Привет студент

 

 

Факультет гуманитарных и социальных наук

 Кафедра Истории России

 

 

КУРСОВАЯ РАБОТА

по дисциплине «История России с древнейших времен до XVI в.»

 

Князь Владимир Святославич: Святой или Красное Солнышко (личность и политика князя в работах историков и художественной литературе).

 

 

Содержание

 

Введение………………………………………………………………...…………….3

1.Личность и политика Владимира в трудах историков и художественной литературу XVIII века……………………………………………………………..…5

2.Личность и политика Владимира в трудах историков и художественной литературе XIX- начала XX веков…………………………………………....…....12

3. Личность и политика Владимира в трудах историков и художественной литературе 1917-1991 годов……………………………………………………..…23

4.Личность и политика Владимира в трудах современных историков и художественной литературе…..……………………………… ….………………..32

Заключение…………………………………………………………………….……51

Список используемых источников……………………………………...................54

 

 

Введение

Князь Владимир Святославович - одна из наиболее ярких фигур русской истории, внёсшая значительный вклад в историко-культурное развитие Древней Руси. Тот факт, что князь Владимир стал героем не только памятников летописания и агиографии, но и центральным персонажем самого древнего и обширного цикла былин, свидетельствует о том, что большинство современников данного правителя воспринимало его как личность в своем роде уникальную, и это обусловило особое место образа князя Владимира в галерее персонажей отечественных исторических трудов и художественной литературы.

Осмысление российского прошлого и настоящего вновь и вновь заставляет исследователей обратиться к рассмотрению личности и политической деятельности великого князя, и, естественно, рассмотрение это происходит с разных научных и духовно-нравственных позиций, что приводит в итоге к  неоднозначным, а порой и полярным оценкам и точкам зрения.

Действительно, Владимир I является одной из тех неоднозначных фигур нашей истории, которую можно преподносить и понимать по-разному. Образ Владимира уникален тем, что до него ни один описываемый правитель так сильно не менялся, вернее, ракурс рассмотрения его дел так сильно не деформировался. Из летописного жизнеописания князя исследователи выделяют два главных аспекта его личности: Владимир-Язычник (Красное Солнышко) и Владимир-Христианин (Святой).

Вследствие этого приобретает особое значение анализ научных трудов и художественных произведений, рассматривающих личность и деятельность князя Владимира, выявление теоретических и практических проблем, а также определение тех направлений исследования, которые до сих пор в науке не разрабатывались.

Данная работа состоит из 4 глав, на протяжении которых посредством использования исторического, сравнительного, метода теоретического анализа, метода контент-анализа литературы, метода аналогии и др. нами решается ряд задач, имеющих общетеоретический и конкретно-прикладной характер и направленных на систематизацию теоретических знаний в рамках нашей тематики. К данным задачам, прежде всего, относятся: исторический анализ отношения ученых к личности и политике Владимира Святославича, характеристика взглядов современных ученых на образ князя и рассмотрение точек зрения деятелей художественной литературы, кинематографа, а так же искусства по данному вопросу.

При выполнении работы были использованы следующие источники: Татищев В.Н. «История Российская»; Щербатов М.М. «История Российская от древнейших времен»; «Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года, сочиненная Михайлом Ломоносовым»; Н. М. Карамзин «История государства Российского»; Костомаров Н.И. «Русская история в жизнеописаниях её важнейших деятелей»; В.О. Ключевский «Курс русской истории»; Шахматов А.А. «Разыскания о русских летописях»; Толочко П.П. «Русские летописи и летописцы X-XIII вв.»; Рыбаков Б.А. «Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи», «Язычество древних славян», «Язычество Древней Руси», «Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв.», «Из истории культуры Древней Руси»; Приселков М.Д. «История русского летописания XI-XV вв.»; Насонов А.Н. «История русского летописания XI- начала XVIII века»; Карпов А.Ю. «Владимир Святой»; Данилевский И.Н. ««Повесть временных лет»: Герменевтические основы изучения летописных текстов» и др.

 

1.Личность и политика Владимира в трудах историков и художественной литературе  XVIII века.

В контексте нашей тематики определенный интерес представляет рассмотрение структуры и форм исторической мысли России XVIII века. Данный период (период формирования российской исторической науки) примечателен активной исследовательской деятельностью В.Н. Татищева, М.М. Щербатова и М.В. Ломоносова.

Считается, что отправным пунктом создания современной исторической науки является деятельность В.Н. Татищева, главный труд которого «История Российская с самых древнейших времен» был опубликован уже после его смерти (в 1768–1784  и в 1848 г.). Над этим сочинением Татищев работал около тридцати лет. В его основе была история русского самодержавия. Рассказ о прошлом начинался с древнейших времен и заканчивался 1577 г. Татищев предпринял систематическое сопоставление и критику списков летописей, документов, разнообразных свидетельств прошлого. Вполне естественно, что автор не мог обойти  стороной вопрос о характере и значении политической деятельности Владимира Святославича.

На страницах «Истории Российской» Владимир изображён как дальновидный политик и грамотный стратег, времена правления князя ознаменованы началом продуктивной деятельности в сфере внешней политики. Для успешного противоборства с многочисленными врагами на Руси большое внимание должно было уделяться инженерному укреплению границ. Первым эту работу начал активно проводить именно князь Владимир I Святославович. Татищев писал: «Но видя, что около Киева городов для защиты от набегов печенежских мало, Владимир повелел строить грады по Десне, по Стрию, Трубежу, по Суле, Стугне и во иных, избрав людей добрых и достаточных от славян, кривич, чуди, вятич и прочих подвластных ему, и пришельцев населять, поскольку печенеги часто страну сию, набегая, разоряли»[1].

Как известно, В.Н. Татищев был выразителем дворянских рационалистических взглядов на отношение церкви к государству или, скорее, государства к церкви, что подтверждает ряд интересных высказанных мыслей по данному вопросу.

Для автора характерна резко критическая оценка деятельности духовенства и церкви как в позиции епископов по отношению к великокняжеской власти, так и особенно в ответственности церкви за состояние просвещения в стране. Он считает летописное сообщение о десятине, данной Владимиром церкви, «вымышленным попами», так как о десятине нет сведений в позднейшее время и она могла быть дана только в ущерб другим нуждам государства того времени. Эта позиция историка, несомненно, связана с его гражданской позицией сторонника и участника преобразований Петра I.

Во второй редакции «Истории Российской» Татищев также обратил внимание на то, что при распределении территории Руси Владимир Святославич назначил управлять пограничными с Венгрией землями другого сына: «Всеволоду определил Владимир, почему Святославу из древлян чрез сей град надлежало ехать; но здесь и после Всеволода не упоминает, то уже явно, что Всеволод прежде отца умер или купно со Святославом убит»[2].

Точку зрения Татищева поддержал М.М. Щербатов[3], приписывавший « столь милосердному и правосудному Монарху» большую роль в истории и культуре Древней Руси.

Примечательна в этом плане исследовательская деятельность М.В. Ломоносова, главным историческим трудом которого стала «Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Перваго или до 1054 года»[4].

Историческая концепция Ломоносова заключается в некоторых общих соображениях об историческом развитии как смене периодов упадка и расцвета. «Каждому несчастию последовало благополучие большее прежнего, каждому упадку высшее восстановление...»[5]. Представление о том, что исторический процесс совершается путем конфликтов внутреннего и внешнего характера было передовой для того времени идеей. Автор образно представляет себе этот процесс как течение «великия реки», которая «от источников своих по широким полям распростираясь, иногда в малые потоки разделяется и между многими островами теряет глубину и стремление», но затем снова «соединяясь в одни береги, вящую быстрину и великость приобретает», и чем дальше, тем в большей мере вбирая в себя другие реки, «обильнейшими водами разливается и течением умножает свои силы»[6].

В рамках данной концепции ведется и повествование о княжении Владимира I Святославича. Для автора свойственно разделение жизни и княжения Владимира I по трём основным вехам, что отражено в содержании « Древней Российской истории» (в составе произведения представлены следующие главы): «О Княжении Владимирове прежде Крещения»,  «О Рассмотрении Вер и о Крещении Владимирове» и «О Княжении Владимирове После Крещения Его».

В конце восьмой главы(«О Княжении Владимирове После Крещения Его») Ломоносов подводит некий итог княжения Владимира, где четко излагает свое отношение к личности данного деятеля как к справедливому, человеколюбивому, святому человеку: «В Борисово отсутствие христианскою кончиною к Богу преселился июля в 15 день, жив лет 73, государствовав в идолослужении 8, в христианстве 27. В союзе и в любви пребывал с соседними держательми, с Болеславом польским, Стефаном венгерским и с Генриком чешским. По супружеству с греческою царевною именовался царем. Пример оставил о себе потомкам отменныя храбрости, кроткого правосудия, щедролюбия к требующим и теплого усердия к истинному Богу. Поползновения буйной младости загладил человеколюбивыми делами умеренныя и кроткия старости. По всем делам геройства от защищенного, расширенного и прославленного своего народа справедливо приобрел проименование Великого, имя Святого от основанной, снабденной и украшенной российской церкви»[7].

Одной из наших задач при выполнении данной работы является также рассмотрение произведений русской литературы, в которых отражены личность и деятельность святого равноапостольного князя Владимира. И здесь особого внимания заслуживает  творчество Михаила Матвеевича Хераскова.

Херасков вошёл в историю русской литературы как крупный представитель русского классицизма. Наиболее знаменит как автор эпических поэм в том числе «Идолопоклонники, или Горислава»[8] и «Владимир Возрожденный»[9].

Мастером увлекательного драматического действия показал себя Херасков в трагедии «Идолопоклонники, или Горислава». Херасков берет героем князя Владимира Святославича, сосредоточив внимание на драматической коллизии, происшедшей в его доме.

Горислава звалась раньше Рогнедою. Владимир убил полоцкого князя, ее отца, и женился на пленнице. Страстное чувство сменилось у Владимира равнодушием к Гориславе, которая вовсе не забыла его преступления. Языческие жрецы, обеспокоенные решением Владимира принять христианство, подучают Гориславу убить мужа. Владимир узнает об этих замыслах, но прощает Гориславу, отправляя ее на жительство в Полоцк. В пьесе никого не убивают, никто не закалывается сам — редкий случай для трагедий XVIII века, — но и без токов крови Херасков сумел создать трагическую ситуацию. В заключительных репликах Святополк и Горислава заявляют о принятии христианства, однако по сюжету пьесы — это мнимый конец. Гориславе оставлена жизнь — и только. Владимир высылает ее из Киева, он прощает, но по-прежнему убежден в виновности своей жены. Греческая княжна заменит ее. Святополк, потрясенный несправедливостью Владимира к Гориславе, остается с отцом, но искренне ли изменит он к нему отношение? Конфликт, в сущности, остается нерешенным.

Херасков изображает трудности, сопутствовавшие предпринятому Владимиром уничтожению язычества, — интриги жрецов, противодействие ближайших родственников князя — и решительность его борьбы с препятствиями. Помощь он встречает только со стороны своего «сродника» — Добрыни, за исключением имени ничего общего не имеющего с былинным героем: на сцене это скучный резонер и телохранитель Владимира.

Желал или не желал этого Херасков, он изобразил Владимира бессердечным деспотом, равнодушным к страданиям ближнего, администратором и политиком прежде всего. А в образе Гориславы поэту удалось передать страдания человека — оскорбленной дочери, брошенной жены, горюющей матери. Зритель видел перед собой глубоко несчастную женщину, томящуюся под властью насильника-мужа.

