него не было ни денег, ни времени, чтобы хотя бы наскоро собрать новую армию[31].

Махмуд II обратился за помощью к державам. Но французская дипломатия, давно облюбовавшая Египет и Сирию как будущую сферу своего влияния, отказалась ему помочь. Генри Пальмерстон, английский кабинет-министр,  предложил султану подождать, пока поможет Австрия: он рассчитывал не доводить султана до необходимости обратиться к Николаю I. Г. Пальмерстон надеялся, что нужное Англии дело будет, таким образом, выполнено австрийскими руками[32].

Но вышло совсем по-другому. Во-первых, австрийская армия вовсе не была готова к сопротивлению победоносному египетскому войску в далеких пустынях Малой Азии; во-вторых, К. Меттерних, скрепя сердце, должен был мириться с русской опасностью на Востоке, чтобы сохранить могущественного союзника в борьбе с революционной опасностью в самой Европе. Поэтому он меньше всего желал открыто ссориться с Николаем I. А Николай I сейчас же, еще до битвы при Конии, предложил султану вооруженную помощь против Ибрагима; еще раньше русский генерал          Н. Н. Муравьев внезапно высадился на берегу Босфора. Опасность от русской помощи султан сознавал хорошо. Впоследствии на возмущенный вопрос английского посла, как султан вообще мог согласиться принять «помощь» от Николая I, один из членов Дивана повторил слова, сказанные Махмудом: «Когда человек тонет и видит перед собой змею, то он даже за нее ухватится, лишь бы не утонуть»[33]. Н.Н. Муравьев, устроив свой лагерь на Босфоре, явился к султану в качестве специального посланца от царя с таким предложением: если султан желает, Николай I потребует от мятежного египетского паши Мехмеда-Али, чтобы он немедленно убрал свои войска и велел Ибрагиму возвратиться в Египет. В случае отказа царь объявляет Мехмеду-Али войну[34].

Но Мехмед-Али не покорился, да и султан медлил дать Николаю I свое согласие. Мало того, Ибрагим двинулся еще несколько дальше к северу. В полной панике султан решился на все, и 3 февраля 1833 г. русский представитель в Константинополе, А.П. Бутенев, получил, наконец, долгожданный дипломатический документ: Махмуд II формально просил царя оказать ему помощь против мятежного вассала. Русский флот, давно уже стоявший наготове в Севастополе, снялся с якоря и отплыл в Константинополь. 20 февраля 1833 г. этот флот появился в Босфоре. Тогда французский посол адмирал Руссэн бросился к султану, решительно убеждая его просить русский флот удалиться. Английский посол поддержал Руссэна. Они оба заявили, что немедленно отбудут из Константинополя если русские займут город. Это значило, что, в случае отказа султана, Англия и Франция поддержат Мехмеда-Али. Султан потребовал от Руссэна обязательства поддержать его против Мехмеда-Али, и Руссэн подписал с министром иностранных дел Турции это обязательство[35].

Мехмед-Али был превосходным дипломатом; он ясно видел, что французы хотели лишь отсылки обратно русского флота, а теперь, добившись этого, не приложат никаких усилий к тому, чтобы преградить Ибрагиму путь. Султан Махмуд убедился, что Руссэн и англичане его обманули. Между тем пришли новые грозные известия: агенты Ибрагима, пробравшись в Смирну, подняли там восстание против султана. Султан прямо объявил, что снова обратился к А.П. Бутеневу, и турецкие министры сообщили последнему о согласии султана, чтобы русский флот не уходил из Босфора. А.П. Бутенев на это мог только любезно ответить, что русский флот и не думал трогаться с места, так как у него, А.П. Бутенева, было только устное, а не письменное предложение увести флот. 2 апреля 1833 г. к берегу Черного моря, у самого Босфора, явилась новая русская эскадра, а спустя несколько дней — и третья. Немногим меньше 14 тысяч русских солдат было высажено на берег[36].

Французская дипломатия и Г. Пальмерстон были в большой тревоге. Было ясно, что одними словами отделаться нельзя. Приходилось либо решительными мерами спасать султана Махмуда II от египетского паши, либо отдать Константинополь русским войскам, да еще с разрешения самого султана. В конце концов Руссэн и английский посол Джон Понсонби вызвали свои эскадры к Египту и добились заключения мира между султаном и Мехмедом-Али. Мир был очень выгоден для египетского паши и значительно расширял его владения. Но Константинополь был спасен. Однако и для султана и для Европы было ясно, что Ибрагим со своим войском убоялся не маневрирующих где-то английских и французских судов, а русской армии, уже стоявшей на малоазиатском берегу Босфора. Султан Махмуд II был в восторге от оказанной ему помощи и еще больше от переданного ему через царского генерал-адъютанта графа А.Ф. Орлова заявления, что спасители Турецкой империи 11 июля 1833 г. намерены отчалить от дружественных турецких берегов и возвратиться в Севастополь[37].

Граф А.Ф. Орлов недаром почти два месяца просидел перед этим в Константинополе. Потом говорили в дипломатических кругах Парижа и Лондона, что во всем Константинополе остался к началу июля лишь один неподкупленный А.Ф. Орловым человек, именно сам повелитель правоверных, Махмуд II — да и то лишь потому, что графу Алексею Федоровичу Орлову это показалось уже ненужным расходом. Но только этой деталью нельзя, конечно, объяснить блистательный дипломатический успех, выпавший на долю Алексея Орлова ровно за три дня до отхода русского флота из Босфора. 8 июля 1833 г. в местечке Ункияр-Искелесси между русскими и турецкими уполномоченными был заключен знаменитый в летописях дипломатической истории договор. В Ункияр-Искелесси    Николай I одержал новую дипломатическую победу, — более замечательную, чем Адрианопольский мир, победа эта была достигнута без войны, ловким маневрированием[38].

Россия и Турция отныне обязывались помогать друг другу в случае войны с третьей державой как флотом, так и армиями. Они обязывались также помогать друг другу в случае внутренних волнений в одной из двух стран. Турция обязывалась в случае войны России с какой-либо державой не допускать военных судов в Дарданеллы. Босфор же оставался при всех условиях открытым для входа русских судов[39].

Договор в Ункияр-Искелесси стал одной из причин обострения англо-русских противоречий, что вывело из себя Г. Пальмерстона. В английской правящей верхушке, как и в широких кругах крупной буржуазии, наметилось два течения по вопросу о Турции и России. Представителями одного были известный публицист, основатель «Лиги борьбы против хлебных законов», приверженец свободы торговли Ричард Кобден и член парламента Джон Брайт; представителем другого — лорд Генри Пальмерстон, за которым шло подавляющее большинство в парламенте и вне его. Р. Кобден неоднократно излагал свои воззрения в речах, статьях и в специальной брошюре «Россия» («Rossia»), выпущенной в 1836 г. Эти воззрения сводились к тому, что в русско-турецкие отношения не следует вмешиваться ни дипломатически, ни в особенности вооруженной рукой[40].

Если даже предположить, что Россия утвердится в Константинополе, от этого ни английская промышленность, ни торговля, ни судоходство ничего не потеряют. Русские не могут экономически конкурировать с англичанами, и Англия будет по-прежнему главенствовать во всех странах Леванта. А что в Константинополе будет русская полиция, то это скорее благоприятное обстоятельство. Порядка и безопасности будет больше, чем при полиции турецкой. Не ведя с Россией дипломатической борьбы, можно заключить с ней выгоднейшие торговые договоры. А больше ничего для Англии и не требуется.

Генри Пальмерстон и его пресса не переставали резко нападать на взгляды Р. Кобдена и его друзей. Для Г. Пальмерстона и большинства не только консерваторов, но и вигов (в рядах которых числился и он сам) пустить Россию в Константинополь значило спустя несколько лет увидеть ее в Индии. Охрана всеми дипломатическими и военными средствами как Турции, так и Персии от поглощения их Россией признавалась прямым долгом и основной задачей британской политики. Для Англии потерять Индию значило бы уподобиться Голландии или Бельгии. Борясь против царских происков и завоевательных стремлений в Турции, Г. Пальмерстон и его единомышленники боролись, по их мнению, за существование Англии как великой державы. У английского министра явилась мысль: «расширить» Ункияр-Искелессийский договор путем «включения» в него всех великих европейских держав. Другими словами, если отбросить намеренно запутанный дипломатический стиль, лорд Пальмерстон желал уничтожить Ункияр-Искелессийский договор и гарантировать неприкосновенность турецких владений подписями не только России, но и Англии, Франции и Пруссии. Г. Пальмерстон даже затевал с этой целью конференцию в Лондоне[41].

