Факультет гуманитарных и социальных наук
Кафедра истории философии
КУРСОВАЯ РАБОТА
Историософская концепция П.Я. Чаадаева
Содержание:
Введение
- Нигилистическая концепция русской истории и культуры П.Я. Чаадаева
1.1. Социально-философские источники историософской концепции П.Я. Чаадаева.
1.2. Философия истории и культуры П.Я. Чаадаева.
- Русская и западноевропейская культуры в трудах П.Я. Чаадаева.
2.1 П.Я. Чаадаев об особенностях русской культуры.
2.2. Проблема взаимоотношения России и Запада в трудах П.Я. Чаадаева.
Заключение
Список использованных источников
Введение
Петра Яковлевича Чаадаева без сомнения можно поставить в ряд с великими творческими личностями и дарованиями России. В истории отечественной философской и общественной жизни он занимает исключительное положение. Его исключительность в том, что его учения не вписывались ни одно из обозначившихся учений в 30-е годы XIX столетия (западничество, славянофильство).
Чаадаева невозможно определить ни как консерватора, либерала, демократа или социалиста, - поскольку он являлся свободной творческой личностью.
Среди интеллектуалов своего времени он был первым, кто пытался предугадать будущее, опираясь на исторический опыт.
Именно взгляды Чаадаева будоражили общество и ускорили обособление главных течений русской общественной и философской мысли. Мировоззренческий спор о судьбе России и ее месте в мире, возникший вокруг первого Философического письма, не прекратился до настоящего времени. Данная дискуссия то затихала, то возобновлялась, а ее актуальность всегда приходилась на переломные исторические эпохи, когда возрастал интерес к исторической идентификации России.
Актуальность темы исследования. Актуальность выбранной темы заключена в том что ввиду появления новых взглядов и систем в современной философской мысли, возникает необходимость анализа и переосмысления творческого наследия П.Я. Чаадаева, изучения его идей в их цельности, развитии и трансформации. В данной работе будет сделан акцент на историософии мыслителя, на его взглядах, касающихся исторического предназначения России.
Цель исследования. Целью данного исследования является анализ философского наследия П.Я. Чаадаева, в котором освещается историческая роль России и ее отношение к западной цивилизации в контексте современной парадигмы мышления, в этом же и заключается научная новизна данной работы.
Задачи исследования. Цель исследования достигается по средствам решения следующих задач:
- Рассмотрение социально-философских источников творчества П.Я. Чаадаева.
- Рассмотрение истории и культуры России в контексте философских воззрений П.Я. Чаадаева
- Рассмотрение идей П.Я. Чаадаева, касающихся понимания различий России и западной цивилизации.
Степень разработанности. При разработке данного исследования особое внимание, в первую очередь, мы уделили непосредственному изучению философского наследия П.Я.Чаадаева, т.е. мы систематизировали и интерпретировали его взгляды, исходя непосредственно из текстов философа. Это во многом определило специфику нашей работы.
В качестве источников изучения данной темы следует обратить внимание на общие очерки по истории русской культуры и философии XIX века, написанные П.Н.Милюковым, Н.А.Бердяевым, А.И.Введенским, В.В.Зеньковским, С.А.Левицким, Н.Н.Страховым, А.Ф.Замалеевым, А.А.Галактионовым, Б.Н. Тарасовым и многими другими.
Существуют так же специальные исследования творчества Чаадаева. К ним в первую очередь можно отнести работу М.О.Гершензона «П.Я.Чаадаев. Жизнь и мышление», «Докладную записку потомству о Петре Яковлевиче Чаадаеве», написанную М.И.Жихаревым, отдельные главы из «Главных течений русской исторической мысли» П.Н.Милюкова, впервые вышедшей в свет в 1895г.; многочисленные труды современного исследователя творчества Чаадаева З.А.Каменского, главы из книги «Истории русской философии» В.В.Зеньковского, монографию Б.Н.Тарасова, вышедшую в серии ЖЗЛ в 1986 г. Нельзя не упомянуть и о другой книге той же серии, также посвященной Чаадаеву и написанной А.А.Лебедевым (1965 г.). Также были опубликованы и другие работы и статьи о творчестве и взглядах философа.
- Нигилистическая концепция русской истории и культуры П.Я. Чаадаева.
1.1.Социально-философские источники философской концепции П.Я. Чаадаева.
В развитии российской философии XIX века наиболее выдающаяся роль принадлежит великому русскому мыслителю, философу и публицисту Петру Яковлевичу Чаадаеву.[1]
Огромное влияние на формирование мировоззрения и философских убеждений П.Я. Чаадаева оказало знакомство с Шеллингом во время путешествия по Европе. В период с 1829-1831 гг. Чаадаев пишет свое знаменитое философское произведение «Философские письма», после которых, ввиду негодования царя Николая II, он был обвинен в измене властвующим кругам российской империи и объявлен сумасшедшим. После данного обвинения Чаадаев пишет в 1837 году новое произведение «Апология сумасшедшего», вызывая еще большую неприязнь самодержца российской империи. Примененные санкции Николая II запрещали Чаадаеву публикации, и вся его жизнь шла под негласным надзором. Данные меры изолировали Петра Яковлевича Чаадаева от внешнего мира, лишая его возможности общения с ним. Невзирая на цензуру, философские идеи Чаадаева оказали плодотворное влияние на развитие всей русской философской мысли в целом.
Первоначальной основой философии Петра Яковлевича Чаадаева является концепция Абсолютного Разума, коим перед нами предстает сам Бог.[2] Он имеет в себе начало всего сущего в реальности ввиду своей собственной универсальной, духовной, идеальной структуры. Бог предстает перед нами как непротиворечивый в себе Универсум:
«Все имеет начало в совершенной мысли Бога»[3]. Бытие мира, истории и само бытие человека есть ни что иное как результат «непрерывного деяния Бога на мир», его величественного шествия. Человек никогда «не шествовал по другому, как при сиянии божественного света»[4].
Абсолютное единство Бога проявляется во всей совокупности человеческих существ, что находит наиболее яркое воплощение в абсолютном единстве Божественного разума, проявляется в откровении и провиденциональном действии, созидании эйфории и добра. Тем самым, в своих воззрениях П.Я. Чаадаев приходит к выводу, что добро по своей сущности и является субстанциональной основой Божественного разума.
В философии П.Я. Чаадаева Божественный разум, представленный как абсолют в себе, является и предстает перед нами как Бог-отец в котором исчезает всякое противоречие. Он явил себя людям так, «насколько это нужно для того чтобы человек мог находить его в данной жизни и отыскать его в другой». Бог в воззрениях Чаадаева – абсолютное бытие и действительность. Так же, Бог есть «Святой дух», дух, разум, через разум, работающий на души людей. В Святом духе коренятся истоки добра истины и справедливости. В третьих, Бог предстает перед нами как Иисус Христос, в котором человеческое и божественное неразделимы. Поэтому, «если бы не пришел Иисус Христос – мир сделался бы ничем».
Вера и разум открывают перед человеком занавес, раскрывая перед человеком сущность бытия и Бога во всех трех ипостасях его единства. Вера – необходимая предпосылка для единения бога и человека. [5]Разум же позволяет постигнуть сущность бога и мира. В связи с этим вера и разум не разделимы. Быть верующим – означает быть разумным. П.Я. Чаадаев придерживался постулата Августина Блаженного о том, что вера без разума слепа, о том, что слепая вера – вера толпы, а не личности. [6]
Видя смысл христианства в единстве, Чаадаев должен был теоретически признать истинной религией католичество. Символом единства, которого является Папа.
- Философия истории и культуры П.Я. Чаадаева.