Спустя некоторое время взгляды поэта на личность Владимира Святославича претерпевают некоторые изменения.

Эпическая поэма Хераскова «Владимир возрожденный» (1785) может быть правильно понята только с учетом некого второго, и притом главенствующего, смысла.

«Ежели кто будет иметь охоту прочесть моего «Владимира», — писал Херасков в предисловии к третьему изданию поэмы, состоявшей из десяти тысяч стихов в восемнадцати песнях, — тому советую, наипаче юношеству, читать оную не как обыкновенное эпическое творение, где по большей части битвы, рыцарские подвиги и чудесности воспеваются; но читать как странствование внимательного человека путем истины, на котором сретается он с мирскими соблазнами, подвергается многим искушениям, впадает во мраки сомнения, борется со врожденными страстями своими, наконец преодолевает сам себя, находит стезю правды и, достигнув просвещения, возрождается» (II, VIII)[10].

Тема «Владимира» обладала достаточной поучительностью, речь в поэме шла о времени принятия христианства на Руси, о выборе веры киевским князем, о его борьбе против собственных недостатков во имя духовного очищения — и, стало быть, «полезность» в поэтическом рассказе присутствовала уже в достаточной степени.

Владимир хорошо правил своей страной, рассыпал свои щедроты подданным, и, по словам Хераскова, беда была одна: этот князь

Любови пламенной отравой услажден,

Блаженства жизни сей искал в беседе жен...

Лежали семена греха в его крови...

(II, 3)

Херувим явился к двум благочестивым христианам-варягам, проживавшим в Киеве, и приказал им убедить Владимира покончить с язычеством и принять христианский закон. Отсюда и начинаются сюжетные хитросплетения поэмы. Жрецы, подстрекаемые Злочестием, убивают варягов, языческие боги — князь духов Чернобог, Ний, Хорс, Семиргла, Кукало, Зничь, Лада и другие — созываются пророком Зломиром на совещание, чтобы решить, какими способами отвлечь Владимира от христианства. Наиболее верным кажется средство внушить князю сильное любовное чувство. Владимиру приходится преодолеть много препятствий, прежде чем ему удается понять сладость воздержания и преимущества христианского закона.

Подводя итоги первой главы настоящей работы, необходимо сказать, что исторические сочинения В.Н. Татищева, М.В. Ломоносова, М.М. Щербатова выражают во многом общее отношение к результатам и характеру эпохи Владимира, общим для данных работ является изображение князя  как личности в своем роде уникальной, и это обусловило особое место образа князя Владимира в галерее персонажей русской художественной литературы XVIII столетия. В свою очередь, интеллектуальная среда воспитывала в обществе сознание чрезвычайной важности принятия христианской веры. Как следствие, весь XIX век буквально пронизан интересом к исторической науке. В частности появляются труды, целиком посвященные нашей тематике. Подробнее о них в следующей главе.

2.Личность и политика Владимира в трудах историков и художественной литературе XIX- начала XX веков.

В список исследователей XIX столетия невозможно не включить « первого нашего историка и последнего летописца» Н.М. Карамзина,  открывшего историю России для широкой образованной публики.

Несомненно, национальная историография имела значение для Карамзина и оказала влияние на формирование его исторических взглядов. Он знал труды своих предшественников, опирался на них в своем главном сочинении - "Истории государства Российского"[11]. В девятой главе данного произведения рассказываются события княжения Владимирова. Это княжение, относительно обильнейшее разнородными событиями, чем все предшествовавшие княжения, дает впервые видеть порядок, которому  Карамзин, подобно предшествовавшим писателям, будет следовать при распределении событий.

Главное событие княжения Владимирова - великая религиозная перемена: принятие христианства. Явления, относящиеся к религиозной  деятельности   Владимира  сперва как язычника, потом как христианина, как равноапостольного  князя,- эти явления естественно выделяются из среды остальных, заставляют историка соединять их объяснением причины перехода от одних к другим, причем и открывается необходимо внутренняя связь между ними. Потом летопись предлагает известия о других, уже второстепенных по своему значению явлениях: о покорении племен славянских, о наступательных войнах на разные страны и народы, о войнах оборонительных против степных варваров, о некоторых внутренних распоряжениях; все эти явления подразделяются на несколько отдельных групп, но  Карамзин  располагает события в порядке летописном, хронологическом. Сперва говорится о хитрости  Владимира  относительно варягов, о ревности к язычеству, потом о разнородных войнах, и здесь является рассказ о принятии христианства. Известие об убиении двух варягов-христиан вставлено между известиями о войне с ятвягами и радимичами, причем сказано, что  Владимир  велел бросить жребий, тогда как в летописи об участии  князя  не говорится. Вообще, рассказ об этом событии любопытен, потому что показывает взгляд  Карамзина  на то, в каком отношении должен быть рассказ историка к рассказу летописца. В летописи, например, читаем: "Он (Варяг) стояше на сенех с сыном своим... рече: аще суть бози, то единаго собе послють бога, да имуть сын мой". У  Карамзина: "Отец, держа сына за руку, с твердостию сказал: "Ежели идолы ваши действительно боги, то пусть они сами извлекут его из моих объятий""[12].

Между историками XVIII века существовал некий спор о побуждениях  Владимира  к походу на Корсунь. Щербатов думал, что поход был предпринят с целию принятия крещения; Болтин на основании Татищева утверждал, что поход был предпринят для получения руки царевны Анны.  Карамзин  принял мнение Щербатова вместе с объяснением, зачем  Владимир  для принятия христианства хотел предварительно воевать с греками. Касательно известия о начатках книжного учения на Руси при  Владимире  Щербатов рассуждает так: "И тогда же рассуждая ( Владимир ), что всеянное семя святого Евангелия не может довольно вкорениться во вновь обращенных из идолопоклонения народах, есть ли прежняя суровость и невежество в них пребудут: чего ради он повелел учредить училищи".  Карамзин  говорит то же самое: " Владимир  взял лучшия, надлежащия меры для истребления языческих заблуждений: он старался просветить Россиян. Чтоб утвердить Веру на знании книг Божественных... Великий  Князь  завел для отроков училища, бывшия первым основанием народного просвещения в России". Щербатов и  Карамзин  вполне удовлетворительно объясняют причины этого поступка Владимирова, и мы не можем принять одностороннего объяснения позднейших исследователей; но Щербатов и  Карамзин  не правы в том, что говорят о заведении училищ, тогда как в летописи об училищах нет ни слова.

Между известиями о войнах печенежских помещен рассказ о пирах  Владимира  и его благотворительности к народу, после чего следует известие о вирах. Это известие разделено на две части, причем слова, относящиеся ко второй части, приставлены к первой. Касательно второй части: "Оже вира, то на оружьи и на конях буди"; в примечании высказано недоумение, куда отнести буди: ко  Владимиру  или к вире? Но в тексте это слово отнесено к  Владимиру. Вторая часть известия представлена в виде увещания к войне, и автор воспользовался этим, чтобы связать два известия, не имеющие отношения друг к другу,- известие о вирах с известием о войне печенежской.

Н.М.  Карамзин  подвел такой  итог  княжению князя Владимира: "Сей  князь, названный церковию Равноапостольным, заслужил и в истории имя Великого. Довольно, что  Владимир, приняв веру спасителя, освятился ею в сердце своем и стал иным человеком. Главное право его на вечную славу и благодарность потомства состоит, конечно, в том, что он поставил россиян на путь истинной веры; но имя Великого принадлежит ему и за дела государственные. Сей князь, похитив единовластие, благоразумным и счастливым для народа правлением загладил вину свою; выслав мятежных варягов из России, употребил лучших из них в ее пользу; смирил бунты своих данников, отражал набеги хищных соседей, победил сильного Мечислава и славный храбростию народ ятвяжский; расширил пределы государства на западе; мужеством дружины своей утвердил венец на слабой главе восточных императоров; старался просветить Россию: населил пустыни, основал новые города; любил советоваться с мудрыми боярами о полезных уставах земских; завел училища и призывал из Греции не только иереев, но и художников; наконец, был не бедным отцом народа бедного. Горестию последних минут своих он заплатил за важную ошибку в политике, за назначение особенных уделов для сыновей.

Слава его правления раздалась в трех частях мира: древние скандинавские, немецкие, византийские, арабские летописи говорят о нем. Кроме преданий церкви и нашего первого летописца о делах Владимировых, память сего Великого князя хранилась и в сказках народных о великолепии пиров его, и о могучих богатырях его времени"[13].

Однако, нередко  научность "Истории" берется учеными-историками под сомнение, ее автор объявляется "живописцем", который отходил от источников или давал им произвольное толкование, жертвуя истиной во имя занимательности. В.О. Ключевский, в частности, отмечает: "Взгляд Карамзина на историю строился не на исторической закономерности, а на нравственно-психологической эстетике. Его занимало не общество с его строением и складом, а человек с его личными качествами и случайностями личной жизни; он следил в прошедшем не за накоплением средств материального и духовного существования человечества и не за работой сил, вырабатывавших эти средства, а за проявлениями нравственной силы и красоты в индивидуальных образах"[14].

Н.И. Костомаров  говорит о князе Владимире как о человеке, совершившем переворот и ожитворение Руси и указавшем ей историческую дорогу, имея в виду прежде всего заслугу князя в принятии христианства. Излагая собственную точку зрения по поводу ключевых моментов этого процесса, Костомаров пишет: «Крещение его, по всем вероятиям, происходило в Корсуне или Херсоне, греческом городе на юго-западном берегу Крыма;  и  оттуда Владимир привез в Киев первых духовных  и  необходимые принадлежности для христианского богослужения. В Киеве он крестил своих сыновей  и   народ. Жители без явного противодействия крестились в Днепре, отчасти потому, что в самом Киеве уже значительно распространено  было   христианство   и   христиане   не   составляли   там   незначительного   меньшинства,  а   более   всего   оттого,  что   у   русских   язычников   не   было   жреческого   сословия ,  которое   бы   разъяснило   народу   преступность   такого   переворота   с   языческой   точки   зрения   и   возбуждало  бы  толпу   к   сопротивлению»^[15].

Костомаров также заостряет внимание на том, что Владимир лично занимался распространением веры. «Крестил народ по землям, подвластных ему, строил церкви, назначал духовных. Владимир развивал книжное просвещение при монастырях». Таким образом, на Руси возросло количество грамотных людей, ставших не только основателями христианского общества на Руси, но также проводниками переходившей вместе с религией образованности.

 

О различного рода мероприятиях по распространению новой  религии пишет и С.М. Соловьев в Истории России с древнейших времен. «Непосредственным   следствием   принятия   христианства   Владимиром   и   распространения   его   в   Русской   земле   было,  разумеется,  построение   церквей: Владимир   тотчас   после   крещения   велит   строить   церкви   и   ставить   их   по   тем   местам, где прежде стояли кумиры: так, поставлена была церковь св. Василия на холме, где стоял кумир Перуна  и  прочих богов  Владимир  велел  ставить   церкви   и  определять к ним священников также  и  по другим городам  и  приводить людей к крещению по всем городам  и  селам»^[16].