Николаю I удалось сорвать конференцию, но маневр Г. Пальмерстона ставил царя в затруднительное положение. Однако царю опять повезло: французская дипломатия начала явно и даже демонстративно поддерживать египетского пашу. Со времени вступления Луи Адольфа Тьера в кабинет стало ясно, что французская дипломатия стремится в той или иной мере наложить руку на Сирию, а если дело пойдет на лад, то и на Египет. Генри Пальмерстон был этим недоволен. Во-первых, он ни за что не хотел упрочения французского влияния в Египте и Сирии; во-вторых, новое выступление Мехмеда-Али давало Николаю I право, на точном основании Ункияр-Искелессийского договора, вмешаться в турецко-египетский конфликт и даже занять Константинополь. Г. Пальмерстон немедленно принял меры. Через австрийского дипломата в Лондоне, барона Ф. Неймана, он уведомил К. Меттерниха, что решил бороться против намерения французов, уже завоевавших Алжир, забрать еще и Египет и «изгнать Англию» из Средиземного моря. Тотчас же заработала австрийская дипломатия, которая дала знать в Петербург о заявлении лорда Пальмерстона. Николай I увидел благоприятный случай войти в контакт с англичанами по турецко-египетскому вопросу, изолировать ненавистную «революционную» июльскую монархию с «королем баррикад» Луи-Филиппом и разбить то соглашение между Англией и Францией по всем основным дипломатическим вопросам, которое так искусно установил Шарль Морис Талейран во время своего четырехлетнего пребывания в Лондоне (1830—1834 гг.) в качестве посла. За спиной А. Тьера начались секретные переговоры между «восточными монархиями», — как тогда принято было обозначать Россию, Австрию и Пруссию, — и                           Г. Пальмерстоном. Ничего об этом не зная, А. Тьер постарался в июне 1840 г. при посредстве французского посла в Константинополе, Понтуа, настоять на удалении великого визиря Хозрева-паши, считавшегося ставленником Николая I и ярым врагом Мехмеда-Али[42].

В ответ на это 15 июля 1840 г. в Лондоне было подписано соглашение между четырьмя державами — Англией, Австрией, Пруссией и Россией. Это соглашение справедливо расценивалось Карлом Марксом как попытка возобновления Священного союза против Франции[43].

Руководящие министры Луи-Филиппа, А. Тьер и Ф. Гизо, были возмущены не только содержанием этого соглашения, всецело направленного против египетского паши и в пользу султана, но и тем, что оно заключено было втайне от французов. «Я всегда был сторонником союза Франции с Англией, — зачем вы разбили этот союз?»[44], — сказал Адольф Тьер английскому послу Э. Бульвер-Литтону, узнав о соглашении 15 июля    1840 г.

Николай I ликовал. Русский посол в Лондоне Ф.И. Бруннов, дипломат умный и наблюдательный, имел, однако, вреднейшую, чисто царедворческую манеру доносить в Петербург не то, что в самом деле происходило, а то, что было желательно и приятно царю прочесть в его донесениях. Так, он безмерно преувеличил в своих докладах значение дипломатической победы, одержанной Россией над Францией 15 июля 1840 г. И Николай I, сбиваемый с толку Филиппом Брунновым, стал с тех пор воображать, что отношения между Францией и Англией безнадежно испорчены и что теперь можно подумать и о том, чтобы в удобный момент столковаться с Англией один-на-один. Николай I пробовал осуществить эту мысль. Он велел передать Генри Пальмерстону, что если Франция объявит Англии войну, то он станет на сторону Англии. Яростная кампания французской печати против Англии, внезапно развившаяся по явному наущению со стороны А. Тьера, казалось, вполне подтверждала уверения Ф.И. Бруннова, что отныне можно ждать возобновления хороших отношений с Англией и рассчитывать на них. Г. Пальмерстон, казалось, направил весь свой боевой темперамент против А. Тьера и против Ф. Гизо, сменившего Адольфа Тьера на посту министра иностранных дел (в том же 1840 г.). Но одновременно он ловко использовал заблуждение царя, для того чтобы воспрепятствовать возобновлению в 1841 г. Ункиар-Искелессийского договора, восьмилетний срок которого как раз пришел к концу[45].

13 июля 1841 г., с согласия царя, был заключен между Турцией, с одной стороны, и Россией, Англией, Австрией, Пруссией и Францией — с другой, договор о Босфоре и Дарданеллах: было постановлено, что проливы будут закрыты для военных судов всех держав, пока Турция не находится в войне; во время войны Турция имеет право пропускать через проливы суда той державы, с какой ей будет выгодно сговориться. Николай I не протестовал против участия в договоре Франции; да без нее на этот раз и невозможно было обойтись, даже с точки зрения самого Генри Пальмерстона. Франция перестала поддерживать Мехмеда-Али, видя, что четыре державы выступают против нее, а египетский паша удовольствовался серьезными территориальными приобретениями и примирился с новым султаном Абдул-Меджидом, который сменил Махмуда II, умершего в      1839 г[46].

Но главное достижение в глазах Николая I оставалось в силе: Франция была сброшена со счетов в восточном вопросе; путь к откровенному объяснению с Англией был открыт. А тут еще сентябрь 1841 г. принес отставку Генри Пальмерстона. Пал вигистский кабинет лорда Уильяма Мельбурна, а с ним ушел и статс-секретарь по иностранным делам                Г. Пальмерстон. Новый консервативный премьер Роберт Пиль слыл руссофилом; в еще большей степени другом России, а главное, врагом Турции считался назначенный Робертом Пилем новый статс-секретарь по иностранным делам, лорд Джордж Эбердин. Дж. Эбердин полагал, что по подавляющему большинству вопросов Англия вполне может сговориться с Россией. И Николай I вообразил, что к числу этих вопросов относится и вопрос о Турции[47].

Для второй четверти XIX в. характерны новое звучание и еще большая острота восточного вопроса. Одним из наибо­лее острых для европейской дипломатии был вопрос о режи­ме Босфора и Дарданелл, имевших наибольшее значение для черноморских держав. Еще одной проблемой была борьба развитых буржуазных государств за эконо­мическое преобладание в Османской империи. Усиление колониальных противоречий в Турции шло параллельно с развитием капитализма в Европе. Во второй четверти XIX в. выявляется новый аспект в истории восточного вопроса. На повестку дня встает борьба арабских народов и, в первую очередь Египта, за отделение от Османской империи, что привело к обострению восточного вопроса вообще и повлекло усиление вмешательства европей­ских держав во внутренние дела Турции. Аспекты восточной проблемы стали ведущими в истории международных отношений во 2-й четверти XIX в.

Ожесточенное соперничество между Египтом и Турцией породило острый общеевропейский кризис, который наглядно показал два основных направления в противоречиях на Ближнем Востоке в те годы: англо-французские колониаль­ные разногласия из-за Египта и Сирии и противоречия Рос­сии с западноевропейскими державами по вопросу о черноморских проливах.

Первый турецко-египетский конфликт привел к подписанию Ункияр-Искелессийского мирного договора между Россией и Турцией, второй к подписанию Лондонских конвенций 1840 и 1841 гг., изменивших в корне правовой режим проливов Босфора и Дарданелл (по существу, сводились на нет успехи России, достигнутые в 1833 г., и являлись ее дипломатическим поражением). Европейский кризис положил конец длитель­ному периоду в истории царской дипломатии (1801 —1841 гг.), в течение которого она основывала свою политику на сохра­нении целостности Османской империи и пыталась регламен­тировать отношения с Турцией на основе двусторонних со­глашений.

1.3 Русско-английские взаимоотношения в 40-х гг. XIX века

В 40-е годы XIX в. наблюдалось определенное затишье в восточных делах. Каждая из великих держав ревностно следила за другими. Западные страны избегали резких действий, способных разрушить шаткое равновесие на Балканах и в зоне проливов. Иначе вела себя дипломатия Николая I. Она все чаще поднимала тему неизбежности близкого краха Османской империи и выступила с разными проектами раздела ее владений.