Воздействие просветительской философии истории не ограничилось XVIII столетием и было ощутимо в первые десятилетия следующего века. Всякий мыслитель, собирающийся вынести на суд публики свои философско-исторические построения, должен был определить свое отношение к тому, что было сделано просветителями. Не был исключением в этом плане и Петр Яковлевич Чаадаев (1794—1856), приходившийся внуком кн. М.М. Щербатову.[7] Основное его произведение — «Философические письма» (1829—1830) — было написано по-французски не только из-за отсутствия устоявшейся и общепринятой русскоязычной философской терминологии, но прежде всего в надежде на публикацию за границей. При жизни Чаадаева из восьми писем было издано только первое в 1836 году.[8] И эта публикация сделала его известным. Популярность письмам придали как обстоятельства их создания, так и суггестивная манера изложения, способ преподнесения материала, намеренно провокативная интерпретация русской истории, что осознавал и сам Чаадаев, именуя свои соображения «парадоксами» и «странными новостями».[9]
«Философические письма» непосредственно не посвящены философии истории. Сам Чаадаев называл их письмами о «религиозном чувстве» или «мыслями о религии», а самого себя — «христианским философом». Тем не менее проблема русской и европейской истории, отношение к философии истории занимают у Чаадаева важное место. Он постоянно возвращается к историографическим вопросам и дает им историософское толкование.[10]
Принимаясь за изложение своих взглядов, Чаадаев исходил из идеи, что формы повседневной жизни или «бытовые образцы», «инстинкты» создают народ, придают ему неповторимые черты, делают его личностью.[11] Именно из анализа повседневной жизни у Чаадаева и вырастает столь яркое и прежде всего сохраняющееся в памяти противопоставление Запада России, русской истории европейской.
Народы Западной Европы, утверждает Чаадаев, как раз и представляют собой такие личности; несмотря на все свое своеобразие они имеют «общее лицо, семейное сходство». [12]Чаадаев даже говорит о «физиологии европейца». Все это — результат общих форм повседневной жизни, отражающей и повторяющей постоянно из века в век одни и те же представления. [13]Для европейцев это представления о долге, справедливости, праве, порядке. Но эти представления не возникают на пустом месте. Они черпаются из истории и создаются в истории, точнее в тех первоначальных событиях, из которых складывается общество. История Запада говорит о постоянном прогрессе европейских народов. И этот прогресс в первую очередь ощутим в повседневной жизни. Чаадаев даже склонен обожествлять Запад, считая, что в нем уже в какой-то мере реализовалось Царство Божие. Западная цивилизация рождает у Чаадаева утопические настроения и дает ему основание мечтать о создании в будущем «нового общества» на принципах прогресса, то есть на тех принципах, которые уже реализуются в европейской жизни и реализовались в истории Запада.
Характеристика России дается Чаадаевым через противопоставление Западу. Он намеренно приводит гипертрофированные оценки русской истории и жизни. Русский народ, согласно его взглядам, оказался вне истории, по крайней мере у России нет достойной истории, у истоков создания общества и государства нет ярких, героических событий. Начало русской истории тускло и безлико, его последующий ход столь же не примечателен. Оказавшемуся на обочине исторического процесса русскому народу «не было никакого дела до великой всемирной работы», поэтому мы лишь «пробел в интеллектуальном порядке». Не принадлежа ни Востоку ни Западу, русские оказались «межеумками», «чужими для самих себя», «незаконнорожденными детьми» истории. Ничем не отличившись в истории, России остается лишь преподать «урок» всему остальному миру. В чем этот урок, Чаадаев умалчивает. Причина такого печального исторического итога «нашей своеобразной цивилизации» кроется, на взгляд Чаадаева, в неправильном устройстве повседневного быта. Выход из плачевного положения, в котором оказалась Россия — ориентация на Запад. Судьба России теперь зависит от судьбы Запада.
Всякий народ, рассуждал Чаадаев, личность, индивидуальность, воспитываемая историей. Народ обладает историей также как отдельный человек — биографией. Основная воспитательная роль в этом процессе отводится русским мыслителем христианству. Более того, он прямо отождествляет исторические народы с христианскими. Христианство воздействует на индивида и на народы прежде всего в повседневности, через «мелочи жизни», придавая быту порядок и методичность.[14]
Для христианской религии, о которой говорит Чаадаев, характерны два момента: единобожие или «высшее начало единства» и традиция или «непосредственная передача истины в непрерывном преемстве ее служителей». Исторически христианство сложилось как церковь, то есть как определенная социальная система, воспринимаемая верующими в качестве царства истины среди людей. В то же время церковь представляет собой нравственную силу, в ней воплощен принцип единства. Церковь устанавливает духовную дисциплину, задает «режим для души и для тела». Именно в обыденной жизни формируются те «навыки сознания», на основе которых «созревают зачатки добра». [15]Христианство посредством церковной организации действует на двух уровнях: индивидуальном и историческом. Христианская философия реализуется как в нравственных постулатах, так и в истории церкви. Воздействуя на индивидуальное сознание, христианство воспитывает личность в повседневности. Воздействуя на общее сознание, оно воспитывает народ в истории. Но в каждом из этих случаев (и в отношении индивидуального, и в отношении общего сознания) осуществляется влияние невидимой силы. Мы можем наблюдать ее проявление в истории и в конкретном человеке, но не способны непосредственно ощущать ее.
Единственное, что мы можем признать, так это внешний характер действия такой силы. Она не доступна познанию, она принадлежит другому, неведомому нам миру.
Ограниченность познания, провозглашаемая Чаадаевым, неслучайна; она следствие общего принципа, властвующего, по его мнению, в нашем мире — принципа подчинения. То, что доступно познанию, идет от опыта, дающего достоверность понятий, и от разума, который, на первый взгляд, спонтанен, независим, свободен, самостоятелен. Однако на самом деле это не так. Познавая, разум не должен вменять ни предмету познания, ни самому себе принцип и закон бытия. Напротив, он должен подчиниться этому принципу, должен принять этот закон. Возможность познания кроется в «покорности ума». Сила разума состоит в его подчинении. Реальность — вне нас, истина трансцендентна; мы должны перед ней преклониться. Истина доступна не сильному, а слабому, подчиняющемуся ей. Таков же и закон нравственной жизни; долг — это тоже подчинение.[16]
В мире действуют две силы. Одна из них несовершенна, это сила внутри нас, проявляющаяся как самозаконность разума и приводящая к ошибкам и заблуждениям.
Другая сила — вне нас; она совершенна и никогда не ошибается. Итак, наша задача и в жизни, и в познании, и в истории состоит в том, чтобы подчиниться высшей внешней силе. Высшая сила осознается, а не ощущается. Результат такого осознанного подчинения — единство и всеобщность. Ими обладают наука и религия. Это объективное единство. Мы можем наблюдать его в двух плоскостях: как единство индивидуального сознания и как единство истории. Оба они создаются этой высшей силой.
Проблема генезиса сознания органично вписывается в историософскую схему Чаадаева. Размышляя в духе просветительской философии, Чаадаев полагает, что сознание культивируется, воспитывается, задается. У истоков сознания лежит гипотетическая беседа Бога с человеком. Именно тогда в человеческое сознание были заложены первые идеи, или «первоначальные понятия»: о Высшем Существе, о добре и зле, о справедливом и несправедливом. Однако необходимо иметь в виду, что это идеи не врожденные, а привнесенные. Действие высшей силы дискретно; оно проявляется в определенные эпохи и непосредственно влияет на определенные индивидуальные сознания. [17]Такие личности и эпохи будут в подлинном смысле историческими. «Первоначальные понятия» привносятся извне, внушаются отдельным людям. Далее эти понятия нужно сохранить для других людей и передать другим поколениям. Вот здесь и включается в работу социальная организация церкви, признаваемая Чаадаевым главной исторической силой. В соответствии с развиваемой им логикой, русский мыслитель провозглашает в качестве основных исторических лиц пророков и религиозных деятелей, то есть тех, через кого, по его мнению, действует высшая сила. Итак, сознание изначально не обладает «первоначальными понятиями», оно формируется благодаря языку и общению. «Мысль человека есть мысль рода человеческого», — утверждает Чаадаев. Значение религиозной традиции в этом процессе незаменимо. В ней сконцентрирован «опыт поколений», «сокрытый опыт веков»; по сути она и есть история.