Созданию положительного образа князя в «Истории» Соловьёва способствует факт борьбы Владимира с разбойничеством.  «Можно   думать,  что   разбойники   умножились   вследствие   бегства   тех  закоренелых язычников, которые не хотели принимать христианства; разумеется,  они   должны   были   бежать   в   отдаленные   леса   и   жить   на   счет   враждебного   им   общества;  отсюда   может   объясниться   религиозное   уважение,  соединенное   с   памятью   о   некоторых   богатырях  Владимирова  времени, например   об   Илье   Муромце, которому приписываются подвиги против  разбойников  на  отдаленном  финском севере, где язычество долго находило себе убежище». Оценивая политику князя в целом, Соловьёв заостряет внимание на том, что в период правления Владимира Святославича велика была роль дружины.

В.О. Ключевский, отмечая прогрессивный характер деятельности Владимира Святого, так же указывает на большую роль княжеской дружины в принятии князем определенных решений. « Владимир любил дружину, говорит летопись, думал с нею о строе земском, о ратях, об уставе земском; любя думать с дружиною, Владимир любил пировать с нею; о пирах его остались предания  в летописях, и в песнях»^[17].  «Так, самый вопрос о принятии христианства был решен князем по совету с боярами и "старцами градскими". Эти старцы, или старейшины, городские являются об руку с князем, вместе с боярами, в делах управления, как и при всех придворных торжествах, образуя как бы земскую аристократию рядом с княжеской служилой. На княжий пир по случаю освящения церкви в Василеве в 996 г. званы были вместе с боярами и посадниками и "старейшины по всем градом"^[18]. Точно так же по распоряжению Владимира на его воскресные пиры в Киеве положено было приходить боярам, гриди, сотским, десятским и всем нарочитым мужам». В Курсе русской истории отражена плодотворность и внешнеполитических мероприятий князя. По мнению Ключевского, «При Владимире Русь успела пробиться в степь на один день пути, т. е. передвинуть укрепленную границу на линию реки Роси»^[19].

Одним из серьёзных исследователей, обратившихся к личности князя Владимира, был А.А. Шахматов, затронувший в нескольких своих работах, написанных в разное время, целый ряд проблем, связанных с данным героем летописания.

Работа «Летописное сказание о Владимире и его крещении»^[20] связана с данными исследования учёного, вышедшего в 1906 году под названием «Корсунская легенда о крещении Владимира», в котором проведена следующая главная мысль: в XI веке было известно два сказания о крещении Владимира, первое из которых сообщало о крещении этого князя от греческого философа, прибывшего в Киев, второе - о крещении Владимира в Корсуни. Оба сказания легли в основу Начального свода и возникшей на его основе «Повести временных лет». Сказание о крещении Владимира в Корсуни вошло также в состав разного рода житий князя и повестей о его крещении^[21]. Проводя текстологический анализ, исследователь восстанавливает сложную картину взаимодействия и взаимовлияния разных текстов друг на друга. Разбирая исторические события, легшие в основу Корсунской легенды, он приходит к выводу о том, что «что в народной памяти устанавливалась связь между крещением Владимира и земли русской, с одной стороны, и женитьбой на греческой царевне, с другой. Итак, вот основание для Корсунской легенды, основание, уже уклонившееся от исторической действительности, слившее в одно разновременные события, придавшее единство тому, что на самом деле такого единства не имело»^[22]. Делая вывод, что обработка «исторического основания» «уклонилась» в сторону легенды и былины, А.А. Шахматов считает, что обработка эта внесла в Корсунскую легенду разные сказочные подробности, к каковым относится, например, основная мысль сказания, будто Владимир едет в Корсунь добывать себе дочь Корсунского царя, весь эпизод с Ждберном, посылку в Царьград воевод Олега и Ждберна просить руки царевна Анны и т.д.

А.А. Шахматов определяет, какие места в статьях Начального свода, относящихся к князю Владимиру, могут быть возведены к Корсунской легенде, а также восстанавливает её текст. Далее следует вывод учёного о том, что «Речь философа и беседы его с Владимиром» - произведение болгарской литературы»^[23]. Завершается данная глава разбором сообщений о «распределении волостей», закладке Белгорода и о завершении строительства церкви святой Богородицы.

В работе «К вопросу об источниках Начального свода»^[24] исследователь рассматривает несколько некрологических статей, связанных с эпохой Владимира - статьи под 6508 о смерти Малвреда, статью под 6508 о смерти Рогнеды, её сына Изяслава в 6509 и внука Всеслава в 6511 и о перенесении их останков из Полоцка. Эти сообщения, в числе других, более поздних, учёный считает восходящими к «княжескому помяннику», откуда они попали в Начальный свод^[25].

В работе «Следы новгородских известий в Начальном своде»^[26] А.А Шахматов приходит к выводу, что в сообщении о возвращении Владимира из-за моря и объявлении им войны Ярополку далее следует вставка о сватовстве Владимира к Рогнеде и взятии Полоцка - вставка, являющаяся новгородской записью^[27].

В работе «Данные для восстановления первого новгородского свода XI века. Общерусский свод 1423 года и Общерусский свод начала XIV в.»^[28] разбирается «рассказ о Всеславичах» 1128 года в составе Лаврентьевской летописи, в том числе проводится его сопоставление с сообщением ПВЛ под 980 годом о сватовстве Владимира к Рогнеде и его походе на Полоцк. Исследователь приходит к выводу о том, в Новгородском своде, откуда было заимствовано это сообщение в текст Древнего Киевского свода, этот эпизод со сватовством следовал непосредственно за эпизодом добывания новгородцами себе князя, именно этим объясняется фраза, что во время сватовства Владимир был еще очень молод («детьску сушу»), а рассказ 1128 года представляет Добрьзню главным действующим лицом потому, «что таковым он был и в предшествующем эпизоде»^[29].

В работе «Мистиша Свенельдич и сказочные предки Владимира Святославича»^[30] А.А. Шахматов, опираясь на труд польского историка Яна Длугоша, выстраивает протяжённую модель, в которую вовлекает целый ряд исторических лиц X столетия, связывая их прочными родственными узами и выводя отсюда объяснение сложных мотивов поведения и взаимоотношения ряда летописных героев. Согласно его гипотезе, Лют, сын воеводы Свенельда, был «одно лицо» с Мистишей (Мстиславом), и участвовал в убийстве князя Игоря Старого, ибо права на древлянскую дань были переданы Игорем Свенельду, но потом князь нарушил данное им слово и решил взять дань с древлян сам. Чтение имени «Мискина» вместо «Мал», сохранившееся в работе Длугоша, служит дальнейшей базой для гипотезы А.А Шахматова. Отсюда учёный делает вывод, что Мискина-Мал-Мистиша-Лют-Мстислав Лютый Свенельдич - одно и то же лицо. Добрыня и Малуша - его сын и дочь, Владимир - его внук^[31]. Эта весьма спорная гипотеза вызывает неоднозначное отношение и у современных исследователей: одни с ней в общих чертах соглашаются (например, П.П. Толочко^[32]), другие обоснованно критикуют (например, Б.А. Рыбаков^[33]).

В целом можно сказать, что в работах А.А. Шахматова весь материал о князе Владимире и летописных героях его эпохи рассматривается не как самостоятельный объект исследования, а как иллюстративный материал к процессам сложного взаимодействия разновременных летописных сводов, вставок, перенесений, дополнений, редакций. Такой подход лежал в самом русле исследований учёного, реконструировавшего древние летописные своды.

В трудах других историков летописания эпоха князя Владимира и его фигура также рассматриваются как иллюстративный материал к тем или иным гипотезам и концепциям относительно русского летописания. Это относится, например, к монографиям таких видных учёных, как М.Д. Приселков^[34], А.Н. Насонов^[35], М.Н. Тихомиров^[36], П.11.Толочко^[37].

В заключение, отметим, что XIX век приносит знаменитое стихотворение Хомякова о Киеве, о Днепре, как русской купели, с перекликанием паломников от всей широкой русской страны. Звучное славословие посвятил делу Владимира поэт Случевский к 900-летию крещения Руси. «Если — говорит поэт — Русской Земли не измерить, если в ней весей не счесть, Господу сила — молитва! Князю Владимиру — честь!» Но истинным певцом великого князя Владимира явился поборник киевской старины — граф Алексей К. Толстой. Мы видим у него Владимира, как в летописи, сначала воинственным князем-борцом, стремящимся самое свое крещение завоевать, затем преображение этого князя после крещения( Владимир — христианин с милосердной душой). Но вместе с былинами Толстой знает Владимира, пирующего со своими богатырями.

Изображает нам поэт и состарившегося князя Владимира. Но он все еще бодр и весел, мнимо-грозен и сердечно ласков, и готов в «веселый месяц май» благословлять счастье своих юных дочерей и их женихов-дружинников и богатырей…

Таким образом, мы наблюдаем определённую преемственность взглядов исследователей по вопросам нашей тематики, т.е. восприятие и оценку князя Владимира с христианских ценностных позиций. Положительно характеризуя князя Владимира, большинство историков указывают на то, что при нем Русь с принятием христианства включилась в активную европейскую политику, была проведена организация обороны русских земель от набегов печенегов, христианизация Руси, реорганизация управления русскими землями, развитие культуры и образования. Причиной подобного единства во мнениях может служить распространение в культурной среде идеалов православия и идей богоизбранности русского народа на протяжении XVIII- начала XX веков.

 

3.Личность и политика Владимира в трудах историков и художественной литературе 1917-1991 годов.

Личность князя Владимира Святославича и его эпоха в отдельных своих чертах наиболее полно и глубоко изучены в трудах академика Б.А. Рыбакова - прежде всего в монографиях «Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи»^[38], «Язычество древних славян»^[39], «Язычество Древней Руси»^[40], «Киевская Русь и русские княжества ХII-XIII вв.»^[41].

В двух монографиях, посвящённых язычеству, Б.А. Рыбаков рассматривает пантеон языческих богов Владимира, анализируя как происхождение и функции этих богов, так и смысл самой религиозной реформы киевского князя, явившейся апогеем языческой эпохи.

Летописные данные о пантеоне Владимира — один из основных письменных источников о составе языческих богов Киевской Руси. С ними в том числе связан вопрос о периодизации язычества, три раза поднимавшийся в древнерусских источниках времён Киевской Руси^[42].

В работе «Язычество Древней Руси» учёный посвятил языческой реформе Владимира отдельную главу, в которой он определил те цели, которые преследовала данная реформа, одновременно охарактеризовав государственную деятельность князя Владимира в её религиозно-языческом аспекте. Здесь же рассматривается важная система воззрений современников Владимира, согласно которой этот князь воспринимался ими как своего рода языческое божество, что прямо отразилось в былевом эпосе, ибо «эпическое, былинное имя Владимира - «Солнышко» - встречено во всех древнейших былинах X в.» при том, что «ни один другой князь или богатырь никогда не наделялся в эпосе этим почётным именем»^[43]. Эта особенность образа Владимира настолько глубоко отпечаталась в народной памяти - причём не только современников князя Владимира, но и последующих поколений, - что перешла, по мысли исследователя, и в «Слово о полку Игореве», где «выражение автора поэмы о внуке божества следует понимать расширительно, но не в смысле всех русских людей (тогда применялось бы множественное число), а в смысле единого повелителя всех частей Русской земли, всех её «сил», всей её «жизни», правителя, облечённого божественной властью»^[44].