В начале 1844 г. Николай I дал понять, что он хотел бы сделать визит королеве Виктории. Соответствующее приглашение было тотчас получено. 31 мая 1844 г. царь со свитой высадился в Вульвиче. Николай был принят двором и аристократией со всеми знаками того особого почтения, даже почти низкопоклонства, с какими его принимала тогда повсюду монархическая Европа, видевшая в нем могущественнейшего в мире государя, удачливого во всех своих предприятиях политика, надежный оплот против революции. В этой атмосфере Николай I, конечно, мог почувствовать особое расположение к тем «откровенным» беседам о Турции, для которых он и предпринял свое путешествие. Почти тотчас после переезда своего по приглашению Виктории из Лондона в Виндзор Николай I виделся и говорил с Дж. Эбердином. Вот наиболее ранняя запись самых существенных слов царя, сделанная бароном Штокмаром, со слов самого Эбердина, тотчас после разговора с Николаем I: «Турция — умирающий человек. Мы можем стремиться сохранить ей жизнь, но это нам не удастся. Она должна умереть, и она умрет. Это будет моментом критическим. Я предвижу, что мне придется заставить маршировать мои армии. Тогда и Австрия должна будет это сделать. Я никого при этом не боюсь, кроме Франции. Чего она захочет? Боюсь, что многого в Африке, на Средиземном море и на самом Востоке». Пугая Джоржда Эбердина возможностью французских притязаний в Египте, Сирии и на Средиземном море, т. е. именно там, где англичане ни за что не хотели допускать французское владычество, царь продолжал: «Не должна ли в подобных случаях Англия быть на месте действия со всеми своими силами? Итак, русская армия, австрийская армия, большой английский флот в тех странах! Так много бочек с порохом поблизости от огня! Кто убережет, чтобы искры его не зажгли?»[48].

Вывод был ясен, и царь его сделал весьма определенно в разговорах с Джорджем Эбердином и с главой министерства Робертом Пилем: чтобы успешно побороть французские вожделения, чтобы не дать и Австрии воспользоваться наследством «больного человека», Россия и Англия должны заблаговременно сговориться о дележе добычи. Царские слова об «умирающем человеке» были очень хорошо услышаны в Виндзоре и          Дж. Эбердином и Р. Пилем. «Турция должна пасть, — сказал царь Роберту Пилю. — Я не хочу и вершка Турции, но и не позволю, чтобы другой получил хоть ее вершок»[49]. Роберт Пиль очень хорошо понял, чего желает царь, и не только не обнаружил добродетельного негодования, но сейчас же поведал царю, что Англии приятно было бы при будущем разделе Турецкой империи получить именно Египет. Эту мысль Роберт Пиль выразил такими осторожными, истинно дипломатическими словами: «Англия относительно Востока находится в таком же положении. В одном лишь пункте английская политика несколько изменилась в отношении Египта. Существование там могущественного правительства, такого правительства, которое могло бы закрыть перед Англией торговые пути, отказать в пропуске английским транспортам, Англия не могла бы допустить»[50]. Роберт Пиль отлично знал, что царь претендует не на Египет, а на Константинополь и проливы, а также на Молдавию и Валахию; на Египет же претендуют французы, против которых царь и предлагает Англии блокироваться с Россией. Николай I, конечно, мог принять слова Р. Пиля за согласие насчет дележа турецкого наследства. Поэтому царь продолжал: «Теперь нельзя решать, что следует сделать с Турцией, когда она умрет. Такие решения ускорят ее смерть. Поэтому я все пущу в ход, чтобы сохранить статус-кво. Но нужно честно и разумно обсудить все возможные случаи, нужно прийти к разумным соображениям правильному, честному соглашению»[51].

Царь уехал из Англии, в высшей степени довольный тем, что на этот раз его собеседники не оказались глухими. Он сгоряча даже приказал                К.В. Нессельроде отправить в Англию мемуар с изложением всех своих мыслей о необходимости заблаговременного соглашения на случай распада Турции; ему очень хотелось иметь у себя нечто вроде подписанного Р. Пилем или Дж. Эбердином подтверждения их согласия с изложенными царем мыслями. Но этого он не дождался. Английские министры, по-видимому, спохватились: связывать себя документом они не пожелали[52].

В июне 1846 г. кабинет Роберта Пиля ушел в отставку. Виги, во главе с лордом Джоном Росселем и Генри Пальмерстоном в качестве статс-секретаря по иностранным делам, вновь овладели властью. Николай I знал давно, что  Г. Пальмерстон с беспокойством следит за ростом влияния России в Европе, да лорд Пальмерстон никогда этого и не скрывал. «Европа слишком долго спала, она теперь пробуждается, чтобы положить конец системе нападений, которые царь хочет подготовить на разных концах своего обширного государства»[53], — говорил Генри Пальмерстон еще в 1837 г. прямо в лицо русскому послу К.О. Поццо ди-Борго. Пытаться возобновить теперь, в 1846 г., с Г. Пальмерстоном те разговоры, которые так легко и удобно было вести с Р. Пилем и Дж. Эбердином, представлялось царю совершенно невозможным. В Вене, проездом, в декабре 1846 г., царь заговорил снова с Клеменсом Меттернихом о Турции и счел необходимым заявить, что, если Турция распадется, то Константинополя он никому не отдаст. Если же кто попробует послать туда войско, то он, царь, явится в Константинополь раньше. А если он уже войдет туда, то там и останется. Это были скорее угрозы, чем предложение дележа. Да и слишком слабой считал царь в тот момент Австрию.

Любопытно отметить, что Николай I, при своей безграничной самоуверенности и абсолютном непонимании стремлений широких слоев населения в тогдашней Европе и, в частности, в германских странах и во владениях Габсбургов, с раздражением и упрямством закрывавший глаза на очевидные факты, все-таки чуял в эти годы приближение революции. Он уже предвидел, что его «союзники» могут и не выдержать ожидаемого страшного толчка. Приписывал он слабости и растерянности австрийского и прусского правительств. «Прежде нас было трое, а теперь осталось только полтора, потому что Пруссии я не считаю совсем, а Австрию считаю за половину»[54], — так говорил Николай в 1846 г. одному датскому дипломату.

В конце 40-начале 50-х гг. XIX в. соотношение сил в «восточном вопросе» было в пользу западных держав. Они завладели политической инициативой и подкрепляли ее интенсивным финансовым и торговым проникновением в Османскую империю. Англо-французские противоречия к началу 50-х годов удалось уладить. Австрийская империя, оправившись от потрясений 1848-1849 гг., активизировала свою балканскую политику.

 

2 Дипломатия в годы Крымской войны

2.1 Международная ситуация накануне Крымской войны

Положение дел на Востоке и обстановка в Европе, по мнению   Никалая I, благоприятствовали тому, чтобы предпринять действенные шаги для решения «восточного вопроса» в соответствии с интересами и целями России. 9 января 1853 г. на вечере у великой княгини Елены Павловны в Михайловском дворце, на котором присутствовал дипломатический корпус, царь подошел к посланнику Великобритании сэру Гамильтону Сеймуру и повел с ним разговор о «восточном вопросе». Слова императора своей «неожиданной откровенностью… и многозначительным содержанием» повергли британского дипломата в изумление, поскольку речь зашла о частичном разделе владений султана. По мнению царя, в недалеком будущем мог произойти распад Османской империи. Это должно было случиться естественным путем. Турция — «больной человек», она умирает. А потому России и Англии следовало заблаговременно позаботиться о судьбе наследства «больного человека». «Теперь я хочу говорить с вами как другой джентльмен, — сказал Николай. — Если нам удастся придти к соглашению — мне и Англии — остальное мне неважно, мне безразлично, что делают или сделают другие. Итак, говоря откровенно, я вам прямо заявляю, что если Англия думает в близком будущем водвориться в Константинополе, то я этого не позволю. Я не приписываю вам этих намерений, но в подобных случаях предпочтительнее говорить ясно. Со своей стороны, я равным образом расположен принять обязательство не водворяться там, разумеется, в качестве собственника; в качестве временного охранителя — дело другое. Может случиться, что обстоятельства принудят меня занять Константинополь, если ничего не окажется предусмотренным, если нужно будет все предоставить случаю. Ни русские, ни англичане, ни французы не завладеют Константинополем. Точно так же не получит его и Греция. Я никогда не допущу до этого». Царь продолжал: «Пусть Молдавия, Валахия, Сербия, Болгария поступят под протекторат России. Что касается Египта, то я вполне понимаю важное значение этой территории для Англии. Тут я могу только сказать, что, если при распределении оттоманского наследства после падения империи, вы овладеете Египтом, то у меня не будет возражений против этого. То же самое я скажу и о Кандии (остров Крит). Этот остров, может быть, подходит вам, и я не вижу, почему ему не стать английским владением». При прощании с Гамильтоном Сеймуром, Николай сказал: «Хорошо. Так побудите же ваше правительство снова написать об этом предмете, написать более полно, и пусть оно сделает это без колебаний. Я доверяю английскому правительству. Я прошу у него не обязательства, не соглашения: это свободный обмен мнений, и в случае необходимости, слово джентльмена. Для нас это достаточно»[55].