Действие внешней высшей или божественной силы способны воспринимать лишь единицы, на которых Божество действует непосредственно. Все же остальные воспринимают высшую силу опосредованно, благодаря разуму. В зависимости от ориентации либо на внешнюю, либо на внутреннюю силы, разум различается как субъективный и объективный. Субъективный разум, или созданный, искусственный, основан на человеческой свободе; это разум во времени. Объективный разум есть отражение внешней, божественной силы; он понимается Чаадаевым как воспроизведение человеческим сознанием мысли Бога[18]. Такой разум формируется традицией и есть в сущности разум исторический. Он проявляется и действует в истории через некоторые народы. Так у Чаадаева вырисовывается мессианская идея. Не все народы являются историческими, но только избранные Провидением. К избранным народам принадлежат европейцы, в то время как Россия, оставаясь христианской страной, но не принадлежа к католическому миру, остается вне истории.
В истории действуют народы-личности. Они узнаваемы и отличимы друг от друга; они имеют так сказать, свое лицо, обладают только им присущим «принципом жизни», придающим единство и своеобразие всем формам их исторического существования.[19] Биологическая метафора, развиваемая Чаадаевым, побуждает его говорить о возрасте народов, о их исторических чувствах, то есть памяти, которая удерживает полученные в пору «юности» сильные впечатления, определяющие в дальнейшем характер такого исторического народа. В истории и через историю, согласно Чаадаеву, происходит воспитание человеческого рода.
Итак, история понимается Чаадаевым как история религиозных убеждений и интересов, как история идей, которые передаются традицией через определенные народы и личности. Все это позволяет Чаадаеву рассуждать о «религиозном единстве истории».
В довершение своих историософских построений, русский мыслитель отмечает четыре положения, составляющие содержание философии истории:
вывод о единстве истории; философ должен указать на это единство;
необходимость оценки истории; критика понятия «исторический факт», то есть перед философом истории стоит задача понимать и осмысливать уже имеющиеся факты, а не открывать новые; достоверность истории устанавливает практический разум, то есть ход истории, опекаемый Провидением, соответствует императивам нравственного сознания.
Отсюда вытекает троякая задача, возникающая перед философией истории:
дать оценку эпохам и историческим личностям; иными словами философ истории должен судить, выносить приговор и пророчествовать; выявить базовые положительные идеи, на основе которых складывалось единство сознания человечества; выработать истинное национальное самосознание.
Успех последней задачи зависит от понимания исторической судьбы и назначения. В широком смысле к исторической судьбе примыкает и «урок» истории, о котором говорит Чаадаев. В качестве такого урока он признает регресс, религиозно-нравственную деградацию человечества.
Прогрессивным развитием отмечены только европейские народы. Этот прогресс — заслуга христианства, ориентирующегося на духовные интересы, которые, в отличии от интересов материальных, бесконечны. Только христианские народы являются на данном этапе народами историческими. Именно поэтому Чаадаев отождествляет современную философию истории с вопросом о европейской цивилизации.
Историософию Чаадаева в целом следует признать реакцией на просветительскую философию истории. Его осознанная ориентация на французских традиционалистов (Де Местра, Бональда, Балланша, Шатобриана) только подтверждают этот вывод. В то же время для обоснования своего понимания истории он обращается к просветительским идеям: о роли мнений и убеждений в истории, о формировании сознания, о прогрессе и др.[20]
- Русская и западноевропейская культуры в трудах П.Я. Чаадаева.
- П.Я. Чаадаев об особенностях русской культуры.
В рассуждениях Петра Чаадаева о России можно выделить, во-первых, признание, что Россия, будучи христианской страной, в то же время оказалась вне круга действия всемирного процесса воспитания человеческого рода христианством; во-вторых, предположения о возможных вариантах изменения этого ее нынешнего состояния. Мы построим настоящую статью на рассмотрении этих двух аспектов.
Когда Чаадаев говорит о том, что всемирный процесс воспитания человеческого рода не коснулся России, он имеет в виду, что в России христианством так и не были внедрены элементы социального бытия, имеющие в конечном счете своим источником Божественное Откровение: те учреждения и традиции, а также "мысли о долге, справедливости, праве, порядке", которые в Европе образуют "необходимые рамки жизни" и "навыки сознания", формирующие объективным образом поведение отдельного человека и нейтрализующие его своеволие. Итак, в Европе внедрены христианством устойчивые формы социального бытия, а в России они не внедрены.[21]
Все первое письмо Чаадаева пронизано мыслью о неоформленности жизни русского человека. Он пишет: "Взгляните вокруг. Разве что-нибудь стоит прочно? Можно сказать, что весь мир в движении. Ни у кого нет определенной сферы деятельности, нет хороших привычек, ни для чего нет правил, нет даже и домашнего очага, ничего такого, что привязывает, что побуждает ваши симпатии, вашу любовь; ничего устойчивого, ничего постоянного; все исчезает, не оставляя следов ни во-вне, ни в нас". Затем он говорит о том, что даже в своих городах мы похожи на кочевников, и т.д. - слова, знакомые всем, кто читал Чаадаева.
Между прочим каждое слово здесь вызывает эмоциональное возражение, на первый взгляд, вполне обоснованное. [22]Как это нет в России хороших привычек, правил и домашнего очага? Как это нет ничего прочного, и что значит, что мы не привязаны к своим городам? Легко представить, какое недоумение вызвали бы у Фамусова эти слова, будь они вложены в уста Чацкого автором комедии "Горе от ума". Или, скажем, - у Ильи Обломова (героя романа Гончарова), все детство и вся жизнь которого построены именно на добрых навыках и прямо-таки культе домашнего очага. Психологически вполне можно понять реакцию современников Чаадаева на публикацию этого письма.
Поэтому важно уточнить, об отсутствии каких навыков, правил и устойчивых традиций жизни в России идет речь у Чаадаева. - О таких именно, которые вырастают не естественным путем из человеческой жизни, или человеческой психологии, или просто из факта совместного человеческого быта, - но имеют, скажем так, некую искусственную природу, навязанную и внедренную христианским воспитанием в быт и человеческую психологию, в том числе и через известное насилие над естественным бытом и естественной человеческой психологией.
Позднее, в одном из своих афоризмов Чаадаев напишет: "Как известно, основой нашего социального строя служит семья, поэтому русский народ ничего другого никогда и не способен усматривать во власти, кроме родительского авторитета, применяемого с большей или меньшей суровостью, - и только. Всякий государь, каков бы он ни был, для него - батюшка". Чаадаев хочет сказать, что государственные отношения в России есть лишь калька с семейных, т.е. с тех естественных психологических связей, которые строятся на основе кровнородственных, в этом смысле натуральных, природных отношений. Чаадаев продолжает: "Мы не говорим, например: я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено. В нашем представлении не закон карает провинившегося гражданина, а отец наказывает непослушного ребенка. Наша приверженность к семейному укладу такова, что мы с радостью расточаем права отцовства по отношению ко всякому, от кого зависим".