Основанием для подобного рода выводов служит, в частности, установленная Б.А. Рыбаковым связь между элементами летописной биографии князя Владимира и элементами древнего сколотского мифа: «С древним сколотским мифом о среднеднепровском царе-солнце Кола-ксае Владимира-Солнце роднит и та семейно-историческая ситуация, которую мы знаем по летописи. Кола-ксай - младший из трёх сыновей Таргитая. Владимир - младший сын Святослава, да ещё «робичич», рожденный от ключницы. Кола-ксай побеждает своих старших братьев и овладевает священным золотом и главным царством. Из троих сыновей Святослава отцовский престол после борьбы достаётся младшему, Владимиру»^[45]. Отсюда Б.А. Рыбаков заключает, что былинный «полуэпитет-полутитул» «Красное Солнышко», которым в эпосе награждён князь Владимир, может быть обусловлен тем, что современники данного правителя воспринимали его как своего рода продолжение «солнечного» Кола-ксая, из чего следует логическое обоснование наличия именно двух солярных божеств в пантеоне Владимира^[46].

Военно-политическая деятельность Владимира по созданию богатырской дружины и организации общенародной обороны от печенежского нашествия рассмотрены в монографиях «Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи» и «Киевская Русь и русские княжества XII- XIII вв.». Исследователь анализирует функции каждой из оборонительных линий, возведённых по приказу князя, а также организацию регулярной службы на них гарнизонов из разных земель государства. Завершается этот разбор следующим важным выводом: постройка ряда «оборонительных рубежей (...) сделала невозможным внезапное вторжение печенегов и помогла Руси перейти в наступление. Тысячи русских сёл и городов были избавлены от ужасов печенежских набегов»^[47]. Значение данного факта для современников Владимира было чрезвычайно велико. Именно здесь кроются, по мысли учёного, причины необычайной любви населения к князю Владимиру и сложения о нём - единственном правителе - первого и самого богатого эпического цикла былин, обретшего тысячелетнее существование.

В области летописания эпохи Владимира Б.А. Рыбаковым также сделаны принципиально важные наблюдения.

Развивая идеи И.П. Забелина о том, что начало русского летописания относится к 60-м годам IX столетия"^[48], Б.А. Рыбаков приходит к следующему выводу: «первые кратчайшие записи в Киеве появились сразу же вслед за изобретением славянских письмен Кириллом и Мефодием и связаны с княжением Осколда. (...) Начальную эпоху русского летописания не следует связывать только с христианством. В летописном творчестве, опирающемся па устные предания и языческие сказания, есть вполне определённая языческая струя»^[49].

Согласно данной концепции, традиция исторического повествования на Руси к началу эпохи правления князя Владимира выглядит вполне развитой и устоявшейся. Следовательно, обоснованным выглядит предположение о том, что и первый летописный свод был создан в эпоху правления этого князя - в период подъёма и централизации древнерусского государства. Л.B. Черепнин предположил, что такой свод мог быть составлен уже в 996 году в Десятинной церкви^[50]. Данную гипотезу Б.А. Рыбаков поддержал, развил и обосновал. Отмечая неоднородный характер летописного повествования о Владимире, проявляющийся прежде всего в том, что после 996-997 годов наступает некий «провал» в изложении событий, учёный приходит к тому выводу, что в основу поздних летописных текстов лёг именно свод эпохи Владимира, завершающийся событиями 996-997 годов^[51].

В свете выводов Б.А. Рыбакова картина летописания на Руси производит впечатление не внезапно возникшего явления, но постепенно развивающегося процесса, начавшегося ещё в языческие времена. Начиная с IX столетия, летописный материал проходил стадию накопления, которая завершилась закономерным итогом в период правления князя Владимира - созданием первого летописного свода, вызванного к жизни теми сложными процессами общего роста и развития древнерусского государства, которые были связаны с личностью и эпохой этого властителя.

Гипотезы о возникновении русского летописания в дохристианские времена рассматривали в XX столетии и другие исследователи; в частности, эти вопросы анализируются в уже упоминавшихся монографиях М.Н. Тихомирова и П.П. Толочко; последний в значительной мере развивает и дополняет идеи Б.А. Рыбакова.

Так, согласно гипотезе М.Н. Тихомирова, «известия о Руси IХ-Х вв., помещённые в «Повести временных лет», в Новгородской и в Устюжской летописях, основаны на сказаниях: о начале Русской земли, о призвании варяжских князей и о русских князьях X в. Из этих сказаний наиболее ранним является последнее. Сказание о русских князьях X в., вероятнее всего, было написано в Киеве вскоре после крещения Руси и является первым русским историографическим произведением, притом отнюдь не церковного характера»^[52].

Ещё одним важным направлением исследования эпохи и образа князя Владимира в трудах Б.А. Рыбакова является особый анализ этим учёным былевого эпоса, и прежде всего - былин Киевского цикла. Как писал С.Н. Азбелев, «заметной вехой в истории нашей фольклористики явилась дискуссия об историзме народного эпоса, главными участниками которой были В.Я. Пропп и Б.А. Рыбаков»^[53]. Эта дискуссия помогла вскрыть основополагающие подходы к самой сути былевого эпоса, его соотношению с исторической действительностью и вытекающего отсюда подхода к былинным текстам и их интерпретации^[54]. Анализируя былевой эпос в соотнесении с данными исторической науки и летописными сведениями, Б.А. Рыбаков пришёл к выводу о том, что первый цикл былин, воспевающий Владимира и его богатырей, был создан одновременно с первым летописным сводом, восхваляющим этого же правителя: «Эпический жанр существовал и ранее, но составляющие его произведения оказались в целом недолговечными . Долговечность же Владимирова цикла X века объясняется теми историческими сдвигами, которые происходили в это время на Руси; они обновили и необычайно расширили эпический жанр. В основном следует указать на две причины: во-первых, создание при Владимире южных оборонительных линий, послуживших прототипом застав богатырских, а во-вторых — наполнение этих застав гарнизонами из далеких северных славянских земель, что вовлекло в дело обороны от кочевников людей из разных концов Руси. (...) Оборона от печенегов была не только общегосударственным, но и общенародным делом, понятным и близким всем слоям населения. И естественно, что князь, сумевший возглавить эту оборону, должен был стать народным героем, действия которого воспевались в народных эпических сказаниях - былинах»^[55].

Этот вывод имеет принципиальное значение, ибо устанавливает тот фундаментальный факт, что деятельность князя Владимира в качестве организатора общенародной обороны от печенегов была самой важной, близкой и понятной самым широким слоям его подданных и сформировала в их восприятии его образ в качестве народного героя. Определяющее значение имеет также тот факт, что образ этот был идентичен в восприятии современников в главных своих чертах и потому эти черты перешли и в образ былинного Владимира, и в образ Владимира летописного при одновременном создании в X столетии первых былин киевского цикла и первого летописного свода^[56].

П.П. Толочко анализирует как исходный материал, легший в основу первого летописного свода и хранившийся в княжеском архиве (сюда относятся копии договоров Руси с греками, различные повести и сказания о князьях, отдельные хроникальные записи), так и сами записи, которые велись на протяжении всего X столетия. Вслед за Б.А. Рыбаковым П.П. Толочко приходит к тому заключению, что дядя Владимира Добрыня имел прямое отношение к работе по составлению первого летописного свода^[57].

Завершает свои исследования о начале киевского летописания учёный следующим выводом: «Киевская историческая письменность, начало которой было положено ещё во времена Аскольда, к концу X века оказалась в состоянии обобщить и осмыслить почти полуторавековой опыт государственного строительства и предъявить общественности первый труд по истории Руси IX-X вв. (...) Исходя из объёма и характера информации летописного свода 996 г., можно с уверенностью утверждать его исключительно киевское происхождение»^[58]. Таким образом, в монографии П.П. Толочко, как и в трудах Б.А. Рыбакова, проводятся важные мысли о наличии на Руси уже в X столетии традиции языческого летописания, о динамике его развития и закономерном итоге этого развития, приведшего к созданию первого летописного свода в эпическую эпоху правления князя Владимира. С этих позиций данный правитель представлен как фигура, лично способствовавшая созданию первого летописного свода. В данном случае можно проследить преемственность и развитие идей о начале русского летописания, начиная от работ учёных XIX столетия и вплоть до самых последних исследований.

В своих работах по древнерусской литературе обращается к личности князя Владимира и И.П. Ерёмин^[59]. Так, разбирая рассказ летописца о смерти Ярополка Святославича, учёный приходит к мысли о том, что данное повествование представляет собой показательный пример деформации содержания под давлением стиля. «Аномалия» летописного рассказа о гибели Ярополка заключается в том, что Ярополк в изображении летописца гибнет не так, как можно было того ожидать, судя по тяжести его злодеяния. Святополк Окаянный за аналогичный грех - усобицу и братоубийство - был наказан весьма жестоко. Ярополк же за свой грех заслужил не «казнь», а «награду»: он, первый на Руси бросивший в братию свою «ножь» раздора, погибает у летописца на как герой отрицательный, а как положительный, как «мученик-страстотерпець». Подобно всем мученикам, он покорно идёт навстречу смерти. Объясняется этот неожиданный поворот в летописной судьбе Ярополка, по мысли И.П. Ерёмина, тем, что Ярополк у летописца в заключительном эпизоде своей биографии попал в другой повествовательный ряд - в летописное житие другого князя, Владимира. Поэтому он разделил судьбу героев нового повествовательного ряда отсюда и «мученический» характер кончины Ярополка, его агиографическое «преображение»^[60]. Таким образом, с точки зрения учёного, особенности изображения личности Владимира Святославича в русском летописании оказывают влияние даже на изображение героев другого повествовательного ряда, в том случае, если последние попадают в данный ряд.

Анализируя формы летописного повествования, И.П. Ерёмин в качестве одного из примеров «летописного сказания» приводит рассказ о кожемяке, помещённый в «Повести временных лет» под 992 г. Анализ содержания этого сказания приводит исследователя к выводу, что оно «свидетельствует о том, что личность князя Владимира уже в XI в. стала центром, вокруг которого начали собираться разного рода предания и легенды»^[61].

Рассматривая образ князя Владимира в русском летописании, И.П. Ерёмин замечает, что иконописного Владимира - равноапостольного крестителя Руси - у летописца не раз вытесняет его «двойник». Происходит это в случае перевода героя из одной системы показа в другую, то есть в тех эпизодах, где агиографический план повествования вытесняется планом батально-эпическим. Так было, например, в рассказе о нашествии печенегов на Русь в 996 г., в котором Владимир, уже после крещения, выступает, как считает ученый, в типично былинной ситуации^[62].

Возвращаясь к теме образа князя Владимира в художественной литературе, вспомним роман известного писателя-историка С. Скляренко « Володимир» (1962г.)[63]. Это эпическое произведение основанное на документальном материале, воссоздающее в ярких деталях историческую обстановку и политическую атмосферу Киевской Руси. В центре повествования — образ легендарного князя Владимира, чтимого Православной Церковью за крещение Руси святым и равноапостольным. В романе последовательно и широко отображается решительная политика князя Владимира, отстаивавшего твердую государственную власть и единство Руси.

Таким образом, когда мы пытаемся определить особенности взглядов исследователей на личность и деятельность Владимира I в советский период, необходимо учитывать и идеологическую обстановку в стране, и расширение источниковой базы, следствием чего явилось отдельное рассмотрение историками столь важных вопросов военно-политической деятельности князя, истории летописания и его форм в период правления Владимира, причем духовно-нравственной оценке личности князя авторы середины XX века внимания практически не уделяют.

 

 

 

 

4.Личность и политика Владимира в трудах современных историков и художественной литературе.

В результате кардинальных сдвигов в социально-политической системе возникает методологический, проблемный, историософский плюрализм вследствие либерализации и лишения исторической науки идеологической функции. При этом происходит дезинтеграция единого историко-научного пространства. В итоге этого обостряется интерес к локальной истории и краеведению.