Гамильтон Сеймур был приглашен к Николаю уже через пять дней. Второй разговор состоялся 14 января, третий — 20 февраля, четвертый и последний — 21 февраля 1853 г. Смысл этих разговоров был ясен: царь предлагал Англии разделить вдвоем с Россией Турецкую империю, причем не предрешал участи Аравии, Месопотамии, Малой Азии[56].

Начиная эти разговоры в январе — феврале 1853 г., царь допустил три капитальные ошибки: во-первых, он очень легко сбросил со счетов Францию, убедив себя, что эта держава еще слишком слаба после пережитых в 1848 — 1851 гг. волнений и переворотов, и что новый император Франции   Наполеон III не станет рисковать, ввязываясь в ненужную ему далекую войну; во-вторых, Николай I, на вопрос Г. Сеймура об Австрии, ответил, что Австрия — это то же, что он, Николай I, т. е., что со стороны Австрии ни малейшего противодействия оказано не будет; в-третьих, он совсем неправильно представил себе, как будет принято его предложение английским правительством. Николая I сбивало с толку всегда дружественное к нему отношение Виктории; он до конца дней своих не знал и не понимал английской конституционной теории и практики. Его успокаивало, что во главе кабинета в Англии в этот момент, в 1853 г., стоял тот самый лорд Дж. Эбердин, который так ласково его выслушивал в Виндзоре еще в 1844 г. Все это, казалось, позволяло Николаю I надеяться, что его предложение встретит благоприятный прием. 9 февраля из Лондона пришел ответ, данный от имени кабинета статс-секретарем по иностранным делам лордом Джоном Росселем. Ответ был резко отрицательный. Лорд Россель не менее подозрительно относился к русской политике на Востоке, чем сам Г. Пальмерстон. Лорд Россель заявлял, что он не видит вовсе, почему можно думать, будто Турция близка к падению. Вообще он не находит возможным заключать какие бы то ни было соглашения касательно Турции. Далее, даже временный переход Константинополя в руки царя он считает недопустимым. Наконец, Россель подчеркнул, что и Франция и Австрия отнесутся подозрительно к подобному англо-русскому соглашению[57].

После получения этого отказа К.В. Нессельроде старался в беседе с     Г. Сеймуром смягчить смысл первоначальных заявлений царя, заверяя, будто царь не хотел угрожать Турции, а лишь желал бы вместе с Англией гарантировать ее от возможных покушений со стороны Франции. Перед Николаем после этого отказа открывалось два пути: или просто отложить затеваемое предприятие, или идти напролом. Если бы царь думал, что на сторону Джона Росселя станут Австрия и Франция, тогда нужно было бы выбирать первый путь. Если же признать, что Австрия и Франция не присоединятся к Англии, тогда можно было идти напролом, так как царь хорошо понимал, что Англия без союзников воевать с ним не решится.

Николай избрал второй путь. «Что касается Австрии, то я в ней уверен, так как наши договоры определяют наши отношения»[58], — такую пометку сделал царь собственноручно на полях представленной ему копии письма лорда Росселя к Гамильтону Сеймуру. Таким образом, он сбрасывал Австрию со счетов.

Столь же легко Николай I сбросил со счетов и Францию. Это была третья и самая важная его ошибка. Она была неизбежной. Царь не понимал ни положения Франции после переворота 2 декабря 1851 года, ни стремлений ее нового властелина. В этом полнейшем непонимании были виноваты также русские послы — Н.Д. Киселев в Париже, Ф.И. Бруннов в Лондоне,          П.К. Мейендорф в Вене, А.Ф. Будберг в Берлине, а больше всех канцлер  К.В. Нессельроде все они в своих докладах извращали перед царем положение дел. Они писали почти всегда не о том, что видели, а о том, что царю было бы желательно от них узнать. Когда однажды Андрей Розен убеждал князя И.А. Ливена, чтобы тот, наконец, открыл царю глаза, то     И.А. Ливен отвечал буквально: «Чтобы я сказал это императору?! Но ведь я не дурак! Если бы я захотел говорить ему правду, он бы меня вышвырнул за дверь, а больше ничего бы из этого не вышло»[59].

Начало просветления последовало в связи с дипломатической распрей между Луи-Наполеоном III и Николаем I, возникшей по поводу так называемых «святых мест». Началась она еще в 1850 г., продолжалась и усиливалась в 1851 г., ослабела в начале и середине 1852 г. и вновь необычайно обострилась как раз в самом конце 1852 г. и начале 1853 г. Луи-Наполеон III, еще будучи президентом, заявил турецкому правительству, что желает сохранить и возобновить все подтвержденные Турцией еще в 1740 г. права и преимущества католической церкви в так называемых святых местах, т. е. в храмах Иерусалима и Вифлеема. Султан согласился; но со стороны русской дипломатии в Константинополе последовал резкий протест с указанием на преимущества православной церкви перед католической на основании условий Кючук-Кайнарджийского мира. По существу эти пререкания, конечно, нисколько не интересовали ни Луи-Наполеона III, ни Николая I; для обоих дело шло о гораздо более серьезном вопросе. Впоследствии министр иностранных дел Наполеона III Друэн де-Люис весьма откровенно заявил: «Вопрос о святых местах и все, что к нему относится, не имеет никакого действительного значения для Франции. Весь этот «восточный вопрос», возбуждающий столько шума, послужил императорскому [французскому] правительству лишь средством расстроить континентальный союз, который в течение почти полувека парализовал Францию. Наконец, представилась возможность посеять раздор в могущественной коалиции, и император Наполеон III ухватился за это обеими руками»[60]. Для Наполеона III осложнения на Востоке, хотя бы под предлогом какой-то ссоры из-за святых мест, были нужны, чтобы отколоть Англию и Австрию от России: именно на Востоке их интересы расходились с интересами царя; для Николая I же вопрос о святых местах тоже был очень удобным и популярным предлогом для ссоры, но не с Францией, а с Турцией. Незаметно дело о святых местах переплелось с выдвинутой Николаем I претензией не только защищать права православной церкви в Иерусалиме и Вифлееме, но и стать признанным самой Турцией защитником всех православных подданных султана, т. е. получить право постоянного дипломатического вмешательства во внутренние турецкие дела.

В начале 1853 г. спор очень обострился. Абдул-Меджид и его министры, под прямым давлением французской дипломатии, стали особенно упорствовать в переговорах с Россией и в то же время удовлетворили большинство французских требований относительно святых мест. «Это он мстит»[61], — сказал царь, ясно понимая теперь, что Наполеон III вовсе не забыл истории с титулом.

И все-таки Николай I продолжал держаться за свою иллюзию: воевать Наполеон III из-за Турции не пойдет ни за что, Австрия также не осмелится, Англия не двинется без Австрии и Франции. Получив отказ Англии, царь решил идти напролом и совершить прежде всего не военное, а пока только дипломатическое нападение на Турцию. 11 февраля 1853 года в Порту послом был отправлен морской министр А.С. Меншиков с требованием о признании прав элладской церкви на святые места в Палестине и о предоставлении России протекции над 12 миллионами христиан в Османской империи, составлявшими около трети всего османского населения. Все это должно было быть оформлено в виде договора. В случае неполного их удовлетворения А.С. Меншикову разрешалось предъявить ультиматум[62].

Международная ситуация, сложившаяся накануне Крымской войны, была вызвана стремлением европейских стран избавиться от тяготившего Европу русского преобладания. Вместе с тем война оказалась спровоцирована неумелой дипломатией Николая I, переоценившего глубину кризиса в Турции и близость распада Османской империи.

 

2.2 Позиция западноевропейских держав в русско-турецком конфликте

 

Уже в марте 1853 года, прослышав о первых шагах А.С. Меншикова в Константинополе, Наполеон III приказал своему военному флоту, стоявшему в Тулоне, немедленно отплыть в Эгейское море, к Саламину, и быть наготове. Наполеон бесповоротно решил воевать с Россией. Защита Турции от возможного русского завоевания представлялась императору французов решительно необходимой, в связи с французскими финансовыми вложениями в Турецкой империи и французскими экономическими интересами на Востоке вообще. Сравнительная сдержанность лорда           Дж. Эбердина вызывала у французской дипломатии подозрение, не желает ли Англия одурачить французов и в конце концов договориться с Россией вдвоем насчет раздела турецких владений, как это и предлагал царь Гамильтону Сеймуру в начале 1853 г. Уже после отплытия французского флота в восточную часть Средиземного моря последовал приказ и британской эскадре идти туда же. Положение обострялось. Ненависть к Николаю I была так сильна, что во Франции и Англии не могло быть в тот момент более популярной войны, чем война против царского правительства. И это подталкивало Наполеона III, который видел в войне против Николая I возможность не только покрыть славой свой трон, но и несколько умиротворить оппозицию, загнанную в подполье, в эмиграцию и в ссылку.