Таким образом, в России естественная семейная патриархальная норма выступает универсальным образцом для всех других общественных отношений. Поэтому Чаадаев добавляет: "Идея законности, идея права для русского народа бессмыслица". Уточним, что снова речь идет не вообще о законности или праве, потому что выше он только что говорил о господстве в России семейного права, но о таких идеях права и законности, которые в "Философических письмах" им сравниваются с архетипами Платона и a priori Канта, "предваряющими какие бы то ни было проявления души и предшествующими всякому опытному знанию и всякому самостоятельному действию ума". [23]
Продолжая тему права и законности в России, Чаадаев далее пишет, что круг идей, на котором построена вся наша история и который даже составляет поэзию нашего существования, "признает лишь право дарованное и отметает всякую мысль о праве естественном".[24] Говоря о праве естественном, он имеет в виду, конечно же, то право, о котором только что говорил выше: право что-либо делать согласно независимому ни от чьей субъективной воли закону, а не потому, что кто-то разрешил или не разрешил. Мысль о том, что в России господствует семейное право и власть любого начальника, повторяется также в известном письме Чаадаева к А.И.Тургеневу 1843 года.
Итак, можно сказать, что, конечно же, в России существуют правила и навыки жизни, точно так же как существует государство со своим чиновничьим аппаратом, в этом смысле в России все почти так же как в Европе. В Европе есть определенное право и определенная законность, и в России есть определенное право и определенная законность. Но общность эта, по Чаадаеву, мнимая, на деле же природа того и другого в Европе и в России разная. В чем же состоит это различие?
"Говоря о России, - пишет Чаадаев, - постоянно воображают, будто говорят о таком же государстве, как и другие; на самом деле это совсем не так. Россия - целый особый мир, покорный воле, произволению, фантазии одного человека". И дальше Чаадаев продолжает: "Именуется ли он Петром или Иваном, не в том дело: во всех случаях одинаково это - олицетворение произвола".
Таким образом, мы выходим на ключевую чаадаевскую характеристику особого мира, именуемого Россией, - это мир, который является олицетворением произвола отдельного человека. Не твердые и объективные правила, законы и нормы жизни, исходящие из внешнего и независимого по отношению к жизни и сознанию отдельного человека источника, определяют бытие целого государства, но произвол или своеволие этого отдельного человека.
И речь идет не только о подчинении целой страны произволу государя. Произвол государя есть не что иное, и мы это выше отмечали, как воспроизведение на уровне государства в целом семейной, именно отцовской нормы. Но сама эта норма - "разрешу или не разрешу" - универсальна и пронизывает все поры российского общества. Например, российский чиновник, не важно "именуется ли он Петром или Иваном", не автоматически выполняет свои обязанности, за что собственно и должен получать жалованье, но каждый раз сам решает, в какой мере их выполнять, - иначе не пришлось бы гоголевскому Чичикову совать деньги в руку незабвенному Кувшинному рылу за рядовое оформление купчей.
Можно сказать, что у русского человека "навыки сознания" так и не были отработаны до автоматизма христианским воспитанием, и в этом смысле он каждый раз находится в состоянии "движения", при котором отсутствуют "правила и определенность сферы деятельности", но это и означает всеобщность ситуации произвола и своеволия[25]. Вот что имеет в виду Чаадаев, когда пишет о том, что Россия не вошла в круг действия всемирного процесса воспитания человеческого рода христианством, и о том, что она до сих была предоставлена самой себе.
Об этой предоставленности России самой себе Чаадаев пишет в первом из "Философических писем". Россия, оказавшись между Востоком и Западом, могла бы сочетать в себе две великие основы духовной природы - воображение и разум, и объединить в своем просвещении исторические судьбы всего земного шара. Однако Провидение не позволило нам сыграть такую роль, напротив, "предоставило нас всецело самим себе, не пожелало ни в чем вмешиваться в наши дела, не пожелало нас ничему научить". Тем самым Россия попала в один ряд с такими народами, как Китай и Индия, а также народами древнего мира - Рим, Греция, Египет и др., которые тоже были предоставлены самим себе. Общими чертами их является, во-первых, то, что их история всецело определяется материальными условиями существования - географическими, климатическими и др., и, во-вторых, отсутствие действительного развития. И закономерно, что Чаадаев эти же самые черты обнаруживает у России.
"Образующее начало у нас - элемент географический...; вся наша история - продукт природы того необъятного края, который достался нам в удел. Это она рассеяла нас во всех направлениях и разбросала в пространстве с первых же дней нашего существования; она внушила нам слепую покорность силе вещей, всякой власти, провозглашавшей себя нашей повелительницей. В такой среде нет места для правильного повседневного общения умов; в этой полной обособленности отдельных сознаний нет места для их логического развития, для непосредственного порыва души к возможному улучшению, нет места для сочувствия людей друг другу, связывающего их в тесно сплоченные союзы, перед которыми неизбежно должны склониться все материальные силы; словом, мы лишь географический продукт обширных пространств, куда забросила неведомая центробежная сила, лишь любопытная страница физической географии земли".
Подчеркнем намечающийся здесь круг взаимно порождающих друг друга причин и следствий: особые природные условия создают обособленность сознаний, которая в свою очередь приводит к подчинению этим же природным условиям, а также - любой власти, провозгласившей себя в качестве таковой. Этот круг порождающих друг друга причин и следствий делает понятным отсутствие прогрессивного развития России, о которой выразительно пишет в "Философических письмах" Чаадаев: "Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели".[26]
Ясно, что с этого движения "по линии, не приводящей к цели", можно сойти только в результате некоего духовного усилия, внешнего по отношению к любым природным условиям и независимого от любой власти. В Европе таким усилием явился импульс христианства. Перейдем к рассуждениям Чаадаева по поводу возможностей аналогичного импульса относительно России.
В "Философических письмах" им выдвигается мысль, что совлечь Россию с ее нынешнего положения и подключить к процессу воспитания человеческого рода можно было бы через "оживление всеми способами наших верований нашего воистину христианского побуждения". Если учесть, что выше Чаадаев связывает процесс воспитания человеческого рода с развитием "социальной идеи христианства", то эту мысль можно интерпретировать как призыв к тому, чтобы и православная церковь все-таки взяла на себя, по примеру западной церкви, роль организующего начала в видах социального развития общества. Что и должно привести, наконец, к внедрению в жизнь и быт российского общества соответствующих идей, традиций и учреждений, аналогичных европейским, и к оформлению мышления русского человека, вытеснив его произвол и своеволие теми "навыками сознания, которые придают уют уму и душе непринужденность, размеренное движение".
В то же время этот призыв к изменению уже сейчас роли православной церкви в жизни российского общества соседствует в "Философических письмах" с другим соображением, - о том, что, по-видимому, нынешнее состояние России - "не входить составной частью в человечество" - все-таки имеет какой-то определенный и разумный смысл, который лишь пока непонятен, но станет понятным "отдаленным потомкам". Но в таком случае, и будущее России должно быть связано не с совлечением ее с этого состояния, а именно с сохранением и учетом ее нынешнего состояния. [27]
Оба намечающихся подхода к пониманию настоящего состояния России можно рассматривать как существенно различные и даже противоположные. И важно, что они присутствуют в самом начале, в первом же из "Философских писем".
"Философические письма" были написаны Чаадаевым в 1828-31 годах. Если мы обратимся к позднейшим высказываниям Чаадаева, то увидим, что эта двойственность в его отношении к будущему России сохраняется и даже получает развитие. В то же время в этих высказываниях можно обнаружить стремление к своеобразному синтезу обоих подходов на основе некоторых новых идей, отличных от тех, которые являлись существенными для "Философических писем". Сначала приведем и проанализируем известные слова Чаадаева из его писем к А.И.Тургеневу, написанных в 1835 году, т.е. еще до публикации в "Телескопе" первого из "Философических писем" и последовавшей после этого бурной реакции так называемого общества и объявления Чаадаева сумасшедшим по "высочайшему повелению".