Первый в отечественной науке опыт целостной реконструкции биографии князя Владимира и воссоздание его целостного исторического образа предложены А.Ю. Карповым в вышедшей в 1997 году монографии «Владимир Святой»^[64]. В этом труде учёный последовательно, на основании всех имеющихся источников — как собственно исторического (данные археологических раскопок), так и филологического характера (былевой эпос; агиографическая литература; свидетельства иноязычных источников - историков и путешественников) воссоздаёт исторический образ данного правителя во всей его полноте и многоаспектности, в динамике развития, подчеркивая его особое место в русской истории и культуре.

Во введении к монографии исследователь так обосновывает основную задачу своего труда: «Подлинная биография князя Владимира не написана до сих пор. Масштаб его деяний не определён. (...) А потому прежде, чем обсуждать факты биографии святого Владимира, их надо, по крайней мере, установить»^[65].

Выполнению данной задачи подчинена структура монографии - работа состоит из двенадцати глав, каждая из которых прослеживает определённый этап превращения язычника и братоубийцы, гонителя христианства и законопреступника в просветителя Отечества, великого государственного мужа, человека высочайшего духовного подвига жизни. В монографии А.Ю. Карпова использованы малодоступные и потому столь редко привлекаемые в научных исследованиях источники. К ним относятся, например, надписи на монетах князя Владимира (которые могут многое рассказать об их заказчике-владельце), печати сыновей Владимира, скреплявшие определённые документы ещё при его жизни, различные предметы материального быта конца X - начала XI века, в том числе и имеющие на себе краткие надписи-обозначения или даже княжеский знак самого Владимира - его знаменитый «трезубец», остатки древних зданий Владимировой поры - в частности, Десятинной церкви и его каменных дворцов в Киеве. И всё же, по мнению учёного, это ничтожно мало, если сравнивать с эпохой Московской Руси или, тем более, с нашей новой и новейшей историей^[66].

Определяя значимость фигуры князя Владимира, А.Ю. Карпов замечает: «В русской истории нет более значимого имени, чем Владимир Святой»^[67]. Но в этом (наряду с малым количеством дошедших до нашего времени источников и тысячелетней временной отдалённостью) кроется и одна из главных трудностей для исследователя, задавшегося целью восстановить целостный исторический образ правителя той далёкой поры, ибо «легенды, мифы окружают почти каждый его шаг, и за этой завесой очень трудно различить действительное и вымышленное, подлинное лицо князя Владимира и записанный позднейшими красками иконописный лик»^[68].

Работа, проделанная А.Ю. Карповым, опиравшимся в том числе на труды многих поколений учёных, позволила исследователю создать итоговый труд, который на данный момент обобщил в себе главные достижения исторической науки в вопросе реконструкции исторического образа князя Владимира и его эпохи.

В работе С.Я. Сендеровича «Святой Владимир: к мифопоэзису»^[69]" рассматривается предшествующий канонизации данного правителя процесс его «мифологизации», под которой в данном случае понимается «трактовка его фигуры прежде всего в соответствии с некоторыми сакральными парадигмами, привнесёнными в процессе историософской экзегезы, с которой, во-вторых, смыкаются и некоторые средства фольклорной поэтики»^[70].

С.Я. Сендерович исходит из той точки зрения, что в мифопоэзисе кардинальную роль играет имя, а характеристики мифологического персонажа зачастую строятся как расширение или подтверждение его имени; при этом оба имени Владимира - и языческое, и христианское - были значимы не только сами по себе, но и активно разрабатывались в ранних текстах. Поэтому исследователь считает, что рассмотрение ранних мифологизирующих представлений о Владимире проливает свет на смысл и средства ранней русской историографии.

С.Я. Сендерович отдаёт предпочтение той реконструкции имени киевского князя, согласно которой «раннее древнерусское переосмысление имени Владимирь (...) проходило по значению «миръ, покой»; отсюда реконструкция: Владимир - «властитель мирный»^[71]. Однако по этому поводу существуют и другие точки зрения. А.Ю. Карпов, например, основываясь на значении сочетания «меръ» как осколка древнего индоевропейского корня, означающего «величие», «могущество», «славу», отмечал, что «в буквальном переводе «Владимир» («Володимеръ») - «великий в своей власти». Называя так своего сына, Святослав, конечно, видел его преемником славных деяний своих предков. Имя несло и сакральный, магический смысл: оно определяло судьбу человека, прямо влияло на него - названный им не мог не властвовать славой. Наконец, имя служило титулом - оно сразу, ясно и понятно для каждого, ставило его обладателя на недосягаемую для простых смертных высоту»^[72]. Сходную точку зрения высказал и А.В. Назаренко, разбирая толкование имени Владимира немецким хронистом Титмаром Мерзебургским: «Титмар, судя по всему, несколько знал по-славянски (...) но здесь он ошибся: вторая часть древнерусского имени Володимеръ происходит не от слав.  мiръ «мир, покой», а от реликтовой основы меr- «слава», хорошо сохранившейся также в германском именослове и в нем. Mahre «сказание», Marchen «сказка»^[73].

С.Я. Сендерович на основании принятой им реконструкции значения имени князя Владимира приходит к выводу о том, что мифологизация фигуры Владимира началась уже вскоре после смерти этого князя. Так, в «Слове о законе и Благодати» митрополита Илариона портрет Владимира создаётся автором при помощи двух парадигм - в христианской истории он находит для него парадигму апостола, крестителя целого народа: из израильской истории он берет и прилагает к Владимиру парадигму праведного царя. Вместе с тем есть в портрете Владимира, начертанном Иларионом, ещё одно измерение, в котором он полностью отличается от апостолов: Владимир происходит из рода могучих властителей и сам могучий властитель. Соединение апостольской и княжеской функций подчёркивается на протяжении всей похвалы. На том и основана, по мысли исследователя, полнота успеха князя в деле крещения Руси. В целом Иларион «явно и в развёрнутой форме трактует Владимира как праведного царя, как Давида и Константина, которые были новыми воплощениями Мельхиседека»^[74].

В «Повести временных лет» фигура Владимира имеет, как подчёркивает исследователь, чётко различимый контур, который определяет его как святого. Вместе с тем святой Владимир - фигура среди святых князей уникальная, и уникальность эта заключается в её контрастности: Владимир - это язычник, оказавшийся в итоге равноапостольным просветителем Руси; это великий грешник, ставший великим святым. По мысли С.Я. Сендеровича, задача описания киевских князей в качестве исторических личностей решалась древнерусскими авторами посредством их сопоставления со святыми царями Израиля - Давидом и Соломоном, ибо первые киевские историографы решали задачи осмысления событий киевской жизни в качестве событий исторических. Сравнение Владимира с Соломоном идёт дальше предусмотренной типологии: наряду со сравнением здесь есть и противопоставление. Сопоставление перевёрнуто к вящей славе Владимира - ибо если и Владимир и Соломон - великие грешники и святые правители, то первый прошёл путь от греховности к святости, в то время как второй - от святости к погибели.

Вместе с тем, как отмечает исследователь, в христианской традиции существовала и новозаветная парадигма для фигуры великого грешника, обернувшегося великим святым. Она была представлена историей апостола Павла, который изначально был Савлом, жестоким гонителем христиан. Среди апостолов Павел был «апостолом язычников» и считался великим учителем. Именно поэтому, как считает С.Я. Сендерович, например, Иларион рисует Владимира в качестве апостола Руси и в качестве учителя. В то же время данная параллель прослеживается и в «Повести временных лет», и прежде всего в том, что Корсунская легенда несёт на себе несомненные следы Павлова обращения. Павел ослеп, а когда он решил стать последователем Христа, зрение ему было возвращено. Так же и в Корсунской легенде: Владимир внезапно теряет зрение, и Корсунский епископ возвращает его, после чего происходит крещение. Оба эпизода имеют символический смысл: речь идёт о духовном прозрении, после чего начинается подвиг крещения. И Павел, и Владимир вошли в историю как просветители язычников^[75].

Одним из принципиальных выводов С.Я. Сендеровича является следующий: «Итак, можно констатировать концептуальную смежность двух важнейших текстов, принадлежащих эпохе сложения мифа о Владимире. Интерпретация этого имени в ПВЛ в качестве «владетеля мирного» становится лучше понятной с точки зрения экзегезы «Слова о Законе и Благодати», согласно которой он предстаёт как царь праведный, и наоборот, трактовка Владимира в качестве праведного царя, чьим прототипом был царь Селима, «царь мирный», подготавливает почву для интерпретации этого имени, на этот раз уже в приложении к его внуку, в «Повесть временных лет»»^[76].

В работах О.В. Гладковой^[77], посвящённых выявлению определённых тенденций в восприятии древнерусской аудиторией знаковых фигур средневековой литературы, образ князя Владимира Святославича рассматривается в системе сложных аналогий с образом римского военачальника Евстафия Плакиды на материале «Чтения о Борисе и Глебе» и «Сказания о Мамаевом побоище».

Византийское житие Евстафия Плакиды, римского военачальника, перешедшего после явления ему Христа из язычества в христианство, было, согласно предположению О.В. Гладковой, переведено на Руси в период с 1038 по 1054 год, и получило широкое распространение на Руси. Перевод, выполненный по воле Ярослава Мудрого, был призван служить источником аналогии для определения сакральной роли князя Владимира (апостол Павел - Евстафий Плакида - князь Владимир), что в полной мере отразилось в «Чтении о Борисе и Глебе» Нестора^[78].

Значительная часть «Чтения...» представляет собой развёрнутое сравнение Владимира с Плакидой. Нестор подчёркивает, что отличие Руси от других народов состоит в том, что она была крещена позже и не через апостолов, а по «призрению» самого Христа, который явился Владимиру. В житии же Евстафия Плакиды описывается добродетельный и знатный язычник, увидевший на охоте Христа - символом которого явился в житии чудесный «елень» - и уверовавший в христианского Бога.

В случае с князем Владимиром имеется в виду не прямое явление Христа, но внутреннее просвещение Владимира - дарование ему разума, в результате чего князь прозрел необходимость личного принятия христианства и апостольского служения Руси. В данном случае, по мысли О.В. Гладковой, Нестор в своей версии событий следовал митрополиту Илариону или одной из распространённых интерпретаций, воспринятых и Нестором, и Иларионом^[79].

Как отмечает исследовательница, на факт обращения Нестора к житию Плакиды указывали многие учёные, но глубокая связь между этими двумя памятниками оставалась без внимания. Должное восприятие аналогии «Плакида - Владимир» Нестор осуществляет за счёт трёх факторов:

Во-первых, Нестор в предисловии семь раз возвращается к теме предшествующего крещению распространения язычества, используя цепочку родственных слов с корнем -идол-. При этом именно с фразы об охвативших всё Трояново царство (то есть Рим) «идольских жертвах» начинается и житие Евстафия Плакиды, в отдельных списках это выражение заменено на более близкое Нестору «идольстии льсти».

Во-вторых, русского князя и римского стратилата объединяет противоречие между добрыми делами, милосердием (и таким образом «почитание Христа» в неведении о нём) и «еллинской» верой.

Наконец, параллель «Плакида - Владимир» разворачивается в рассказе о смене имён при крещении (Плакида - Евстафий, Владимир - Василий), а также в очевидном уподоблении крещённых Владимиром вельмож и «всех людей» семье Плакиды, крестившейся вместе с ним.