Осенью 1853 г. европейская дипломатия была в большом волнении. Буоль-фон-Шауэнштейн, министр иностранных дел Австрийской империи, вел оживленные переговоры на два фронта: он старался, с одной стороны, убедить царя в необходимости поскорее придти к соглашению с Турцией и очистить Дунайские княжества, а с другой — интриговал в Париже и Лондоне, желая узнать, что можно получить от западных держав за политику, враждебную России[63].

Буолю удавалось с большим успехом шпионить вокруг русского посольства в Вене. Франц-Иосиф император Австрии уже с 1853 г. стал занимать антирусскую позицию. С другой стороны, он испытывал страх и перед Наполеоном III, который делал довольно прозрачные намеки на возможность без особых затруднений выгнать Австрию из Ломбардии и Венеции. Французский император не скрывал от барона Гюбнера, австрийского посла в Париже, что не очень расположен дозволять Австрии остаться в положении нейтральной страны. Следовательно, Францу-Иосифу предстояло либо выступить заодно с Наполеоном III и Англией и добиваться удаления русских войск из Молдавии и Валахии, либо действовать совместно с Николаем I и, в случае его победы над Турцией, утратить положение самостоятельного монарха первоклассной державы и потерять Ломбардию и Венецию[64].

Но Австрия была также членом Германского союза, где главным — после Австрии — государством являлась Пруссия.

В Пруссии положение было иное. Возможное крушение Турции не затрагивало никаких жизненных интересов Пруссии, а враждебная к России позиция была связана с риском образования франко-русского союза, при котором Пруссия могла быть уничтожена. Кроме того, в тот момент уже начала выявляться линия, которую потом так энергично повел Отто фон Бисмарк: линия расширения и углубления антагонизма между Пруссией и Австрией. Бисмарк в годы Крымской войны еще не играл руководящей роли в прусской политике; он был всего лишь представителем Пруссии в сейме Германского союза. Но его точка зрения, именно в силу своей определенности, в конце концов возобладала: во имя чего Пруссии занимать антирусскую позицию в разгорающемся на Востоке конфликте? Чем более будет ослаблена Австрия, тем это будет выгоднее для Пруссии. При прусском дворе и в прусском правительстве образовались две партии — «английская» и «русская». Во главе «английской» стоял прусский посол в Лондоне Роберт Вильгельм Бунзен; ей сочувствовала почти вся либеральная буржуазия; с 1854 г. с этой партией стал сближаться и консервативнейший брат и наследник короля принц Прусский Вильгельм. «Русская партия» возглавлялась другом короля, генералом Леопольдом фон Герлахом; за ней шла вся аристократия, большинство дворянства. Очень многие в этой «русской» партии руководствовались не столь сложными дипломатическими расчетами и выкладками, как Бисмарк, а, просто, видели в Николае I наиболее прочную и надежную опору абсолютизма и дворянской реакции против поднимающейся буржуазии. Таким образом, царя противопоставляли не Австрии, как это делал Отто фон Бисмарк, а либеральной Англии[65].

Сам король Фридрих-Вильгельм IV не знал, на что решиться. Он опасался Наполеона III, боялся Николая I и метался из стороны в сторону. Бисмарк, с раздражением следивший из Франкфурта за этими зигзагами, говорил, что прусская королевская политика напоминает пуделя, который потерял своего хозяина и в растерянности подбегает то к одному прохожему, то к другому[66].

Выяснилось, что Пруссия не примкнет к Англии и Франции, а Австрия без Пруссии не решится это сделать. Буоль составил проект ноты, который вручил приглашенным им на совещание послам Англии и Франции в Вене. В этой ноте говорилось, что Турция принимает на себя обязательство соблюдать все условия Адрианопольского и Кючук-Кайнарджийского мирных договоров; снова подчеркивалось положение об особых правах и преимуществах православной церкви. Решено было послать эту ноту 31 июля 1853 г. царю, а, в случае согласия царя, — султану. Николай I согласился.

Прослышав о том, что в Вене намечается какой-то компромисс, лорд Стрэтфорд де Редклиф начал подводить дипломатическую мину для срыва затеянного дела. Он заставил султана Абдул-Меджида отклонить Венскую ноту, а сам еще до того поспешил составить, якобы от имени Турции, другую ноту, с некоторыми оговорками против Венской. Царь ее в свою очередь отверг. По существу Венская нота совпадала с собственным проектом турок, но, для того чтобы оправдать отказ турок от принятия этой ноты, Стрэтфорд де Редклиф постарался изо всех сил раздуть «негодование» турок на толкование Венской, данное канцлером К.В. Нессельроде. Царь в это время получал от Н.Д. Киселева из Парижа самые утешительные известия о невозможности совместного военного выступления Англии и Франции[67].

Наступил октябрь. Побуждаемый заверениями Стрэтфорда и французского посла Шальмель-Лакура, султан 4 октября 1853 года объявил России войну. Между тем английской и французской дипломатией получено было точное подтверждение известия, которое уже раньше пронеслось по Европе: 18 ноября 1853 г. адмирал Нахимов напал на турецкий флот в Синопской бухте, истребил его и разрушил береговые укрепления[68].

Синопский бой явился тем толчком, который разрядил давно скоплявшееся электричество. В середине декабря Наполеон III объявил британскому послу в Париже лорду Каули, что намерен приказать своему флоту войти в Черное море. Это предрешало действия и британского кабинета. Еще в феврале 1853 г., как только пришли первые донесения         Г. Сеймура из Петербурга о доверительных беседах с ним царя, статс-секретарь Джордж Кларендон и французский посол в Лондоне граф          А.Ф. Валевский подписали соглашение, по которому Англия и Франция обязывались ничего не предпринимать в области «восточного вопроса» без предварительной договоренности. Теперь настал момент для выполнения этого обязательства. Дж. Эбердин согласился дать английскому флоту соответствующие распоряжения. Колебания английской дипломатии длились недолго. После Синопа в английских общественных кругах возбуждение против России росло в неимоверной степени. В прессе громко обвиняли даже королеву Викторию и ее мужа в подозрительных, чуть ли не изменнических замыслах. Когда внезапно 15 декабря 1853 г. Генри Пальмерстон подал отставку, настоящая буря негодования обрушилась на кабинет, откуда «выжили честного патриота» и т. д. Спустя неделю, Дж. Эбердин упросил    Г. Пальмерстона вернуться в министерство. Это возвращение отдавало кабинет Эбердина полностью в руки Пальмерстона. Война против России была этим предрешена[69].

4 января 1854 г. соединенный англо-французский флот вошел в Черное море, и два адмирала, начальствовавшие над флотом, известили русские власти, что имеют задание ограждать турецкие суда и порты от нападений с русской стороны.

К.В. Нессельроде обратился к русскому послу в Париже —               Н.Д. Киселеву и лондонскому — Ф.И. Бруннову, предлагая им запросить оба правительства, при которых эти послы аккредитованы, как понимать сообщение адмиралов. Относится ли фактическое запрещение плавать по Черному морю только к русским судам или также к турецким. В случае, если окажется, что запрет распространяется только на русские суда,                  Ф.И. Бруннову и Н.Д. Киселеву предписывалось тотчас прервать дипломатические сношения и покинуть Лондон и Париж[70].

Английская пресса взывала о необходимости бороться за независимость Турции. В самой Турции фактическими хозяевами положения были Стрэтфорд де Редклиф и французский посол Барагэ д'Илье. Единственным утешением для султана являлось то, что Стрэтфорд и Барагэ д'Илье яростно и непрерывно ссорились между собой. 29 января 1854 г. в официальном органе Французской империи «Монитер» появилось письмо императора французов Наполеона III к всероссийскому императору Николаю Павловичу. Наполеон III писал, что гром синопских пушек оскорбил французскую и английскую национальную честь; он предлагает царю последний выход: увести войска из Молдавии и Валахии; тогда Франция и Англия прикажут своим флотам покинуть Черное море. А затем пусть Россия и Турция назначат уполномоченных для мирных переговоров. Этот необычный в дипломатическом обиходе прием — публичное обращение одного царствующего монарха к другому — был правильно понят всей Европой, как попытка перед самым взрывом войны свалить всю ответственность на противника, выставив напоказ свое миролюбие.   Николай  I ответил 9 февраля 1854 года. Одновременно с отсылкой подлинника в Париж он также приказал напечатать копию своего письма в «Журналь де Сен-Петерсбург», официальном органе русского министерства иностранных дел. Царь отвечал, что ему русская честь так же дорога, как Наполеону III французская; Синопский бой был вполне правомерным действием; нельзя приравнивать занятие Дунайских княжеств к фактическому овладению Черным морем посредством: посылки туда французского и  английского флотов. Оба императора, подписались памятной им обоим формулой: «Вашего величества добрый друг»[71].