В обоих письмах общей является мысль о преимуществах нахождения России вне процессов, происходящих в Европе. В первом письме Чаадаев пишет: "Вы знаете, что я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу: ее задача дать в свое время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе". И дальше он связывает призвание России к разрешению споров Европы с отстраненностью России от того, что в то время происходило в Европе; как можно предположить, имеются в виду революционные события 1830 года, польское восстание 1830-31 гг. и др.: "Поставленная вне того стремительного движения, которое уносит там умы, имея возможность спокойно и с полным беспристрастием взирать на то, что волнует там души и возбуждает страсти, она, на мой взгляд, получила в удел задачу дать в свое время разгадку человеческой загадки".
Обратим внимание на то, что здесь Чаадаевым намечается то решение вопроса о призвании России - "найти себя среди человечества", - которое в "Философических письмах" он возлагал на отдаленных потомков. Речь идет о способности России в виду ее особого положения в мире к разрешению споров Европы и к тому, чтобы дать разгадку человеческой загадки. [28]
В другом письме к А.И.Тургеневу тоже подчеркивается отстраненность России от бурных процессов ("крутни"), протекающих на Западе, и проводится мысль о связанном с этой отстраненностью призвании, которое теперь определяется как служение интересам рода человеческого в целом. Намечающаяся здесь идея всечеловеческой миссии России получит впоследствии развитие в русской философской мысли ХIХ, в частности в взглядах Вл.Соловьева и Ф.Достоевского. Но в этом письме есть еще одна новая мысль по сравнению с "Философическими письмами": об особой роли русского царя в реализации всечеловеческого призвания России.
Так, Чаадаев пишет о том, что "...Россия слишком могущественна, чтобы проводить национальную политику; что ее дело есть политика рода человеческого; что Император Александр прекрасно понял это, и что это составляет лучшую славу его". Новизна состоит в том, что цивилизующая роль, которую Чаадаев в "Философических письмах" отводил христианской религии, теперь начинает возлагаться, по крайней мере в отношении России, на ее царя, т.е. на светскую власть. И если уж быть более точным - на русское деспотическое государство. Чаадаев восклицает: "Странное заблуждение считать безграничную свободу необходимым условием для развития умов. Взгляните на Восток! Разве это не классическая страна деспотизма? И что ж? Как раз оттуда пришел миру всяческий свет. Взгляните на арабов! Имели ли они хоть какое-нибудь представление о счастьи, даруемом конституционным режимом? И тем не менее мы им обязаны доброй частью познаний. Взгляните на средние века. Имели ли они хоть малейшее понятие о несказанной прелести золотой посредственности? И однако именно в средние века человеческий ум приобрел свою наивеличайшую энергию". Здесь же Чаадаев говорит об отсутствии какой-либо принципиальной разницы между цензурой николаевской России и тем контролем, который осуществляла над мышлением инквизиция, и о том, что инквизиция все же не смогла остановить прогресс познания.
Итак, нахождение России вне мирового движения теперь объясняется ее особой, всечеловеческой миссией - осуществлять интересы человечества в целом. И особые надежды в реализации этого призвания, через которое Россия наконец подключится к мировому процессу, Чаадаев возлагает уже на особую роль русского государства и царя, т.е. на светскую власть, а не на церковь.
Дальнейшее развитие этих идей мы получаем в работе 1836 года "Апология сумасшедшего". В ней он формулирует мысль о том, что "род человеческий должен следовать только за своими естественными вождями, помазанниками бога, что он может подвигаться вперед по пути своего истинного прогресса только под руководством тех, кто тем или другим образом получил от самого неба назначение и силу вести его". Здесь важно резкое расширение круга тех, кто имеет право вести общество за собой. Ясно, что среди естественных вождей человеческого рода и помазанников Бога находится не исключительно только христианская церковь, но также и светская власть - государь и государство.
Затем Чаадаев пишет: "Уже триста лет Россия стремится слиться с Западной Европой, заимствует оттуда все наиболее серьезные свои идеи, наиболее плодотворные свои познания и свои живейшие наслаждения". Эти триста лет означают, что Чаадаев имеет в виду период развития России примерно с ХYI века, т.е. задолго до Петра Великого. Мысль эта вполне совпадает со словами о подражательном характере культуры России из "Философических писем". А дальше идет фраза: "Но вот уже век и более, как она не ограничивается и этим", т.е. не ограничивается лишь заимствованием идей и прибавлением их к тому, что уже сложилось в России. После этой фразы Чаадаев переходит к реформам Петра Великого. Что же нового внес Петр Великий по сравнению с уже происходившим до него подражанием Европе?
"Величайший из наших царей, тот, который, как говорят, начал для нас новую эру, ...полтораста лет тому назад пред лицом всего мира отрекся от старой России. Своим могучим дуновением он смел все наши учреждения; он создал пропасть между нашим прошлым и нашим настоящим и бросил туда без разбора все наши традиции". Таким образом, новым моментом является решительное и безоглядное отречение от того, чем была России раньше. Ясно, что Чаадаев развивает тему отречения от прошлого в значительной степени в полемике со славянофилами. Но свое видение этого прошлого он приписывает Петру.
Чаадаев пишет: "Высокий интеллект этого необыкновенного человека безошибочно угадал, какова должна быть наша исходная точка на пути цивилизации и всемирного умственного движения". Далее он пишет о том, что этой исходной точкой не могло быть прошлое страны. "Нам незачем задыхаться в нашей истории и незачем тащиться, подобно западным народам, чрез хаос национальных предрассудков, по узким тропинкам местных идей, по изрытым колеям туземной традиции". И затем Чаадаев формулирует тезис, выступающий результатом всего предыдущего рассуждения: "Мы должны спонтанным порывом наших внутренних сил, энергическим усилием национального сознания овладеть предназначенной нам судьбой". Возможность такого свободного порыва облегчается, согласно Чаадаеву, отсутствием у России богатой и плодотворной истории, живых преданий, глубоко укоренившихся учреждений, резко очерченной и ярко выраженной народности, которые, если бы они были, могли бы быть использованы Петром для возрождения страны.
Чаадаев пишет о том, что как бы не были велики гений Петра и энергия его воли, но то, что он сделал, было возможно лишь при условии, что прошлое и традиции нации были по своей природе бессильны создать ее будущее. Это бессилие прошлого нации определить ее будущее связаны опять же с тем, что "каждый важный факт нашей истории был нам навязан, каждая новая идея почти всегда заимствована". Подчеркнем то, в чем состоит мысль Чаадаева: в силу того, что история страны и ранее строилась на постоянном заимствовании идей и фактов со стороны, страна оказалась не способной сопротивляться решительному внедрению Петром очередных новых идей и учреждений, перечеркивающих прошлую историю страны.
Чаадаев пишет, имея в виду это постоянное заимствование в прошлом, что "самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии".
Соединив эту мысль Чаадаева с результатом его предыдущего рассуждения о том, что сделал Петр с Россией, мы получаем нечто, звучащее на первый взгляд даже противоречиво: именно потому что отсутствует свободный почин в социальном развитии страны и все строится на заимствовании со стороны, появляется возможность спонтанным, т.е. свободным, порывом наших внутренних сил и энергическим усилием национального сознания овладеть предназначенной нам судьбой.[29]
Изложим мысль более развернуто. Так как страна и раньше развивалась не в силу своих собственных, самостоятельных по отношению к чьей-либо воле, в том числе и к воле ее вождей, - традиций, идей и учреждений, но за счет традиций, идей и учреждений, заимствованных со стороны ее вождями (а это и значит отсутствие свободного почина, т.е. отсутствие развития в силу своих собственных внутренних импульсов), то, следовательно, и в каждый настоящий момент ее истории оказывается возможным для ее новых вождей решительная замена прежних заимствованных идей, учреждений и традиций на новые, тоже заимствованные, - в ходе свободного порыва и энергетического усилия. Вот о чем говорит пример, или, если использовать любимые выражения Чаадаева, - урок и наставление Петра Великого.[30]
И далее Чаадаев пишет о возможности использовать этот урок Петра - урок перечеркивания наличных учреждений, идей и традиций и решительной замены их новыми учреждениями, идеями и традициями - для очередных изменений в судьбе России теперь уже в связи с ее новым призванием. Сначала он говорит о том, в чем состоит это призвание, и мы видим, что речь идет, как и в письмах к А.И.Тургеневу, о всечеловеческой миссии России.