Наблюдения О.В. Гладковой приводят её к выводу о том, что в «Чтении о Борисе и Глебе» включение цитат из жития Евстафия Плакиды имеет важное идейно-композиционное значение: оно помогает осмыслить действия Владимира, отца главных героев-страстотерпцев, завершая рассказ о языческом прошлом Руси и одновременно знаменуя возникновение новой точки отсчёта её истории - принятия христианства. Кроме этого, параллель высвечивает мысль и жития Плакиды, и «Чтения...» о том, что язычество, особенно при условии проявления язычником милосердия и его стремлением совершать добрые дела, не преграда христианству, и может даже служить своеобразным прологом к нему, раз даже Христос является язычникам и просветляет их светом разума. Для Руси первых веков христианства эта идея была очень актуальна^[80].

Параллель «Владимир - новый Плакида» была использована и в другом произведении древнерусской литературы - в «Сказании о Мамаевом побоище». Уподобление Владимира Плакиде включено в речь Дмитрия Донского, которую тот держал перед братом своим Владимиром и всеми русскими князьями перед тем, как собирать войско.

Вкладывая упоминание о Владимире в сравнении с Плакидой в уста Дмитрия Донского, автор «Сказания...», как считает исследовательница, следует той же логике, что и автор «Слова о житии великого князя Дмитрия Ивановича», который подчёркивал преемственность власти Дмитрия Донского от киевских правителей, от Крестителя Руси Владимира^[81].

Вводя названную параллель и комментируя её, автор «Сказания...», как и Нестор, указывает, что Владимир принял христианство по внушению свыше (но не в результате увиденного чуда, а вследствие внутреннего прозрения). Однако автор «Сказания...» вносит злободневный элемент в эту параллель - мотив борьбы с язычеством за христианскую веру.

В целом же, по мнению О.В. Гладковой, использование автором «Сказания о Мамаевом побоище» параллели «Владимир - новый Плакида» было обусловлено одной из двух тенденций: 1) либо прямым влиянием «Чтения о Борисе и Глебе» Нестора; 2) либо к тому времени указанная параллель уже стала устоявшейся исторической аналогией^[82].

В монографии И.Н. Данилевского «Повесть временных лет»: Герменевтические основы изучения летописных текстов»^[83] летописный образ Владимира рассматривается в сопоставлении с рядом библейских персонажей, в результате чего прослеживаются следующие образные параллели: Владимир - Соломон, Владимир - Измаил, Владимир - Иаков, Владимир - Авимелех.

Соотнесение Владимира с Соломоном происходит, как считает И.Н. Данилевский, прежде всего за счёт легендарного женолюбия каждого из них, а также большого числа наложниц в гаремах этих властителей. Но кроме того, данное сопоставление завершается ещё одной, малозаметной параллелью: Владимир «живяше... в страси Божьи... по устроенью отьню и дедню», подобно Соломону, который «возлюбил... Господа, ходя по уставу Давида, отца своего». Такое заимствование текста рождало скрытое противоречие, ибо предки киевского князя не были христианами, а потому он не мог жить по их законам и одновременно оставаться богобоязненным. Видимо, чтобы снять это противоречие, летописец разбил эту фразу на две части, разделив их рассказом о введении Владимиром по настоянию епископов казни для разбойников^[84].

Соотнесение Владимира с Измаилом происходит, по мысли исследователя, прежде всего за счёт ответа полоцкой княжны Рогнеды на брачное предложение Владимира, так как из ответа этого следует, что Владимир - cын рабыни; ответ княжны в данном случае можно истолковать аллегорически, как намёк на то, что Владимир — язычник. «Чадами рабыниными» в литературе того времени называли людей, не принявших христианство, в противовес христианам - «сынам света». В основе этой фразеологии, видимо, толкование апостолом Павлом соответствующего места книги Бытия, в котором речь шла как раз об Измаиле. Кроме того, у Измаила было 12 сыновей - то есть столько же, сколько и по летописному перечню сыновей Владимира^[85].

У Иакова также было 12 сыновей, и это - один из факторов соотнесения образов Иакова и Владимира. Упоминание двух дочерей Владимира в перечне его сыновей могло быть нужно летописцу для того, чтобы намекнуть читателю на неполноправное положение полоцкой княжны в семействе Владимира - ведь именно шесть сыновей родилось у Лии, нелюбимой жены Иакова (у Рогнеды тоже было шесть детей - четыре сына и две дочери). Вообще, сам перечень сыновей Владимира, по мысли исследователя, восходит к тому фрагменту книги Бытия, в котором говорится о двенадцати сыновьях Иакова. Таким образом, летописный перечень детей киевского князя есть одновременно и символическая характеристика сыновей Владимира; для летописца, видимо, было принципиально важно в данном случае охарактеризовать через библейские образы Ярослава, Святополка, Бориса, Глеба, и, возможно, Мстислава, - ведь именно они будут главными участниками трагических событий, последовавших за смертью Владимира^[86].

Наконец, ещё одна параллель, по мысли И.Н. Данилевского, - это Владимир - Авимелех. И возникает она в сообщении ПВЛ под 970 годом, повествующим о том, как новгородцы, по совету дяди Владимира по матери Добрыни, попросили у Святослава на княжение к себе юного Владимира; при этом внимание читателя обращается на то, что матерью Владимира была сестра Добрыни, ключница Малуша. Перечисленные детали позволяют читателю вспомнить библейскую историю о том, как Авимелех, сын рабыни, был поставлен царём в Сихем, «к братьям матери своей». Именно они уговорили жителей Сихема просить Авимелеха стать царём в их городе. При таком понимании летописного текста оказывается, что Владимир мог сопоставляться с тем самым братоубийцей Авимелехом, с которым под 1019 годом будет сравниваться Святополк Окаянный. Подобная характеристика, как считает исследователь, могла быть связана с сюжетом о борьбе Святославичей за власть в Киеве после гибели их отца на днепровских порогах^[87].

В исследовании В.М. Рычки «Христианские черты князя Владимира- Крестителя» рассматривается созданный в произведениях древнерусских писателей образ князя Владимира как первого христианского правителя Киевской Руси.

Осмысливая место Киевской Руси в христианском мире, древнерусские книжники полагали, что она является не новоявленным субъектом Священной истории, а издавна прибывает под особым Божьим руководством. Трансформация, произошедшая с ней в связи с принятием христианства, отразилась в византийских описаниях так называемого «первого» крещения Руси (60-е гг. IX в.). Это, как считает В.М. Рычка в какой-то степени подтверждает мнения тех исследователей, которые отождествляли понятие «Русь» с византийской церковной провинцией, усматривая в ней крестильное имя «новорожденного» северного народа. Христианизация Киевской Руси обозначала ее легитимацию на международной apeне^[88].

Проявлением такого «новорождения» стала деятельность князя Владимира Святославича, которому принадлежала решающая роль в деле введения христианства, храмостроительства и собирания реликвий.

Не случайно киевские книжники середины XI в. прямо или косвенно возводят Владимира в ранг тринадцатого апостола. Иаков мних, например, в своей «Памяти и похвале» князю называет его апостолом «в князих». Наиболее основательно и последовательно эта тема разработана митрополитом Иларионом, уподобившим Владимира самому младшему из апостолов - Павлу, который был особенно почитаем в кирилло- мефодиевской традиции.

В византийской агиографии титул тринадцатого апостола был впервые употреблен по отношению к Константину Великому. В христианском сознании византийские василевсы выступали продолжателями миссии, возложенной на апостолов. Шурин Владимира Святославича — император Василий II - на константинопольском соборе был провозглашен «Новым Константином». Поэтому, по мысли В.М. Рычки, и киевский князь уподобляется в произведениях древнерусских книжников Константину Великому. Это подобие задекларировано прежде всего митрополитом Иларионом, а кроме того - прямо проведено в летописном некрологе на смерть князя, помещённом в «Повести временных лет» под 1015 г. Стремление древнерусских книжников подчеркнуть связь раннего киевского христианства с апостольской эпохой было определяющим в идейной программе самоопределения Руси как христианского государства^[89].

Традиционной для идеального христианского монарха добродетелью является милосердие. Владимир, следуя примеру библейских царей Давида и Соломона, творит щедрые милостыни. Кроме того, в памятниках древнерусской письменности Владимир изображается таким же великим строителем, как и Соломон. При жизни Владимира Святославича была возведена и освящена монументальная церковь Богородицы Десятинной. Однако ему принадлежал и замысел построения «Дома мудрости» - храма св. Софии. Ярослав Владимирович, согласно «Слову о законе и благодати», являлся только исполнителем задуманной его отцом идеи храма.

Завершает своё исследование В.М. Рычка следующим выводом: средневековые киевские книжники видели во Владимире духовного наследника ветхозаветных царей. Особенно близок им был образ библейского Давида. Четыре основные достоинства последнего: мудрость, сострадание, воздержание и благоговение — воплощены в христианских чертах киевского властителя. Всё это должно было продемонстрировать миру первого христианского князя и дать мощный толчок к формированию представлений о Киевской Руси как богоизбранном и богохранимом царстве^[90].

А.С. Дёмин в работе «Заметки по персонологии «Повести временных лет»»^[91] посвятил рассмотрению летописного образа князя Владимира Святославича отдельный раздел - как одному из семи «наиболее интересных» ранних героев русского летописания.

Исследователь вписывает фигуру князя Владимира в галерею тех ранних героев летописания, чья деятельность оказалась для Руси в значительной степени судьбоносной. А.С. Дёмин отмечает, что в соответствии с историософией летописца, важные исторические явления, в том числе и христианство, не сами зарождались внутри общества, а извне приносились на Русь пришлыми (или возвращавшимися) героями. Апостол Андрей был для Руси первым таким героем. Затем Рюрик, прибыв из-за моря, от варягов, основал русскую государственность (под 862 г.); киевская княгиня Ольга вернулась из Царьграда христианкой (под 955 г.); великий князь киевский Владимир Святославич, вернувшись из варяжского Заморья, стал единодержцем Руси (под 980 г.), потом, возвратившись из Крыма, крестил Русь^[92].

С точки зрения А.С. Дёмина, летописному повествованию о Владимире - язычнике и христианине - присуща острая дисгармоничность. Летописец, насколько мог, отметил христианское поведение Владимира, его благочестивые чувства и поступки накануне крещения, но подробно показал, что же помешало сразу признать Владимира святым, хотя и пытался при этом всячески оправдать киевского князя.

Во-первых, Владимир, по изображению летописца, являлся активным язычником и прелюбодеем. Христианскую веру Владимир принял, исходя из своих языческих вкусов, и он вовсе не был исконно предрасположен к принятию христианства, но первоначально даже склонялся к мусульманству. В разных верах Владимира как язычника интересовала прежде всего внешняя, физическая сторона: что положено есть и пить, как обращаться с женщинами и в особенности - каково богослужение народов. Православию было отдано предпочтение именно за красоту церковной службы. С принятием христианства киевский князь явно медлил, пытаясь получить взамен земные блага (например, породниться с византийскими императорами), и последним толчком к крещению Владимиру послужило исцеление от глазной болезни^[93].

Второй важной причиной, помешавшей сразу признать Владимира святым, была, согласно определению А.С. Дёмина, «циничная хитрость» киевского князя, которую летописцу, стремившемуся к полноте сведений о князьях, пришлось всё-таки показать. Вместе с тем, по мысли исследователя, неблаговидным поступкам Владимира-язычника летописец нашёл противовес: Владимир у летописца одновременно представлен по-христиански мягким, кротким и даже слабым князем^[94].