А уже на третий день после отправления письма Наполеона III в Петербург Н.Д. Киселев получил в Париже и официальную ноту Друэн де-Люиса. Нота носила, нарочито вызывающий характер; она разъясняла, что запрет плаванья по Черному морю касается лишь русского флота, а не турецкого. Немедленно, в силу уже ранее полученных инструкций,           Н.Д. Киселев заявил о разрыве дипломатических сношений между Россией и Францией[72].

Выступление Франции против России в данном случае было настолько слабо мотивировано, что и Николай I в Петербурге и Н.Д. Киселев в Париже постарались подчеркнуть, что на разрыв с Францией они смотрят иначе, чем на одновременно последовавший разрыв с Англией. Николай I велел немедленно прислать на дом Гамильтону Сеймуру паспорта на выезд посольства. А генералу Кастельбажаку, французскому послу, предоставили, когда ему заблагорассудится, заявить о желании уехать и получить паспорта; при очень милостивом прощании с генералом Николай I дал послу один из самых высоких орденов — звезду Александра Невского. Этим необычайным жестом как бы подчеркивалось, что царь считает разрыв с Францией дипломатическим недоразумением, которое может так же скоро уладиться, как внезапно оно и возникло. Еще больше это было подчеркнуто при отъезде Н.Д. Киселева из Парижа. Николай Киселев, уведомив уже 4 февраля 1854 г. министра Друэн де-Люиса о своем отъезде с посольством из Парижа, тотчас после этого заявил, что желал бы лично откланяться императору     Наполеону III. Вот как объяснял Николай Дмитриевич Киселев в письме к Карлу Васильевичу Нессельроде свой поступок, который, кстати говоря, не возбудил ни со стороны канцлера, ни со стороны Николая ни малейших возражений. «Если вопреки обычаю я пожелал проститься с Луи-Наполеоном в частном свидании перед тем, как потребовать мой паспорт, это потому, что я знал, как он чувствителен к таким манифестациям и проявлениям личного почтения, и насколько воспоминание о подобном поступке могло бы, при случае, помочь завязать вновь сношения»[73]. Наполеон III принял                 Н.Д. Киселева в утренней аудиенции, наедине, и они говорили долго. Император утверждал, будто его поведение во всем этом конфликте было самым примирительным. Слегка, намеком, Наполеон III коснулся и злосчастной истории с его титулованием, и Николаю Киселеву стало ясно, что его собеседник ее не забыл и не простил. Киселев даже сказал: «Государь, позвольте вам сказать, что вы ошибаетесь... Франция бросается в войну, которая ей не нужна, в которой она ничего не может выиграть, и она будет воевать только, чтобы служить целям и интересам Англии. Ни для кого тут не секрет, что Англия с одинаковым удовольствием увидела бы уничтожение любого флота, вашего или нашего, и Франция в настоящее время помогает разрушению [русского] флота, который в случае нужды был бы наилучшим для вас помощником против того флота, который когда-нибудь повернет свои пушки против вашего»[74]. Французский император выслушал эти многозначительные заявления молча, и — что крайне показательно — ни одним словом Н.Д. Киселеву на них не возразил. Любопытно, что собственно о Турции оба собеседника как-то совершенно забыли. Наполеон III даже не сообразил, что для приличия следовало хотя бы упомянуть о «независимости» страны, якобы для «защиты» которой он обнажает меч и начинает кровавую войну.

Синопский инцидент послужил формальным основанием для вступления Англии и Франции в войну против России. Николай Павлович, обращаясь к берлинскому и венскому дворам, предложил им, в случае войны, соблюдать нейтралитет, поддержанный оружием. Австрия и Пруссия уклонились от этого предложения, равно как и от союза, предложенного им Англией и Францией, но заключили между собой отдельный договор.

 

 

2.3 Дипломатическая деятельность великих держав во время Крымской войны и Парижский мирный договор 1856 г.

 

Николай I оказался перед лицом могущественной коалиции, против блока не только европейских правительств, но и европейского общества. 27 марта 1854 года Великобритания и Франция объявили войну России.

Отныне война была, по сути дела, проиграна. С высадкой союзных войск в Крыму из наступательной она становилась чисто оборонительной. Еще до тех пор, как высадка была фактически совершена, Наполеон III приказал сформулировать «четыре пункта», сообщить их Австрии, Пруссии, Англии и затем от имени четырех держав предъявить их Николаю I. Пункты были приняты Англией и Австрией. Но прусский король долго не хотел принимать участия в этом враждебном выступлении всех великих держав против царя. Когда же он узнал, что Австрия начала постепенно занимать своими войсками те части Молдавии и Валахии, которые очищались уходящей русской армией, Фридрих-Вильгельм IV внезапно ощутил раскаяние и переметнулся на сторону царя, объявив, что разрывает подписанное с Австрией 20 апреля соглашение. Тогда на него опять нажали из Парижа и Лондона, и король, хотя и не подписал «четырех пунктов», согласился не протестовать против того, что говорилось в них о Пруссии. Нота была отправлена в Петербург[75].

Вот эти пункты, сформулированные окончательно 18 июля 1854 г.: 1) Дунайские княжества поступают под общий протекторат Франции, Англии, Австрии, России и Пруссии, причем временно оккупируются австрийскими войсками; 2) все эти пять держав объявляются коллективно покровительницами всех христианских подданных султана; 3) эти же пять держав получают коллективно верховный надзор и контроль над устьями Дуная; 4) договор держав с Турцией о проходе судов через Босфор и Дарданеллы, заключенный в 1841 г., должен быть коренным образом пересмотрен[76].

Царь получил «четыре пункта», но ответа не давал. Срок ему не был поставлен. Наполеон III и Англия решили перевести армию из Варны в Крым и ослабили свое подавляющее влияние на Австрию. В Вене жаловались, что, увозя свои силы в Крым, союзники оставляют Австрию лицом к лицу с грозным русским соседом. В Австрии продолжали бояться России, несмотря ни на что. Считали, что Россию можно разбить, но нельзя ее ослабить на длительное время: горе тем соседям, которые соблазнятся ее временной слабостью.

Наступила осень 1854 г. с кровопролитными сражениями под Альмой, Балаклавой, Инкерманом, с первыми бомбардировками Севастополя. Дипломатия бездействовала. Союзники с беспокойством следили за неожиданно затянувшейся осадой Севастополя, сдачи которого ожидали через несколько дней после высадки[77].

Пришла зима с ноябрьским штормом, с болезнями, колоссальной смертностью в лагере союзников. В Вене русским послом был уже не       Ф.Е. Мейендорф, а Александр Михайлович Горчаков, — и Буоль, по мере роста бедствий, которые французам и англичанам приходилось зимой испытывать под Севастополем, становился все дружественнее и сердечнее к А.М. Горчакову. Внезапная весть о смерти Николая I (в феврале 1855 г.) ненадолго оживила надежды на мир. Франц-Иосиф и Буоль получили очень смутившее их странное и неприятное известие из Парижа. Оказалось, что, как только Наполеон III получил известие о смерти Николая I, он тотчас же пригласил во дворец саксонского посланника фон Зеебаха, женатого на дочери русского канцлера К.В. Нессельроде, и выразил (для передачи новому царю Александру II) свое соболезнование. Из писем французский император, к своей радости, узнал, как безнадежно смотрит главнокомандующий Михаил Горчаков на перспективы обороны Севастополя, насколько новый царь мало надеется отстоять крепость, как убийственно обстоит дело со снабжением русских войск боеприпасами и т. д. Ввиду всего этого всякие попытки заключить мир до падения Севастополя были прекращены: решено было с удвоенной силой добиваться сдачи Севастополя[78].