2.2. Россия и Запад в трудах П.Я. Чаадаева.
Чаадаев оговаривает, что на Западе есть не только добродетели, но и пороки. Однако народы Европы, в отличие от России, имеют богатую историю: "Мир пересоздавался, а мы прозябали в наших лачугах из бревен и глины". "Мы живем лишь в самом ограниченном настоящем, без прошедшего и без будущего, среди плоского застоя".
"Я считаю наше положение счастливым, если только мы сумеем правильно оценить его; я думаю, что большое преимущество - иметь возможность созерцать и судить мир со всей высоты мысли, свободной от необузданных страстей и жалких корыстей, которые в других местах мутят взор человека и извращают его суждения".
Говоря о необузданных страстях и жалких корыстях в "других местах", Чаадаев, по-видимому, имеет ввиду классовую борьбу и погоню за прибылью, которые начались в Европе ХIХ века, окончательно вступившей на путь капиталистического развития, и от которых была еще счастливо свободна николаевская Россия.[31]
Чаадаев продолжает: "Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, которые занимают человечество. Я часто говорил и охотно повторяю: мы, так сказать, самой природой вещей предназначены быть настоящим совестным судом по многим тяжбам, которые ведутся перед великими трибуналами человеческого духа и человеческого общества".
Если перевести эти слова Чаадаева на язык его предыдущих рассуждений, то можно сказать, что речь идет об очередном заимствовании социальных идей Европы, но таких, которые пока не получили в ней самой удовлетворительного разрешения в виду развязывания "необузданных страстей и жалких корыстей", и на разрешение которых Россия, по мнению Чаадаева, гораздо больше готова, чем Европа, именно потому, что в ней, в России, пока все эти страсти и корысти не развязаны.
Дальше он говорит о том, что ни наши учреждения, представляющие свободные создания наших государей, ни наши мнения, которые тщетно силятся установиться в отношении даже самых незначительных вещей, - "ничто не противится немедленному осуществлению всех благ, какие Провидение предназначает человечеству. Стоит лишь какой-нибудь верховной воле проявиться среди нас - и все мнения стушевываются, все верования покоряются и все умы открываются для новой мысли, которая предложена им".
Обратим внимание, что Чаадаев фактически призывает верховную власть, или, скажем так, предлагает ей в новой ситуации, теперь уже в ХIХ веке, повторить то, что сделал Петр Великий в свое время, полтора столетия назад. Но с некоторыми изменениями. Теперь уже дело заключается не в просто том, чтобы перевести на российскую почву порядки Европы, но сделать то, что с такими мучениями пытаются делать сейчас в Европе, лучше чем в самой Европе, без ее ошибок и заблуждений. Чаадаев говорит об огромном преимуществе России по отношению к Западу, в силу которого "...нам позволено надеяться на благоденствие еще более широкое, чем то, о котором мечтают самые пылкие служители прогресса". В чем же состоит это огромное преимущество? Оно состоит в том, что "для достижения этих окончательных результатов нам нужен только один властный акт той верховной воли, которая вмещает в себе все воли нации, которая выражает все ее стремления, которая уже не раз открывала ей новые пути, развертывала пред ее глазами новые горизонты и вносила в ее разум новое просвещение".
Здесь снова апелляция к опыту Петра Великого и подталкивание современной Чаадаеву верховной власти к использованию этого опыта для разрешения тех социальных общечеловеческих задач, которые поставила перед собой, но уже не способна решить запутавшаяся в собственных противоречиях современная Европа.
И это повторное использование опыта Петра Великого вполне возможно, так как по своей сути страна осталась той же - все учреждения, традиции и идеи заимствованы, и, следовательно, их снова решительно можно поменять, народ же остается, как и раньше, покорным верховной воле, следовательно, ничто не помешает всю страну вновь развертывать в том направлении, в каком решит это сделать верховная воля.
В этой покорности произволу верховной воли русский народ, по Чаадаеву, обнаруживает свое величие и свою высокую мудрость: "Обработанные, отлитые, созданные нашими властителями и нашим климатом, только в силу покорности стали мы великим народом.
Посмотрите от начала до конца наши летописи, - вы найдете в них на каждой странице глубокое воздействие власти, непрестанное влияние почвы и почти никогда не встретите проявлений общественной воли. Но справедливость требует также признать, что, отрекаясь от своей мощи в пользу своих правителей, уступая природе своей страны, русский народ обнаружил высокую мудрость, так как признал тем высший закон своих судеб".
Зафиксируем теперь в общем виде изменения во взглядах Чаадаева на положение России и на ее будущее в сравнении с "Философическими письмами". В "Письмах" шла речь о том, что Россия находится вне мирового процесса воспитания человеческого рода христианской церковью. Это "нахождение вне" представляло загадку, которую, возможно, решат отдаленные потомки. Но ясно было то, что необходимо вывести Россию из этого положения, снова начав у нас воспитание человеческого рода, придав России христианский импульс.
Теперь же утверждается, что само нахождение вне мирового процесса обладает тем преимуществом, что мы не втянуты в бурные процессы на Западе, поэтому Россия может решать задачи, стоящие перед всем человечеством. Таким образом, то, что раньше выступало загадкой, теперь прояснилось в качестве выгодного положения.
Другое различие состоит в переносе цивилизующей роли с христианской церкви на деспотически действующую светскую власть, или государя.
Общим же остается сам характер задач, которые необходимо решать. А именно, речь идет об усвоении и внедрении в общественную жизнь все тех же идей долга, справедливости, права и порядка, действующих, подобно априорным понятиям Канта, независимо от чьего-либо своеволия и произвола. И общим остается также упор на акт воли, в ходе которого Россия одним махом, наподобие реформ Петра, должна быть переведена в другое состояние, к которому долго и мучительно шла и до сих пор идет Европа. [32]
Если мы теперь соединим вместе задачу внедрения в жизнь России идей долга, справедливости, права и порядка, о которых идет речь у Чаадаева, с предлагаемым способом решения этой задачи через акт верховной воли, опирающейся на покорность России произволу государя, то обнаружим, что в самой такой постановке вопроса Чаадаевым заключается некоторый замечательный парадокс.
В самом деле, верховной воле предлагается использовать возможность произвола по отношению к собственной стране для того, чтобы перевести эту страну в состояние, при котором заработали бы независимые ни от чьего произвола и своеволия идеи долга, справедливости, права и порядка. Или по-другому: то обстоятельство, что в стране почти никогда не встречалось "проявлений общественной воли", но было глубокое воздействие властей и непрестанное влияние почвы, теперь рассматривается как преимущество, позволяющее осуществить такое очередное глубокое воздействие властей, которое должно привести, наконец, к началу развития страны именно на основе проявления общественной воли, а не произвола властей.
Но насколько основательным и серьезным будет это очередное заимствование со стороны идей и порядков при помощи очередного властного акта верховной воли? И не постигнет ли это новое заимствование судьба прошлых заимствований, перечеркнутых властным актом верховной воли?
Если мы обратимся к еще более поздним работам и афоризмам Чаадаева, то увидим, что в своих рассуждениях по поводу России он продолжает биться в круге этих проступивших уже в работе "Апология сумасшедшего" противоречий. [33]
В статье "L'Univers 15 января 1854", написанной Чаадаевым как бы от лица француза, прожившего определенное время в России, говорится о том, что Россия - "это не что иное, как факт, один голый факт, стремящийся развернуться на карте земного шара в размерах, с каждым днем все более исполинских, и необходимо, следовательно, ограничить этот чрезмерный рост и пресечь натиск на старый цивилизованный мир, который есть наследник, блюститель и хранитель всех предшествующих цивилизаций, в том числе и той, в которой Россия некогда почерпнула первые познания, свой пышный и бесплодный обряд, в котором она продолжает замыкаться".