Завершает А.С. Дёмин своё исследование следующим выводом: летописец подводил итоги жизни князей не по всем их делам в целом, а обычно по одному решающему деянию или обстоятельству в жизни: Рюрика преимущественно характеризовал поход на Русь, Олега - победа у Царьграда, Ольгу - крещение, Игоря - поборы с древлян, Святослава - непослушание матери, Владимира - крещение Руси. Прочее же отбрасывало лишь дополнительные свет или тень на главный поступок героя. Как ни хотелось летописцу, чтобы Владимир-креститель был признан святым, но этот князь оставался слишком неидеальным, поэтому летописец выразил лишь надежду, лишь пожелание Владимиру: «Дажь ти Господь венець с праведными, в пищи райстей веселье и ликъствованье съ Аврамомь и с прочими патриархы» (под 1015 г.)^[95].

А.А. Пауткин в своей монографии «Беседы с летописцем: «Поэтика раннего русского летописания»^[96] предложил особый подход к анализу летописных текстов - в свете тематического изучения русского летописания: «тяготение» летописца ко вполне определённому, устойчивому набору тем (семья и родственные отношения, жизнеописания князей, война и природные явления, быт средневекового города и живая речь его обитателей, злодеи и подвижники, конец земного пути) позволяет применить метод тематического изучения летописных текстов, который «не только правомочен, но и весьма продуктивен, так как открывает путь к объёмному видению того мозаичного материала, каким является всякий летописный свод, не делая выборки и не подвергая анализу различные по внутренней организации фрагменты, не исключая даже самые краткие».^[97]

Данный подход органически обусловил структуру работы: каждая глава монографии посвящена рассмотрению определенной темы в творчестве древнерусского летописца на самом широком летописном материале. Среди ряда летописных героев рассматривается и фигура князя Владимира; при этом достигается многоаспектный характер анализа, ибо производится он в свете разных тем и мотивов: семейные отношения (история с Рогнедой), вражда братьев, осада города, взаимоотношения князя с дружиной и т.д.^[98]

Разбирая летописные сообщения, связанные с темой княжеских преступлений, исследователь, применительно в том числе и к фигуре князя Владимира, отмечает, что в текстах, повествующих об убийствах князей, не всегда роль главного злодея отводится правителю-антагонисту. Преступление совершается толпой, иноземцами, группой заговорщиков. За ними подчас довольно ярко прослеживается фигура князя-соперника, однако такие повествования традиционно не называют рассказом о княжеских преступлениях, как не относят к ним рассказ об убийстве Владимиром Святославичем брата своего Ярополка^[99].

Под 980 г. в «Повести временных лет» помещено целое рассуждение о княжеских людях, способных давать льстивые, преступные советы. Поводом для обличений послужило убийство Ярополка Владимиром Святославичем. При этом из летописного рассказа создаётся впечатление, что в смерти брата виновен не сам Владимир, а воевода-предатель с символическим именем Блуд. Ведь именно Блуд - автор коварного замысла, он даёт Ярополку заведомо губительные советы^[100].

Наиболее подробно фигура Владимира рассмотрена в связи с темой осады города. Как отмечает А.А. Пауткин, коллизия борьбы за укреплённый город таила в себе не только драматизм, но и возможность использования необычных сюжетных ходов, обусловленных той или иной хитростью, к которой прибегали противостоящие стороны. Обман врагов случался, конечно, и при иных обстоятельствах, но нестандартное поведение в полевом бою практически никогда не становилось сюжетообразующим моментом. Вообще при описании обычного боя летописцы крайне редко сообщали о тактических или технических новшествах. Иное дело длительная осада, когда изнуряющие усилия не приносят желаемого результата. Здесь и обороняющиеся, и осаждающие ищут способ перехитрить противника. Яркие, запоминающиеся детали древнерусскому автору предоставляла реальная боевая жизнь. Ему оставалось лишь искусно подать информацию, истолковать её в соответствии с книжной традицией^[101].

При осаде Владимиром Корсуни инженерные работы, по словам летописца, вели обе стороны, сводя на нет усилия друг друга. Успех язычника Владимира обусловлен подсказкой христианина, которому суждено сыграть видную роль в утверждении новой веры в Киеве. Рассказ «Повести временных лет» об осаде Корсуня оказался как бы на стыке языческой и христианской эпох. Поэтому, заключает исследователь, поступок Анастаса Корсунянина, пустившего стрелу с секретной информацией, подаётся летописцем вовсе не как предательство. Анастас своим советом открывает Владимиру путь к христианству («аще се ся сбуде(т) и самъ ся кр(е)щю»), а не просто облегчает ему овладение ещё одним вражеским городом^[102].

Завершает учёный рассмотрение фигуры князя Владимира в связи с этой темой указанием на те важные достижения в исследовании Корсунской легенды и её исторической основы, которые принадлежат А. Бертье-Делагарду. Последний, подобно Г. Шлиману воспользовавшись данными древних источников, провёл самые тщательные археологические изыскания на месте событий и обнаружил остатки древнего Корсунского водопровода, ставшего причиной падения города. Детальной реконструкции хода боёв у стен Корсуня способствовала карта местности, которую восстановил и приложил к своей статье А. Бертье-Делагард^[103].

Таким образом, А.А. Пауткин органично соединяет в своей монографии рассмотрение летописных данных с исследованием их документальной основы, что позволяет говорить о комплексном рассмотрении учёным поставленных им вопросов и задач.

В 2006 году студией Солнечный Дом-ДМ при поддержке Первого Канала был снят полнометражный мультфильм «Князь Владимир». История мультфильма началась еще в начале 90-х. Поддерживали проект и государство, и церковь, авторы и сценаристы больше десяти лет обсуждали фундаментальные идеи и мелкие нюансы. В результате получилась картина, стоимостью в пять миллионов долларов и громкой пиар-кампанией. «Князя Владимира» благословил Патриарх Алексий II, и фильм вышел на экраны. В начале фильма, находясь под влиянием верховного жреца Кривжи, князь предстает молодым порывистым и жестоким язычником. В борьбе за верховную власть Владимир одерживает верх ценою гибели брата. Раскаиваясь в содеянном, князь не догадывается о тайном сговоре жреца с печенегами.

Владимир заботится об объединении славянских племен в единое государство. На пути решения этой главной задачи перед ним возникают преграды, которые Владимир преодолевает в финале, побеждая Кривжу и одержав верх в поединке против печенежского вождя Кури.

Таким образом, труды современных исследователей характеризуются комплексным изучением политической фигуры Владимира Святославича, разнообразием подходов к изучению периода его правления, рассмотрением нравственных сторон личности князя. Актуальность темы образа князя Владимира в восприятии современников достаточно высока, что предусматривает в ближайшем будущем появление новых исторических трудов данной направленности.

 

 

Заключение

Проблемы становления почитания Владимира Святославича и времени его канонизации остаются дискуссионными. Очень рано, уже вскоре после окончания усобицы Владимировичей, деятельность Крестителя Руси была осознана русскими людьми как благодатный подвиг равноапостольного государя. Будущий митрополит Иларион в 40-х гг. XI в. восклицал в своей похвале Владимиру Святославичу: «Како ти сьрдце разверзеся? како въниде в тя страх Божий? како прилепися любъви Его, не видя апостола, пришедша в землю твою?», прямо ублажая Владимира Святославича званием «подобника великааго Коньстантина», «во владыках апостола». Наибольшее развитие представление о сакральном содержании княжеской и царской власти получило в эпоху царя Иоанна IV Васильевича Грозного, когда эта власть рассматривалась как «подвиг и долг перед своим народом, в первую очередь в сохранении веры, Церкви, Святой Руси». Владимир Святославич начал восприниматься как воплощение идеала православного государя.

В эпоху Российской империи почитание Владимира Святославича приобрело подчеркнуто государственный характер, в чём мы можем убедиться, анализируя исторические сочинения XVIII- XIX веков. План рассмотрения Владимира как государственного деятеля в религиозном аспекте и положительная оценка деятельности правителя были присущи большинству историков данного периода.

С приходом советской власти и утверждением в обществе в целом и научной среде в частности атеистической идеологии авторы практически перестают  уделять внимание духовно-нравственной оценке личности князя, что, однако, не мешало им говорить о прогрессивном характере деятельности Владимира как во внутренней, так и во внешней политике. Большое внимание стало уделяться рассмотрению столь важных вопросов военно-политической деятельности князя, истории летописания и его форм в период правления Владимира.

В результате кардинальных сдвигов в социально-политической системе на современном этапе возникает методологический, проблемный, историософский плюрализм вследствие либерализации и лишения исторической науки идеологической функции.

Значительное расширение источниковой и методологической базы способствовало появлению  первого в отечественной науке опыта целостной реконструкции биографии князя Владимира и воссоздание его целостного исторического образа, предложенные А.Ю. Карповым в вышедшей в 1997 году монографии «Владимир Святой». Ввиду актуальности нашей темы, следует ожидать появления новых работ данной направленности. Фигура равноапостольного князя занимает достойное место в галерее персонажей русской художественной литературы, агиографии, иконописи, а также других сфер искусства как минувших эпох, так и современности. 15 июля 1862 г. в связи с празднованием 1000-летия России был заложен Владимира равноапостольного собор в Киеве (окончательный проект принадлежит архитектору А.В. Беретти), завершенный в 1896 г. В 1903 г. открылся иркутский мужской монастырь во имя Владимира Святославича. В настоящее время равноапостольному Просветителю Руси посвящают новооткрывающиеся обители (в с. Коленковцы Черновицкой обл. на Украине (1997), в с. Горешть в Молдавии (2000)) и храмы: на средства приходов в 1999 г. построена Владимирская церковь в Ярославле.

Завершая рассмотрение истории изучения личности и деятельности князя Владимира и его эпохи в отечественной научной традиции, нам необходимо ответить на конкретно поставленный вопрос: Святой или Красное Солнышко? На мой взгляд, канонизация Владимира I Святославича, крестителя Руси, а в последствии ещё и праведного человека, является вполне оправданной и логичной. Таким образом, я склоняюсь к восприятию князя как уникальной для своего времени личности, вступивший на путь нравственного перерождения, деятельность которой на тысячелетие определила дальнейший ход нашей истории.

 

 

Список используемых источников

 

1. Азбелев, С.Н. Историзм былин и специфика фольклора / С.Н. Азбелев. – М.: Москва,1982, С. 5.
2. Гладкова, О.В. Евстафий Плакида, Владимир I Святой, Дмитрий Донской /О.В. Гладкова //Макарьевские чтения. – Выпуск VIII. – М.: 2001. – С. 553-564. // «Житие Евстафия Плакиды»: от Нестора до Милорада Павича //Герменевтика древнерусской литературы. – Выпуск 11. – М., 2004 – с. 281-320.
3. Данилевский И.Н. «Повесть временных лет»: Герменевтические основы изучения летописных текстов / И.Н. Данилевский. – М.: Исторические записки, 2004, С. 213.
4. Демин А.С. Заметки по персонологии «Повести временных лет» / А.С. Демин//Герменевтика древнерусской литературы. – Сборник 9. – М.: 1998. – С. 52-78.
5. Ломоносов М.В. Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого, или до 1054 года, сочиненная Михайлом Ломоносовым // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т.6. М.; Л.: АН СССР, 1952.С. 275.
6. Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы /И.П. Еремин 2-е изд. – Л., 1987.
7. Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. – Ч. 1. – М., 1876. – С. 475-476.
8. Западов А. В. Творчество Хераскова // Херасков М. М. Избранные произведения. — М.; Л.: Советский писатель, 1961. — С. 37.
9. История государства Российского [Текст] : в 3 кн. / Н. М. Карамзин . - CПб. : Кристалл, 2000. Кн. 1 : . - Т. 1-4. - , 2000. Гл. IX.
10. Карамзин: pro et contra / Сост., вступ. ст. Л. А. Сапченко. -- СПб.: РХГА, 2006.
11. Карпов А.Ю. Владимир Святой. – М., 1997.
12. Ключевский В.О. Курс русской истории. М.2008. Лекция 10. C42
13. Костомаров Н.И., Русская история в жизнеописаниях её важнейших деятелей, Том I, CПб, «Лениздат», 2007 г., с. 8-9.
14. Материалы дискуссии: Рыбаков Б.А. 1)Исторический взгляд на русские былины //История СССР. – 1961.- №5.- С. 141-166;-№6.-С.80-96;2)Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. – М., 1963; Пропп В.Я. 1)Об историзме русского эпоса //Русская литература. – 1962. -№2.-С.87-91; 2)Об историзме русского фольклора и методах его изучения //Ученые записки ЛГУ. - №339. – Серия филол.наук. – Выпуск 72. – Л., 1968. – С. 5-25.
15. Назаренко А.В. Владимир Святой в западноевропейских источниках //Древняя Русь в свете зарубежных источников /Под ред. Е.А.Мельниковой. – М., 2003. С. 319.
16. Насонов А.Н. История русского летописания XI- начала XVIII века. – М., 1969. – С. 17-19, 22, 23, 25-31 и др.
17. Пауткин А.А. Беседы с летописцем: Поэтика раннего русского летописания. – М., 2002.
18. Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. – Спб., 1996. – С. 56-58, 61-63, 66 и пр.
19. Рыбаков Б.А. «Остромирова летопись» //Рыбаков Б.А. Из истории культуры Древней Руси. – М., 1984. – С. 69-70.
20. Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. – М., 1963.
21. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. – 2-е изд. – М., 1993.
22. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. – М., 1988.
23. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. – М., 1981.
24. Рычка В.М. Христианские черты князя Владимира-Крестителя //Древняя Русь: вопросы медиевистики. – 2007. - №3 (29). – С. 91-92.
25. Сендерович С.Я. Святой Владимир: к мифопоэзису // ТОДРЛ. – Т. 49. – Спб., 1996. – С. 300-313.
26. Скляренко, С. Д. Володимир: Роман — К.: Веселка, 1991.
27. Татищев В. История Российская: В 3 т. Т. 1. М.: Ермак, 2005. С. 55, 56, 238.
28. Тихомиров М.Н. Русское летописание. – М., 1979.
29. Толочко П.П. Русские летописи и летописцы X-XIII вв. – М., 2003. – С.29.
30. Херасков, Михаил Матвеевич. Владимир возрожденный: Эпическая поэма М. Х. Иждивением Типографической компании. – М.: Унив. тип.1785.
31. Херасков М.М. Идолопоклонники или Горислава: Трагедия в 5 д.— М., 1782.
32. Черепнин. Л.В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды //Исторические записки. – 1948. - №25
33. Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. – М.,2001. – С. 101-270.

[1] Татищев В. История Российская: В 3 т. Т. 1. М.: Ермак, 2005. С. 55, 56.

[2] Там же. С. 238.

[3] Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. Т. I. СПб., 1901. C. 292.

[4] Древняя российская история от начала российского народа до кончины Великого князя Ярослава Первого, или До 1054 года, сочиненная Михайлом Ломоносовым // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. Т.6. М., Л.: Изд-во АН СССР, 1952.

[5] Ломоносов М. В. Поли. собр. соч. М.—Л., 1952, т. 6, с. 169.

[6] Там же. С. 169, 170.

[7] Там же. С. 275.

[8] М. Х.  Идолопоклонники  или Горислава: Трагедия в 5 д.. — М., 1782.

[9] Херасков, Михаил Матвеевич. Владимир возрожденный,: Эпическая поэма М. Х. Иждивением Типографической компании. – М.: Унив. тип., 1785.

[10] Западов А. В. Творчество Хераскова // Херасков М. М. Избранные произведения. — М.; Л.: Советский писатель, 1961. — С. 37.

[11] История государства Российского [Текст] : в 3 кн. / Н. М. Карамзин . - CПб. : Кристалл, 2000.

       Кн. 1 : . - Т. 1-4. - , 2000.

[12] Там же, Гл. IX.

[13] Там же, Гл. IX.

[14] Карамзин: pro et contra / Сост., вступ. ст. Л. А. Сапченко. -- СПб.: РХГА, 2006.

[15] Костомаров Н.И., Русская история в жизнеописаниях её важнейших деятелей, Том I, CПб, «Лениздат», 2007 г., с. 8-9.

[16] Там же.

[17] В.О. Ключевский. Курс русской истории. М.2008. Лекция 10. C42-44.

[18] Там же.

[19] Там же.

[20] Шахматов А.А. Летописное сказание о Владимире и его крещении //Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. – М.,2001. – С. 101-120.

[21] Там же. С. 101-102

[22] Там же. С. 102.

[23] Там же. С. 116.

[24] Шахматов А.А. К вопросу об источниках Начального свода //Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. – М., 2001. – С. 121-126.

[25] Там же. С. 122.

[26] Шахматов А.А. следы новгородских известий в Начальном своде //Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. – М., 2001. – С. 127-135.

[27] Там же. С. 130.

[28] Шахматов А.А. Данные для восстановления первого новгородского свода XI века. Общерусский свод 1423 года и Общерусский свод начала XIV в. //Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. – М., 2001. – С. 170-182.

[29] Там же. С. 182.

[30] Шахматов А.А. Мистиша Свенельдич и сказочные предки Владимира Святославовича //Шахматов А.А. Разыскания о русских летописях. – М., 2001. – С. 245-270.

[31] Там же. С. 254-270.

[32] Толочко П.П. Русские летописи и летописцы X-XIII вв. – М., 2003. – С.29.

[33] Рыбаков Б.А. «Остромирова летопись» //Рыбаков Б.А. Из истории культуры Древней Руси. – М., 1984. – С. 69-70.

[34] Приселков М.Д. История русского летописания XI-XV вв. – Спб., 1996. – С. 56-58, 61-63, 66 и пр.

[35] Насонов А.Н. История русского летописания XI- начала XVIII века. – М., 1969. – С. 17-19, 22, 23, 25-31 и др.

[36] Тихомиров М.Н. Русское летописание. – М., 1979.

[37] Толочко П.П. русские летописи и летописцы X-XIII вв. – Спб., 2003.

[38] Рыбаков Б.А. Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. – М., 1963.

[39] Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. – М., 1981.

[40] Рыбаков Б.А. Язычество Древней руси. – М., 1988.

[41] Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII-XIII вв. – 2-е изд. – М., 1993.

[42] Рыбаков Б.А. Язычество древних славян… С. 8-30.

[43] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси… С. 450.

[44] Там же. С. 450.

[45] Рыбаков Б.А. Там же. С. 451.

[46] Там же. С. 448-450.

[47] Рыбаков Б.А. Киевская Русь…С. 386.

[48] Забелин И.Е. История русской жизни с древнейших времен. –  Ч. 1. – М., 1876. – С. 475-476.

[49] Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси… С. 358.

[50] Черепнин. Л.В. «Повесть временных лет», ее редакции и предшествующие ей летописные своды //Исторические записки. – 1948. - №25

[51] Рыбаков Б.А. Древняя Русь… С.175.

[52] Тихомиров М.Н. начало русской историографии //Тихомиров М.Н. Русское летописание… С. 65.

[53] Азбелев С.Н. историзм былин и специфика фольклора. – М., 1982. – С. 5.

[54] Материалы дискуссии: Рыбаков Б.А. 1)Исторический взгляд на русские былины //История СССР. – 1961.- №5.- С. 141-166;-№6.-С.80-96;2)Древняя Русь. Сказания. Былины. Летописи. – М., 1963; Пропп В.Я. 1)Об историзме русского эпоса //Русская литература. – 1962. -№2.-С.87-91; 2)Об историзме русского фольклора и методах его изучения //Ученые записки ЛГУ. - №339. – Серия филол.наук. – Выпуск 72. – Л., 1968. – С. 5-25.

[55] Рыбаков Б.А. Киевская Русь… С. 162, 384.

[56] Там же. С. 160-161.

[57] Толочко П.П. Русские летописи…. С. 29.

[58] Там же. С. 30.

[59] Еремин И.П. Лекции и статьи по истории древней русской литературы. – 2-е изд. – Л., 1987.

[60] Там же. С. 53.

[61] Там же. С. 57.

[62] Там же. С. 52, 64.

[63] Скляренко, С. Д. Володимир: Роман — К.: Веселка, 1991.

[64] Карпов А.Ю. Владимир Святой. – М., 1997.

[65] Там же. С. 5-6.

[66] Там же. С. 6.

[67] Там же. С. 7.

[68] Там же. С. 7.

[69] Сендерович С.Я. Святой Владимир: к мифопоэзису // ТОДРЛ. – Т. 49. – Спб., 1996. – С. 300-313.

[70] Там же. С. 300.

[71] Там же. С. 302,303.

[72] Карпов А.Ю. Владимир Святой….С. 12-13.

[73] Назаренко А.В. Владимир Святой в западноевропейских источниках //Древняя Русь в свете зарубежных источников /Под ред. Е.А.Мельниковой. – М., 2003. С. 319.

[74] Сендерович С.Я. Святой Владимир…С. 303-307.

[75] Там же. С. 310-312.

[76] Там же. С. 307-308.

[77] Гладкова О.В. Евстафий Плакида, Владимир I Святой, Дмитрий Донской //Макарьевские чтения. – Выпуск VIII. – М., 2001. – С. 553-564; Гладкова О.В. «Житие Евстафия Плакиды»: от Нестора до Милорада Павича //Герменевтика древнерусской литературы. – Выпуск 11. – М., 2004 – с. 281-320.

[78] Гладкова О.В. «Житие Евстафия Плакиды»…С. 282.

[79] Гладкова О.В. Евстафий Плакида… С. 556.

[80] Там же. С. 557.

[81] Гладкова О.В. «Житие Евстафия Плакиды»…С. 287.

[82] Там же. С. 287.

[83] Данилевский И.Н. «Повесть временных лет»:Герменевтические основы изучения летописных текстов. – М., 2004.

[84] Там же. С. 168-169.

[85] Там же. С. 169, 170, 174.

[86] Там же. С. 169-173.

[87] Там же. С. 174.

[88] Рычка В.М. Христианские черты князя Владимира-Крестителя //Древняя Русь: вопросы медиевистики. – 2007. - №3 (29). – С. 91-92.

[89] Там же. С. 92.

[90] Там же. С. 92.

[91] Демин А.С. Заметки по персонологии «Повести временных лет» //Герменевтика древнерусской литературы. – Сборник 9. – М., 1998. – С. 52-78.

[92] Там же. С. 54.

[93] Там же. С. 74-76.

[94] Там же. С. 76-78.

[95] Там же. С. 78.

[96] Пауткин А.А. Беседы с летописцем: Поэтика раннего русского летописания. – М., 2002.

[97] Там же. С. 15.

[98] Там же. С. 23-25, 69-71, 82-83, 168, 205, 274.

[99] Там же. С. 274.

[100] Там же. С. 168.

[101] Там же. С. 81-82.

[102] Там же. С. 82.

[103] Там же С. 83. 

 

Скачать: kursovaya3.docx