27 августа 1855 г. пал Севастополь, и опять возобновилась большая дипломатическая игра. Россия не заключала мира, — переговоры в Вене велись на конференции послов, в которой принимал участие и Александр Горчаков, русский посол в Австрии. Но дело не двигалось с мертвой точки. Генри Пальмерстон, сделавшийся в начале февраля 1855 г. уже первым министром Англии, вовсе не был заинтересован в том, чтобы война окончилась тотчас после взятия Севастополя. Г. Пальмерстон полагал, что только после падения Севастополя и нужно развернуть большую войну. Это для лорда Пальмерстона означало, во-первых, что необходимо привлечь новых союзников; во-вторых, что следует поощрить французского императора к усилению своей армии путем новых и новых наборов. Только тогда можно будет «поставить Россию на колени» и добыть для Англии плоды этих новых французских побед. В первое время после падения Севастополя Генри Пальмерстону казалось, что все идет великолепно. И Наполеон III также думал не о мире и вел переговоры со шведским королем Оскаром I о вступлении Швеции в войну против России. Эти переговоры оказались безрезультатными[79].

Безразлично отнесся Наполеон III после падения Севастополя к проектам Г. Пальмерстона насчет Польши, прибалтийских стран, Крыма, Кавказа. Мало того, уже в октябре распространились слухи, что французский император не желает больше воевать, и что, если Александр II согласится начать переговоры о мире на основе «четырех пунктов», то мирный конгресс может открыться хоть сейчас.

В середине октября 1855 г. Александр II впервые получил известие, что Наполеон III желал бы начать с ним «непосредственные» сношения. Другими словами, император французов, с одной стороны, давал понять, что он нисколько не стеснен союзом с Англией, а с другой, — что и он тоже (подобно российскому императору) не очень доволен венскими конференциями[80].

Парижский конгресс начался 25 февраля и окончился подписанием мирного трактата 30 марта 1856 г.  Он фиксировал поражение России в войне. Неудачный для России ход войны привёл к ущемлению её прав и интересов; территориальные потери в итоге оказались для неё, однако, минимальны (первоначально Англия требовала, среди прочего, уступки Бессарабии и уничтожения Николаева): Россия отказывалась от укрепления Аландских островов; соглашалась на свободу судоходства по Дунаю; отказывалась от протектората над Валахией, Молдавией и Сербией и от части южной Бессарабии; уступала Молдавии свои владения в устьях Дуная и часть Южной Бессарабии, возвращала занятый у Турции Карс (в обмен на Севастополь и другие крымские города). Принципиальное значение для России имел пункт о нейтрализации Чёрного моря. Нейтрализация означала запрещение всем черноморским державам иметь на Чёрном море военные флоты, арсеналы и крепости. Таким образом, Российская империя ставилась в неравноправное положение с Османской, которая сохранила полностью свои военно-морские силы в Мраморном и Средиземном морях. К трактату прилагалась конвенция о проливах Босфор и Дарданеллы, подтверждавшая их закрытие для иностранных военных кораблей в мирное время[81].

Парижский мирный договор 1856 года полностью изменил международную обстановку в Европе, уничтожив европейскую систему, покоившуюся на Венских трактатах 1815 г. «Верховенство в Европе перешло из Петербурга в Париж», — писал об этом времени К. Маркс. Парижский договор стал стержнем европейской дипломатии вплоть до франко-прусской войны 1870—1871 гг.

Заключение

Регион Ближнего Востока и Восточного Средиземноморья на протяжении многих столетий служил местом соприкосновения культур и цивилизаций и в то же время полем борьбы великих держав. С XVI в. он был объединен под властью мусульманской Османской империи. Ее ослабление к концу XVIII столетия поставило вопрос о дальнейшей судьбе обширных территорий, расположенных на трех континентах. В XIX в. «Восточный вопрос» превратился в одну из самых сложных дипломатических проблем, в которой так или иначе были заинтересованы все великие державы «европейского концерта». В зависимости от обстоятельств каждая из держав могла или поддерживать единство Османской империи или способствовать ее распаду, но в обоих случаях империя рассматривалась не как полноценный субъект международных отношений, а скорее как объект политического воздействия извне. Вокруг ее будущего развернулось острейшее соперничество держав, которое тесным образом переплеталось с внутренними процессами в стране – ростом освободительного движения нетурецких народов и попытками властей модернизировать страну и централизовать ее управление.

В работе мы рассмотрели 3 этапа, связанных с обострением «Восточного вопроса» в первой половине XIX века. Первый период был обусловлен восстанием в Греции за независимость против Турции и русско-турецкой войной 1828-1829 гг. Для второго этапа характерен отказ со стороны Англии и Франции поддержать Турцию в подавлении восстания в Египте. Россия, напротив, помогла Османской империи и в 1833 году был подписан тайный русско-турецкий договор об исключительном праве России пользоваться Черноморскими проливами. Завершающей стадией является дипломатическая деятельность великих держав во время Крымской войны.

Но актуальности «Восточный вопрос» не потерял после подписания Парижского мирного договора в 1856 году. «Восточный вопрос, несмотря на реки крови, которые он стоил Европе, сегодня неразрешим еще более, чем когда-либо прежде»[82], - писал в начале 1857 года новый российский министр иностранных дел князь А.М. Горчаков. Последующие десятилетия станут свидетелями новых кризисов, политической напряженности и новых войн, источником которых явится тот же «вечный Восточный вопрос». Крымская война и Парижский конгресс стали рубежом целой эпохи международных отношений.

Окончательно прекратила существование «венская система». Ей на смену пришли другие системы союзов и объединений европейских государств, прежде всего «крымская система» (Англия, Австрия, Франция), которой суждена была недолгая жизнь. Крупные перемены совершались и во внешней политике Российской империи. Вместо былой солидарности трех северных дворов в ходе Парижского конгресса начало намечаться русско-французское сближение. Еще более важным явилось изменение самого направления российской политики.

В апреле 1856 г. был уволен в отставку К.В. Нессельроде, стоявший во главе министерства в течение четырех десятилетий. Пройдет несколько месяцев, и Европа услышит знаменательную фразу А.М. Горчакова: «Россия сосредотачивается»[83], то есть начинает уделять главное внимание внутренним проблемам, а на внешнеполитической арене действует осторожно, залечивает раны и собирает силы. Это будет новый курс русской политики, соответствующий задачам новой эпохи.

 

 

 

Список использованной литературы

1. Бестужев, И.В. Крымская война 1853 – 1856 / И.В. Бестужев. – М.: Наука, 1956. – 256с.
2. Виноградов, В.Н. Великобритания и Балканы: от Венского конгресса до Крымской войны / В.Н. Виноградов. – М.: Наука, 1985. – 336с.
3. Виноградов, В.Н. Восточный вопрос и Балканы. Размышления о современном этапе исследования / В.Н. Виноградов // Новая и Новейшая история. – 1989. – № 6. – С.63-81.
4. Восточный вопрос [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://vivatfomenko.narod.ru/lib/vostochny_vopros.html. 12.12.2011.
5. Восточный вопрос в международных отношениях во второй половине XVIII– начале ХХ вв. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://window.edu.ru/window_catalog/files/r22554/sergeev.pdf. 12.12.2011.
6. Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М.: Наука, 1978. – 436с.
7. Георгиев, В.А. Внешняя политика России на Ближнем Востоке в конце 30 - начале 40-х годов XIX в. / В.А. Георгиев. – М.: Изд. МГУ, 1975. – 198с.
8. Достян, И.С. Международные отношения на Балканах. 1815 – 1830 / И.С. Достян. – М.: Наука, 1983. – 296с.
9. Достян, И.С. Политика царизма в Восточном вопросе: верны ли оценки К. Маркса и Ф. Энгельса / И.С. Достоян // Советское славяноведение. – 1991. – № 2. – С.3-15.
10. Достян, И.С. Россия и балканский вопрос / И.С. Достян. – М.: Наука, 1972. – 389с.
11. Дранов, Б.А. Черноморские проливы / Б.А. Дранов. – М.: Юрид. изд-во МЮ СССР, 1948. – 240с.
12. Жигарев, С.А. Русская политика в Восточном вопросе / С.А. Жигарев. – М.: Наука, 1896. – Т.2. – 544с.
13. История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М.: Междунар. отношения, 1999. – 416с.
14. История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html. 12.2011.
15. Итоги и задачи изучения внешней политики России. Советская историография / В.Т. Пашуто и др. – М.: Наука, 1981. – 240с.
16. Киняпина, Н.С. Ункиар-Искелессийский договор 1833 г. /      Н.С. Киняпина // Научные доклады высшей школы. Исторические науки. – 1958. – № 2. – С.210-218.
17. Маркс, К. Сочинения / К. Маркс, Ф. Энгельс // Собр. соч.: в 50 т. – М.: Государственное издательство политической литературы, 1981. – Т.9. – 589с.
18. Обзор советской историографии / Международные отношения на Балканах 1815-1830 // под ред. Г.Л. Арш, В.Н. Виноградова. – М.: Наука, 1983. – 248с.
19. Орлик, О.В. Россия в международных отношениях 1815-1829 гг. / О.В. Орлик // Родина. – 1992. – № 6. – С.54-73.
20. Сахаров, А.М. О некоторых вопросах историографии историографических исследований / А.М. Сахаров // Вестник Московского университета. Серия История. – 1973. – № 6. – С.16-27.
21. Успенский, Ф. И. Восточный вопрос / Ф.И. Успенский. – М.: Наука, 1997. – 650с.
22. Фадеев, А.В. Россия и восточный кризис 20-х годов XIX в. / А.В. Фадеев. – М.: АН СССР, – 396с.
23. Чихачев, П.А. Великие державы и Восточный вопрос / П.А. Чихачев. – М.: Наука, 1970. – 224с.
24. Шеремет, В.И. Турция и Адрианопольский мир 1829 / В.И. Шеремет. М.: Наука, 1975. – 225с.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

[1] Восточный вопрос в международных отношениях во второй половине XVIII– начале ХХ вв. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://window.edu.ru/window_catalog/files/r22554/sergeev.pdf.

[2] Там же.

[3] Сахаров, А.М. О некоторых вопросах историографии историографических исследований  / А.М. Сахаров // Вестник Московского университета.  Серия История. – 1973. – № 6. – С.18.

[4] Жигарев, С.А. Русская политика в Восточном вопросе / С.А. Жигарев. – М., 1896. – Т.2. – С.20.

[5] Успенский, Ф.И. Восточный вопрос / Ф.И. Успенский. – М., 1997. – С.529.

[6] Обзор советской историографии / Международные отношения на Балканах 1815-1830 // под ред. Г.Л. Арш, В.Н. Виноградова. – М., 1983. – С.4.

[7] Достян, И.С. Россия и балканский вопрос / И.С. Достян. – М., 1986. – С.14.

[8] Sorel. La Vie et les Oeuvres de Charles Sorel. – P.: 1891. – P.27.

[9] Tongas, G. Les relations de la France avec l'Empire Ottoman durant la première moitié du XVIIe siècle. – Toulouse, 1942. – Р.45.

[10] Tongas, G. Les relations de la France avec l'Empire Ottoman durant la première moitié du XVIIe siècle. – Toulouse, 1942. – Р.46.

[11] Hering, G. Ökumenisches Patriarchat und europäsche Politik, 1620-1638. – Wien, 1968. – S.3.

[12] Достян, И.С. Политика царизма в Восточном вопросе: верны ли оценки К. Маркса и Ф. Энгельса / И.С. Достоян // Советское славяноведение. – 1991. – № 2. – С.4.

[13] Маркс, К. Сочинения / К. Маркс, Ф. Энгельс // Собр. соч.: в 50 т. М., 1981. – Т.9. – С.34.

[14] Восточный вопрос [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://vivatfomenko.narod.ru/lib/vostochny_vopros.html.

[15] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.27.

[16] Восточный вопрос в международных отношениях во второй половине XVIII– начале ХХ вв. [Электронный ресурс].  – Режим доступа: http://window.edu.ru/window_catalog/files/r22554/sergeev.pdf.

[17] Восточный вопрос [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://vivatfomenko.narod.ru/lib/vostochny_vopros.html.

[18] Чихачев, П.А. Великие державы и Восточный вопрос / П.А. Чихачев. – М., 1970. – С.52.

[19] Достян, И.С. Международные отношения на Балканах. 1815 – 1830 / И.С. Достян. – М., 1983. – С.93.

[20] Достян, И.С. Россия и балканский вопрос / И.С. Достян. – М., 1972. – С.121.

[21] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.198.

[22] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[23] Виноградов, В.Н. Великобритания и Балканы: от Венского конгресса до Крымской войны / В.Н. Виноградов. – М., 1985. – С.219.

[24] Чихачев, П.А. Великие державы и Восточный вопрос / П.А. Чихачев. – М., 1970. – С.98.

[25] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.  

 

[26] Орлик, О.В. Россия в международных отношениях 1815-1829 гг. / О.В. Орлик // Родина. – 1992. – № 6. – С.65.

[27] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.136.

[28] Чихачев, П.А. Великие державы и Восточный вопрос / П.А. Чихачев. – М., 1970. – С.114.

[29] Достян, И.С. Международные отношения на Балканах. 1815 – 1830 / И.С. Достян. – М., 1983. – С.209.

[30] Шеремет, В.И. Турция и Адрианопольский мир 1829 / В.И. Шеремет.  М., 1975. – С.195.

[31] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.174.

[32] Виноградов, В.Н. Великобритания и Балканы: от Венского конгресса до Крымской войны / В.Н. Виноградов. – М., 1985. – С.117.

[33] Жигарев, С.А. Русская политика в Восточном вопросе / С.А. Жигарев. – М., 1896. – Т.2. – С.231.

[34] Там же. – С.231.

[35] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[36] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.312.

[37] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[38] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.186.

[39] Дранов, Б.А. Черноморские проливы / Б.А. Дранов. – М., 1948. – С.149.

[40] Киняпина, Н.С. Ункиар-Искелессийский договор 1833 г. / Н.С. Киняпина // Научные доклады высшей школы. Исторические науки. – 1958. – № 2. – С.213.

[41] Виноградов, В.Н. Великобритания и Балканы: от Венского конгресса до Крымской войны / В.Н. Виноградов. – М., 1985. – С.156.

[42] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[43] Маркс, К. Сочинения / К. Маркс, Ф. Энгельс // Собр. соч.: в 50 т. – М., 1981. – Т.9. – С.247.

[44] Чихачев, П.А. Великие державы и Восточный вопрос / П.А. Чихачев. – М., 1970. – С.138.

[45] Георгиев, В.А. Внешняя политика России на Ближнем Востоке в конце 30 - начале 40-х годов XIX в. / В.А. Георгиев. – М., 1975. – С.94.

[46] Дранов, Б.А. Черноморские проливы / Б.А. Дранов. – М., 1948. – С.167.

[47] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[48] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.327.

[49] Виноградов, В.Н. Великобритания и Балканы: от Венского конгресса до Крымской войны / В.Н. Виноградов. – М., 1985. – С.202.

[50] Там же. – С.202.

[51] Жигарев, С.А. Русская политика в Восточном вопросе / С.А. Жигарев. – М., 1896. – Т.2. – С.316.

[52] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[53] Виноградов, В.Н. Великобритания и Балканы: от Венского конгресса до Крымской войны / В.Н. Виноградов. – М., 1985. – С.232.

[54] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.217.

[55] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[56] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.261.

[57] Достян, И.С. Россия и балканский вопрос / И.С. Достян. – М., 1972. – С.239.

[58] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.326.

[59] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.275.

[60] Чихачев, П.А. Великие державы и Восточный вопрос / П.А. Чихачев. – М., 1970. – С.43.

[61] Достян, И.С. Россия и балканский вопрос / И.С. Достян. – М., 1972. – С.242.

[62] Жигарев, С.А. Русская политика в Восточном вопросе / С.А. Жигарев. – М., 1896. – Т.2. – С.368.

[63] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[64] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.296.

[65] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.322.

[66] Бестужев, И.В. Крымская война 1853 – 1856 / И.В. Бестужев. – М., 1956. – С.26.

[67] Бестужев, И.В. Крымская война 1853 – 1856 / И.В. Бестужев. – М., 1956. – С.26.

[68] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.340.

[69] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.302.

[70] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[71] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[72] Жигарев, С.А. Русская политика в Восточном вопросе / С.А. Жигарев. – М., 1896. – Т.2. – С.318.

[73] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[74] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[75] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[76] Бестужев, И.В. Крымская война 1853 – 1856 / И.В. Бестужев. – М., 1956. – С.87.

[77] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.328.

[78] Восточный вопрос во внешней политике России. Конец XVIII - начало XX в. / Н.С. Киняпина и др. – М., 1978. – С.295.

[79] История дипломатии [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.diphis.ru/diplomatiya_v_novoe_vremya-c13.html.

[80] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.357.

[81] Бестужев, И.В. Крымская война 1853 – 1856 / И.В. Бестужев. – М., 1956. – С.243.

[82] История внешней политики России. Первая половина XIX века (от войн России против Наполеона до Парижского мира 1856 г.) / А.Н. Сахаров и др. – М., 1999. – С.416.

[83] Там же. С. 416.

 

 Скачать: 1.1.1.docx
titulnik.doc