Мы видим, что Чаадаев в 1854 году, т.е. почти через два десятилетия после написания "Апологии сумасшедшего", как бы прощается со своими иллюзиями на особую всечеловеческую роль России и возвращается на позиции "Философических писем".
"Все знают также и то, что если бы Россия лишилась просвещения Запада, то стала бы добычей того или другого из своих воинственных соседей, более передовых в военном искусстве. Вот если бы она дошла до своего настоящего состояния усилиями внутреннего своего развития, если бы она почерпнула свою политическую значительность из своей собственной сущности; да, тогда было бы совсем другое дело".
"Но ведь на самом деле не было ничего подобного. Как известно, в один прекрасный день Россия сама ниспровергла все то, что составляло ее отличительное лицо, признав, очевидно, недостаточность своей национальной сущности, и облеклась затем в формы европейской цивилизации". Таким образом Чаадаевым теперь оцениваются петровские реформы.[34]
Далее Чаадаев переходит к факту закрепощения сельского населения России и к отсутствию какой-либо заметной разницы между свободным человеком и крепостным рабом. И при всем при этом, иронически пишет Чаадаев, Россия посягает "на звание народа с высшей, против других, цивилизацией, ссылаясь на сохранение спокойствия во время пережитого недавно Европой потрясения. И заметьте: эти претензии предъявляет уже не одно правительство, вся страна в целом. Вместо послушных и подчиненных учеников, какими мы еще не так давно пребывали, мы вдруг стали сами учителями тех, кого вчера еще признавали своими учителями".[35]
После этого Чаадаев высказывает уже цитированное нами ранее положение о том, что Россия - целый особый мир, покорный воле и фантазии отдельного человека; мир, выступающий олицетворением произвола.
Итак, налицо ощутимый пересмотр Чаадаевым своих прежних рассуждений по поводу преимуществ России, свободной от страстей Запада. И тем не менее сохраняется прежний конечный вывод, проходящий в качестве лейтмотива через все его работы, - о необходимости насильственного перевода России на новый способ развития: "В противоположность всем законам человеческого общежития Россия шествует только в направлении своего собственного порабощения и порабощения всех соседних народов. И поэтому было бы полезно не только в интересах других народов, а и в ее собственных интересах - заставить ее перейти на новые пути".
Но обратимся к афоризму, который, если судить по его содержанию, скорее всего был написан в период, близкий к написанию работы "L'Univers 15 января 1854". Там мы обнаружим, что Чаадаев, не отказываясь от мысли о желательности и возможности перемен в России под действием волевого акта верховной власти, в то же время приходит к осознанию бесперспективности каких-либо коренных изменений в стране именно в силу ее бесконечной податливости волевым актам верховной власти. Не случайно, весь афоризм, взятый в целом, оставляет снова впечатление некоторой парадоксальности. [36]
Чаадаев пишет: "Дело касается не пустяка: приходится решить, может ли народ, раз сознавший, что он в течение века шел по ложному пути, в один прекрасный день простым актом сознательной воли вернуться по пройденному следу, порвать с ходом своего развития, начать его сызнова, воссоединить порванную нить своей жизни на том самом месте, где она некогда, не очень-то ясно каким образом, оборвалась".
Слова, что народ шел по ложному пути в течение века, указывают, по-видимому, теперь на критическое отношение Чаадаева к развитию России с начала XYII века, т.е. после реформ Петра. И ставится вопрос о возможности переоценки этого развития и возвращения России к состоянию предшествующего периода.
Чаадаев пишет о том, что мы, т.е. Россия, находимся накануне "если не разрешения, то во всяком случае попытки разрешения этой небывалой задачи, накануне такой социальной операции, о которой никогда еще не решались мечтать самые смелые утописты в дерзновеннейших своих фантазиях".[37]
Далее он говорит, что "можно ожидать, что недалек час бурного проявления национального чувства, по крайней мере в образованной части общества". И крайне интересным является аргумент Чаадаева в пользу возможности наступления этого часа и, следовательно, начала новой небывалой операции над страной. Аргумент состоит в том, что вообще "социальное движение большей частью совершается в зависимости не от размеров самих движущих сил, а от степени бессилия общества".
Поэтому он и успокаивает, что нам не угрожает революция на манер западноевропейских, потому что "исходные точки у западного мира и у нас были слишком различны, чтобы мы когда-нибудь могли придти к одинаковым результатам". И затем Чаадаев добавляет, как нам представляется, ключевую фразу, объясняющую неизбежность различных результатов каких-либо социальных изменений в Европе и России.
"К тому же, в русском народе есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно нерушимое, а именно, его полное равнодушие к природе власти, которая им управляет". Потом идет текст, который мы ранее уже цитировали: о том, что в основе российского социального строя лежит семейная норма, что русский народ усматривает во власти лишь родительский авторитет и всякий государь для него - батюшка. Вместо того, чтобы говорить, что мы имеем право сделать то-то и то-то, мы говорим: "это разрешено, а это не разрешено". И ничто не заставит нас выйти из круга идей, который признает лишь право дарованное и отметает всякую мысль о праве естественном.
И вот далее идет фраза, которая, как нам кажется, нейтрализует или сводит на нет мысль, высказываемую самим же Чаадаевым в начале афоризма, - о возможности "простым актом сознательной воли" провести действительно глубинные изменения в жизни России в целом, о которых не могли мечтать самые смелые утописты. Эта фраза следующая: "...Что бы ни совершилось в высших слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия; скрестив руки на груди - любимая поза чистокровного русского человека, - он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык, ибо, - к чему тут обманывать себя самих, - ему снова понадобятся владыки, всякий другой порядок он с презрением или гневом отвергнет".
Итак, с одной стороны, Чаадаев все-таки выражает надежду на то, что дело в России идет к небывалой операции по изменению ее нынешнего состояния "простым актом сознательной воли", и теперь даже не столь важно, что на этот раз имеется в виду возвращение России на один век назад, чтобы начать развитие сызнова. Важно, что, с другой стороны, Чаадаев признает в то же время, что любой поворот под действием сознательной воли не затронет самую суть Россию. Произвол ее верховной власти потому и оказывается возможным, что сам русский народ остается безучастным в отношении любых действий верховной власти, и каким бы просвещенным и прогрессивным не оказался его новый верховный благодетель, для русского народа он по-прежнему будет воспринят как батюшка и владыка.[38]
Нам важно подчеркнуть эту связь между возможностью произвольных действий по отношению к России со стороны ее верховной власти, или тех, которые объявят себя в качестве таковой, и безучастностью народа к этим произвольным действиям, в силу чего никакие действия верховной власти и не способны привнести действительно коренные изменения в жизнь российского общества.
Заключение
П.Я. Чаадаев - один из тех мыслителей, жизнь и творчество которого представляют интерес не только для философов, историков, но и для современников. На просветительские воззрения Чаадаева во все периоды его творчества оказывали воздействие религиозные представления. Он изучал библейские тексты, увлекался теологической литературой.
Концепция России, выдвинутая в «Философических письмах», является первым в истории русской общественной мысли документом русского национального самосознания, в котором осмысление ведется в широком философско-историческом контексте.
«Философические письма» являются произведением поистине новаторским, делающим эпоху. В процессе построения своей теории Чаадаев сосредотачивается на многих «действительных болезнях» и несовершенствах русской жизни.
Появление «Философических писем» в открытой печати произвело впечатление выстрела в «темную ночь», и было с сущности первым гласным общественным протестом такого масштаба, после того, как было подавлено восстание декабристов. Критика Чаадаевым России была по существу продолжением декабристкой критики.
В сочинении Чаадаева «Философские письма» доминируют две темы:
1) Россия - ее прошлое, настоящее и будущее
2) философия как философия истории
Россия - первостепенная тема для Чаадаева, в связи с которой он рассматривал и многие другие интересующие вопросы. Как складывалось прошлое России, по каким путям идет осознание ее настоящего, как уяснить ее будущее - эти проблемы не уходят из поля зрения философа. Его видение России сводится к тому, что Россия - страна аномальная, ее прошлое и действительность образовываются вопреки и в противоречии с законами развития и существования народов. В последующем он высказывает предположение, что Россия не только преодолеет собственные трудности общественного развития, но и поможет Западу решить его проблемы. Но для этого Россия должна быть коренным образом преобразована во всех отношениях.
Анализируя взгляды Чаадаева в контексте противопоставления идей западников и славянофилов, его вполне можно охарактеризовать как представителя западнического направления. Однако ясно, что фигура Чаадаева едва ли может быть втиснута в тесные рамки разногласий между западниками и славянофилами. Можно согласиться с более широкой и глубокой характеристикой В.В.Зеньковским философского учения П.Я.Чаадаева как богословия культуры и как попытки построения христоцентрического понимания истории.
Дать общую оценку политическим взглядам Чаадаева непросто. Главная трудность состоит в том, что Чаадаев противоречив.
Неоднозначное творчество Чаадаева позволяло исследователям называть его мистиком и консерватором, деятелем освободительного движения, чисто религиозным мыслителем. Но, как бы, ни оценивались взгляды Чаадаева, он сыграл значительную роль в развитии общественной мысли России.
Список использованных источников:
- Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. Л., 1991.
- Зеньковский В.В. История русской философии. Т. 1. Ч. 1. Л., 1991.
- Лосский Николай Онуфриевич. История русской философии. — М. : Академический Проект, 2007. — 551с.
- Лебедев А.А. Чаадаев. — М.: Мол. гвардия, 1965. — 270 с.
- Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7
- Жихарев М. И. Докладная записка потомству о П. Я. Чаадаеве // Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989.
- Каменский З. А. Урок Чаадаева (П. Я. Чаадаев в 40-50-х годах XIX в.) // Вопр. философии. 1986. No 1.
- Кожинов В. В. Судьба России. Вчера, сегодня, завтра. М., 1990.
- Макаровская Т. В. "Философические письма" П. Я. Чаадаева и оценке А. С. Пушкина // Освободительное движение в Россия. Межвузовский научи, сб. Вып. 11. Саратов, 1986.
- Мильчина В. А., Осповат А. Л. О Чаадаеве и его философии истории // Чаадаев П. Я. Сочинения. М., 1989.
- Тарасов Б. II. Молодой Чаадаев: книги и учителя // Альманах библиофила. М., 1985. Вып. 18.
- Тарасов Б. "Преподаватель с подвижной кафедры". Новое и забытое о П. Я. Чаадаеве и его современниках // Литературная учеба. 1988. No 2.
- Тарасов Б.Н. Чаадаев. — 2-е изд. доп. — М.: Мол. гвардия, 1990. — 575 с.
- Ульянов Н. И., Басманный философ//Юность. 2001. С. 81-90
- Чемерисская М. И. П. Я. Чаадаев и А. И. Герцен // Общественное движение в России XIX века. Сб. статей. М., 1986.
- Шпет Г. Г. Сочинения. М., 1989.
- Эйдельман Н. Я. Пушкин и Чаадаев (последнее письмо) // Россия/Russia. 1988. No 6.
[1] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[2] См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин и Чаадаев (последнее письмо) // Россия/Russia. 1988. No 6.
[3] Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранных писем: В 2т.-М.:Наука, 1991 С.461
[4] Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранных писем: В 2т.-М.:Наука, 1991 С. 352-353
[5] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[6] См.: Тарасов Б. "Преподаватель с подвижной кафедры". Новое и забытое о П. Я. Чаадаеве и его современниках // Литературная учеба. 1988. No 2.
[7] См.: Чемерисская М. И. П. Я. Чаадаев и А. И. Герцен // Общественное движение в России XIX века. Сб. статей. М., 1986.
[8] См.: Тарасов Б. II. Молодой Чаадаев: книги и учителя // Альманах библиофила. М., 1985. Вып. 18.
[9] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[10] См.: Каменский З. А. Урок Чаадаева (П. Я. Чаадаев в 40-50-х годах XIX в.) // Вопр. философии. 1986. No 1.
[11] См.: Тарасов Б. "Преподаватель с подвижной кафедры". Новое и забытое о П. Я. Чаадаеве и его современниках // Литературная учеба. 1988. No 2.
[12] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[13] См.: Ульянов Н. И., Басманный философ//Юность. 2001. С. 81-90
[14] См.: Ульянов Н. И., Басманный философ//Юность. 2001. С. 81-90
[15] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[16] См.: Ульянов Н. И., Басманный философ//Юность. 2001. С. 81-90
[17] См.: Тарасов Б. "Преподаватель с подвижной кафедры". Новое и забытое о П. Я. Чаадаеве и его современниках // Литературная учеба. 1988. No 2.
[18] См.: Макаровская Т. В. "Философические письма" П. Я. Чаадаева и оценке А. С. Пушкина // Освободительное движение в Россия. Межвузовский научи, сб. Вып. 11. Саратов, 1986.
[19] См.: Жихарев М. И. Докладная записка потомству о П. Я. Чаадаеве // Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989.
[20] См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин и Чаадаев (последнее письмо) // Россия/Russia. 1988. No 6.
[21] См.: Чемерисская М. И. П. Я. Чаадаев и А. И. Герцен // Общественное движение в России XIX века. Сб. статей. М., 1986.
[22] См.: Макаровская Т. В. "Философические письма" П. Я. Чаадаева и оценке А. С. Пушкина // Освободительное движение в Россия. Межвузовский научи, сб. Вып. 11. Саратов, 1986.
[23] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7
[24] См.: Жихарев М. И. Докладная записка потомству о П. Я. Чаадаеве // Русское общество 30-х годов XIX в. Люди и идеи. Мемуары современников. М., 1989.
[25] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[26] См.: Чемерисская М. И. П. Я. Чаадаев и А. И. Герцен // Общественное движение в России XIX века. Сб. статей. М., 1986.
[27] См.: Эйдельман Н. Я. Пушкин и Чаадаев (последнее письмо) // Россия/Russia. 1988. No 6.
[28] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[29] См.: Лосский Николай Онуфриевич. История русской философии. — М. : Академический Проект, 2007. — 551с.
[30] См.: Каменский З. А. Урок Чаадаева (П. Я. Чаадаев в 40-50-х годах XIX в.) // Вопр. философии. 1986. No 1.
[31] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
[32] См.: Лосский Николай Онуфриевич. История русской философии. — М. : Академический Проект, 2007. — 551с.
[33] См.: Макаровская Т. В. "Философические письма" П. Я. Чаадаева и оценке А. С. Пушкина // Освободительное движение в Россия. Межвузовский научи, сб. Вып. 11. Саратов, 1986.
[34] См.: Тарасов Б. II. Молодой Чаадаев: книги и учителя // Альманах библиофила. М., 1985. Вып. 18.
[35] См.: Мильчина В. А., Осповат А. Л. О Чаадаеве и его философии истории // Чаадаев П. Я. Сочинения. М., 1989.
[36] См.: Каменский З. А. Урок Чаадаева (П. Я. Чаадаев в 40-50-х годах XIX в.) // Вопр. философии. 1986. No 1.
[37] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7
[38] См.: Азадовский К. М., Осповат А. Л. А. И. Тургенев и Шеллинг (но неизданным материалам) // Вопр. философии. 1988. No 7.
Скачать: