Факультет гуманитарных и социальных наук

Кафедра истории России

 

ДИПЛОМНАЯ РАБОТА

 

Образование Киевской Руси: итоги дискуссии по варяжскому вопросу

 

 

 

Аннотация

Варяжский вопрос является одним из центральных в русской истории. Ни один учёный, занимающийся изучением образования древнерусского государства, не обходил эту тему стороной. Точка зрения того или иного исследователя на последующие события истории России во многом определяется отношением именно к этой проблеме. Постановка и решение историографических проблем, связанных с возникновением государственности на Руси, возможна только в русле общей постановки и изучения варяжской проблемы.

Предметом данного исследования являются закономерности развития исторической мысли по варяжскому вопросу, которые можно выделить за три века обсуждения (с XVIII по ХХI век). Работа состоит из введения, трёх глав, заключения, списка использованных источников и литературы, а так же приложения. В качестве источников в работе выступают труды историков, в которых предпринимались попытки решить норманнский вопрос. Особое внимание уделяется итогам дискуссии по данному вопросу, подведённым в начале XXI века крупными отечественными историками, как со стороны норманнистов (Л. С. Клейн), так и со стороны антинорманнистов (В. В. Фомин). В работе делается попытка сравнить выводы обеих сторон и оценить степень доказательности предлагаемых доводов.

Автор пришёл к выводу, что в настоящее время норманнский вопрос нельзя считать окончательно решенным. Новое поколение ученых включается в старую дискуссию. Появляются комплексные взгляды на процесс создания государства у восточных славян и роль в этом процессе разных компонентов, в том числе и скандинавского. Настораживает лишь тот факт, что снова решение норманнского вопроса во многом носит политический характер.

Работа содержит 92 страницы, с использованием 10 источников, 1 приложения.

 

Annotation.

Viking question is central to Russian history. None of the scientists engaged in studying the formation of the ancient Russian state, not around this theme party. Viewpoint of a researcher on the subsequent events of Russian history is largely determined by the ratio of precisely this problem. Formulation and solution of historiographical problems associated with the emergence of statehood in Russia is possible only in line with the general formulation and study Varangian problem.
The subject of this study are patterns of development of historical thought on the Varangian issue, which can be distinguished for three centuries, the discussion (from XVIII to XXI century). The work consists of an introduction, three chapters, conclusion, list of sources and literature, as well as the application. As sources in the act works of historians, which attempts to solve the question Norman. Particular attention is paid to the discussion on this issue, let down in the beginning of the XXI century, large domestic historians from both normannistov (LS Klein), and from the antinormannistov (Vladimir Fomin). An attempt to compare the findings of both sides and evaluate the evidence offered by the arguments.
The author concludes that at present the Norman question can not be regarded as finally settled. A new generation of scientists included in the old debate. Appear complex views on the process of creating a state of the Eastern Slavs and role in this process, different components, including the Scandinavian. Troubling, but the fact that once a decision Norman question is largely political in nature.
The work contains 92 pages with 10 sources, 1 of the annex.

 

Содержание

Введение…………….......................................................................................... 6

1 Зарубежная историография по варяжскому вопросу.................................. 12

2 Отечественная историография по варяжскому вопросу.............................. 31

3 Итоги дискуссий по варяжскому вопросу: Л.С. Клейн и В.В. Фомин......... 65

Заключение….................................................................................................... 79

Приложение А................................................................................................... 81

Список использованных источников и литературы........................................ 83

 

 

Введение

Актуальность исследования

Варяжский вопрос является одним из центральных в древнерусской истории. Ни один учёный, занимающийся изучением образования государства Киевская Русь, не обходил эту тему. Отношением к этой проблеме во многом определяется точка зрения того или иного исследователя на последующие события истории нашего Отечества. В целом постановка и решение историографических проблем, связанных с возникновением государственности на Руси, возможна только в русле общей постановки и изучения варяжской проблемы.

Варяжский вопрос – один из важнейших дискуссионных аспектов истории Древнерусского государства. На протяжении трёх веков он является «камнем преткновения» на арене научной схватки норманистов и антинорманистов.

Степень изученности проблемы

Под варяжским (варяго-русским) вопросом принято понимать несколько, нерасторжимо связанных между собою проблем, вот уже не­сколько столетий волнующих умы отечественных и зарубежных ученых, предложивших и предлагающих теперь разные ответы на него. Это проб­лема этноса и родины варягов и варяжской Руси, проблема значимости их роли в складывании и развитии государственности у восточных славян, наконец, проблема происхождения имени русского народа[1].

Первый историографичес­кий обзор (с определенными, конечно, оговорками) по данной теме относится к XVII веку. И связан он с именем шведского историка О. Рудбека, который в 1698 г., отстаивая шведское происхождение варя­гов и киевской княжеской династии, привел мнения С. Герберштейна, А. Гваньини, П. Одерборна, указывающих в качестве местожительства варягов Южную Балтику[2].

С началом ХIХ века центр изучения варяжского вопроса из Западной Европы переместился в Россию, которая на протяжении времени пережила различные политические, экономические и социальные потрясения, исследования по этой теме издаются теперь в ее пределах, в связи с чем основные историографические работы также выходят из-под пера наших соотечественников, в том числе и тех, кто волею судеб оказался в XX в. в эмиграции[3].

Вместе с тем, интерес к этносу варягов продолжали и продолжают проявлять иностранные ученые, что ведет к появлению за границей исследований, подводящих итоги разработки данной проблемы как в русско-советской, так и зарубежной науке[4].

Особый всплеск интереса как к варяжскому вопросу, так и его историографии наблюдается с начала 90-х гг. минувшего столетия, что вызвано кардинальными преобразованиями в нашей стране, заставляющими общество, выстраивающего новую перспективу своего бытия, пристально вглядываться в свое прошлое. В 1992 г. И.Я. Фроянов, характеризуя степень достоверности, данную летописным известиям о варягах советскими учеными, осветил их отношение к самому факту призвания и значению варягов-норманнов в русской истории.

В 1997 г. с монографическим исследованием изучения «норманской проблемы» в отечественной науке, необходимость которого назрела давно, выступил А.А. Хлевов. Указав из своих предшественников М.А. Максимовича, В.А. Мошина и И.П. Шаскольского (работу 1965 г.), он рисует картину разработки данной проблемы от Байера до начала 90-х гг. XX века.

В 1998 г. А.Г. Кузьмин, опубликовав довольно пространные отрывки из трудов видных антинорманистов и норманистов XVIII-XX вв. по варяго-русскому вопросу и снабдив их комментариями, тем самым достаточно полно изложил как историю его разработки, так и его наиболее узловые проблемы при этом заметив, что норманизм в нашей науке с 60-х гг. XX в. усиливает свои позиции, «не выдвигая новых аргументов и часто выступая под флагом антинорманизма».

В работах за 2003 г. историк провел обстоятельный анализ норманистских и антинорманистских концепций прошлого и современности, заострив внимание на натяжках и грубейших ошибках сегодняшних приверженцев норманизма (прежде всего филологов и археологов).

В 1999 г. археолог Е.Н. Носов, видя в «российской» и «скандинавской» тенденциях рассмотрения варяжского вопроса «наивный патриотизм», весьма утвердительно говорил о победе норманизма в современной российской науке. При этом подчеркивая, что данное событие могло произойти значительно раньше (к 30-м гг. XX в.), но тому помешала идеология тоталитарного государства. Дав небольшой обзор археологических работ по варяжской теме за 1940-е-1960-е гг., Е.Н. Носов заключил, что именно археология, открывавшая все новые свидетельства «интенсивных русско-скандинавских контактов», была той «отдушиной, при которой можно было писать и заниматься «собственно» наукой...», пробудила интерес к варяжской проблеме. Сам варяжский вопрос он свел лишь к вопросу о роли скандинавов в русской истории.

В 2005 году В.В. Фоминым была защищена докторская диссертация, в которой автор подвил итоги дискуссии норманистов и антинорманистов. Изучив достаточно широкий комплекс источников и литературы по варяжскому вопросу, автору удалось создать фундаментальную историографическую работу по данной проблематике[5].

Историографический материал показывает, что оценка трудов ученых XVIII-XX вв., занимавшихся решением варяго-русского вопроса, во многом зависит от того, какой версии придерживается исследователь, берущийся за подведение итогов его изучения. В таком случае, естественно, трудно говорить об объективном и беспристрастном анализе. Не в меньшей мере мешают приблизиться к нему довольно многочисленные стереотипы, которые, как видно из конкретных фактов, ничего общего с истиной не имеют.

Объект исследования – научная литература указанного периода, которая в той или иной мере обращалась к проблеме варягов и их роли в образовании Древнерусского государства.

Предмет исследования – закономерности развития исторической мысли по варяжскому вопросу, которые можно выделить за три века обсуждения (с XVIII до ХХI века).

Хронологические рамки исследования охватывают период с середины XVIII века – начала официальной дискуссии в процессе защиты диссертации Миллера в 1749 году и до начала ХХI века, когда появляется значительное число работ по данной проблематике.

Цель исследования – определение значения варяжского вопроса в образовании Древнерусского государства в общей историографии проблемы.

В соответствии с целью автор поставил перед собой следующие задачи:

- определить исходный уровень в разработке данной проблематики;

- выявить основные тенденции в развитии изучения варяжского вопроса зарубежными исследователями;

- изучить влияние политических и идеологических условий на отечественных ученых, изучавших варяжский вопрос;

- рассмотреть современное состояние проблемы.

Методологическую основу работы составили принципы историзма и системности, основанные на критическом анализе источников.

Принцип историзма в истории исторической науки диктует необходимость рассматривать историографические явления на основе соблюдения временной последовательности и закономерной преемственной смены периодов и этапов развития. Каждый историко-научный факт (также как и их совокупность) анализируется в своём возникновении, становлении, изменении и развитии. Историзм, который требует исследования событий исторической науки в тесной связи с историческими условиями, позволяет выяснить причины выдвижения на первый план тех или иных проблем.

Принцип системности ориентирует исследователя на рассмотрение каждого периода и течения в историографии как системы взаимосвязанных элементов (проблематики, методологии, источниковой базы, приёмов и методов критики источников и т.д.).

В целях постижения историографической истины методология применяет различные методы исследования. В данном случае последовательно проведённые методологические принципы реализованы в работе при помощи следующих методологических приёмов:

Сравнительно-исторический метод. Его применение даёт возможность изучить историографические факты как в тесной связи с той исторической обстановкой, в которой они возникли, так и в их качественном изменении на различных этапах развития. Этот метод играет не последнюю роль во вскрытии причин проникновения в литературу ошибочных положений, а также в нахождении способов их предотвращения в будущем.

Метод конкретного и логического анализа предполагает исследование историографических явлений с учётом условий их возникновения и взаимовлияния. Конкретизация означает определение конкретных причин, породивших определённые события в развитии науки. Также мы стремимся к логическому анализу, переходящему на уровень синтеза, то есть теоретического обобщения накопленного опыта развития исторических знаний.

Ретроспективный анализ позволяет применить современные теоретические и методологические положения историографии для выявления процесса складывания и развития научной мысли, причин его прогресса или регресса. Это вовсе не означает ни переноса на прошлое оценок, данных на современном этапе исторического развития, ни предъявления к работам прошлого времени требований, которые не могли быть выполнимы по объективным или субъективным причинам.

Выбор указанных методов не случаен: на наш взгляд, они наиболее соответствуют сформулированным выше цели и задачам дипломной работы.

 

Глава 1 Зарубежная историография по «варяжскому вопросу»

Письменные источники относят возникновение Древнерусского государства к IX веку. По данным Повести временных лет, ильменские словене и их соседи – финские племена мери – платили дань варягам, но затем, не желая терпеть насилия, «...В год 6370 (862) изгнали варяг за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали себе: "Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву". И пошли за море, к варягам, к руси. Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные норманны и англы, - вот так и эти прозывались. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: "Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами". И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, - на Белоозере, а третий, Трувор, - в Изборске"[6].

Далее Повесть временных лет сообщает о том, что бояре Рюрика, Аскольд и Дир, "отпросились" у своего князя в поход на Византию. По пути они захватили Киев и самочинно назвались князьями. Но Олег, родственник и воевода Рюрика, в 882 г. убил их и стал княжить в Киеве с малолетним сыном Рюрика Игорем. Таким образом, в 882 г. под властью одного князя объединились Киев и Новгород, и было образовано Древнерусское государство Киевская Русь[7]. Согласно «Повести временных лет», варяжская русь, пришедшая "из заморья" и положившая начало Руси, активно участвовала в процессе генезиса Древнерусского государства. Тем самым она придала своеобразный характер этому процессу, а значит, предопределила будущее России. Вместе с тем летопись прямо не говорит, кто такие варяги и где находилась их родина? Вот почему уже несколько столетий в русской и зарубежной науке вокруг этих вопросов идут жаркие споры, нисколько не потерявшие своей остроты и ныне.

Рассказанная летописцем история послужила основанием для создания в XVIII веке «норманской теории» возникновения Древнерусского государства. Основоположниками этой теории были работавшие в России в ХVIII веке немецкие ученые Г.З. Байер, Г.Ф. Миллер и А.Л. Шлецер. Они считали, что главную роль в становлении Киевской Руси сыграли варяги, под которыми понимали норманнов. Рассмотрим концепцию каждого ученого подробно.

«Отец-основатель» норманизма, немецкий историк Г.З. Байер (1694-1738 гг.), выпускник Кенигсбергского университета, прибыл в Санкт-Петербург в феврале 1726 г., уже в декабре 1725 г. занимал кафедру древностей классических и восточных языков Петербургской Академии наук.

За двенадцать лет своего пребывания в России Г.З. Байер написал шесть книг и более тридцати статей на самые разнообразные темы, в том чис­ле по русской истории[8]. Но совершенно иная судьба выпала на долю его статьи «О варягах», опубликованной в 1735 г. на латинском языке в «Комментариях Академии наук». Ее выделяют из числа прочих работ ученого по той причине, что на нее уже несколько столетий смотрят как на давшую жизнь норманнской концепции образования Древнерусского государства[9].

Вместе с тем, исследователи в массе своей также связывают с Г.З. Байером «главнейшие доказательства норманского происхождения варягов», вы­веденные, как они уточняют, «преимущественно по византийским и скандинавским источникам». При этом, как авторитетно подводил черту в 1897 г. П.Н. Милюков, «его главные доказательства норманизма до сих пор остаются классическими»[10]. Г.З. Байеру приписывают введение в научный оборот Бертинских анналов, показаний Лиудпранда, епископа Кремонского, византийского императора Константина Багрянородного, сближе­ние «варягов» русских летописей с «варангами» византийских источников и «верингами» скандинавских саг, суждение, что имена русских князей и их дружинников звучат по-скандинавски. В историографии в качестве непреложной истины существует еще одно мнение, разделяемое как сто­ронниками, так и противниками норманизма. Согласно ему, Г.З. Байер пер­вым поднял и вопрос о происхождении варягов-руси, т. е. он является не только родоначальником норманизма, но и родоначальником варяж­ского вопроса вообще[11].

Правда, позднее А. Куник скажет, что родоначальником норманизма надо считать шведского автора начала XVII века П. Петрея, а антинорманизма — С. Герберштейна (XVI в.), отметившего, что “Варяжским” Балтийское море называли лишь на Руси и у балтийских славян. Основные труды Г.З. Байера выходили в эпоху “бироновщины”, когда у власти реально находились немцы, причем Г.З. Байер русского языка не знал и, видимо, не стремился им овладеть. И работы соответственно печатались на немецком языке и ориентировались на нахлынувших в Россию немцев, что изначально избавляло от возможных оппонентов. Г.З. Байер сформулировал три основных аргумента норманизма, которые до сих пор используются для доказательства истинности этой теории:

1. Варяги, согласно древнейшим русским летописям, живут “за морем”, следовательно, они шведы;
2. Имена послов и купцов в договорах Руси с греками (X век) не славянские, следовательно, они германские;
3. Названия Днепровских порогов в книге византийского императора Константина Багрянородного “Об управлении империей” (середина Х века) даны по-славянски и по-русски, но славянские и русские названия явно отличаются, следовательно, русов, по Г.З. Байеру, необходимо признать за германоязычных шведов[12].

К числу основоположников норманской теории принято также отно­сить Г.Ф. Миллера (1705-1783 гг.). Г. Ф. Миллер, не окончив университетского курса, в ноябре 1725 г. приехал в Россию, ставшую для него новой родиной. Г.Ф. Миллер добавил четвертый аргумент норманизма. Он придал особое значение финскому названию Швеции “Руотси” (эстонское “Роотси”), считая, что от этого понятия и произошло собственно название “Русь”. Г.Ф. Миллер также обратил внимание на упоминания Руси в “Хронике” датского хрониста начала XIII века Саксона Грамматика, который располагал Русь на восточном берегу Балтики. Г.Ф. Миллер сделал заключение, что и эта “Русь” была чем-то вроде шведской провинции. Г.Ф. Миллер согласился с Г.З. Байером (а в этом пункте по­следнего поддержал и Татищев), что не было Аскольда и Дира, а был только один «Осколд, по чину своему прозванный Диар, которое слово на старинном готфском языке значит судью или начальни­ка», чего не знали летописцы[13]. Г.Ф. Миллер, опираясь на мнение Г.З. Байера, что литовцы русских называют «гудами», за­ключил, «из чего, как кажется, явствует, что они или знатнейшая их часть по мнению соседственных народов произошли от готфов». В системе доказательств этого Г.Ф. Миллера важное место отвел топонимике. Но его суждение (вытекающее из слов Байера), что имя г. Холмогор прои­зошло «от Голмгардии, которым его скандинавцы называли», разбивало простое объяснение М.В. Ломоносова: «Имя Холмогоры соответствует весьма положению места, для того что на островах около его лежат холмы, а на матерой земли горы, по которым и деревни близ оного называются, например, Матигоры, Верхние и Нижние, Каскова Гора, Загорье...». Впро­чем, ясность этих слов, видимая и не лингвисту и не историку, нисколько не смутила Г.Ф. Миллера. Он и после дискуссии все продолжал оставаться при мысли, что Гольмгардом, как называют саги Новгород, кажется, вначале именовали Холмогоры, «столицу Биармии»[14].

По тому же принципу Г.Ф. Миллер превратил название г. Изборска в скан­динавское, утверждая, что «он от положения своего у реки Иссы именован Иссабург, а потом его непрямо на­зывать стали Изборском». На что М.В. Ломоносов заметил: «Весьма смешна перемена города Изборска на Иссабург»[15].

Отстаивая тезис Г.З. Байера, что имя «русь» перешло на восточных славян от финнов, именовавших так шведов, Г.Ф. Миллер пытался усилить его при­мером, «подобным почти образом как галлы франками и британцы агли-чанами именованы»[16].

Основным трудом Г.Ф. Миллера, затрагивающим вопросы влияния варягов на Русь, является диссертация «О происхождении имени и народа рос­сийского» («De origine gentii russicae»)[17]. Над своим произведением Г.Ф. Миллер работал с весны 1749 г., готовясь прочитать его на первой в истории Академии наук «ассамблее публич­ной», назначенной на 6 сентября (на следующий день после тезоиме­нитства императрицы), а затем перенесенной на 26 ноября (на другой день празднеств по случаю восьмой годовщины ее восшествия на пре­стол). Речь Г.Ф. Миллера, поступавшая на отзыв руководи­телям Академии, вызвала у них сомнение, в связи с чем была возвращена на доработку, заседание было перенесено. Перенос торжест­венного заседания использовали для организации пересмотра диссертации Г.Ф. Миллера «по отдельности», и она была послана И.Э. Фи­шеру, Ф.Г. Штрубе де Пирмонт, С.П. Крашенинникову, В.К. Тредиаковскому, М.В. Ломоносову, Н.И. Попову с тем, чтобы «освидетельствовать, не сыщется ль во оной чего для России предосудительного». Названные лица вынесли ей тот же вердикт, который они высказали еще при первом знакомстве с нею, но использовав те­перь формулировку Канцелярии Академии: они расценили речь именно как «предосудительную России». Как выразил общий настрой Ф.Г. Штрубе де Пирмонт, Академия имеет справедливую причину сомневаться, «пристой­но ли чести ея помянутую диссертацию публично читать и напечатавший в народ издать». Наиболее полные возражения на сочинение Г.Ф. Миллера представили Н.И. Попов и М.В. Ломоносов. Нельзя не заметить, что очень важную роль в его обсуждении сыграл астроном Н.И. Попов, хотя в литературе принято все сводить к фигуре М.В. Ломоносова. После того, как Г.Ф. Миллер обвинил оппонентов в пристрастном отношении к своей работе, в стенах Академии разгорелась острая дискуссия, в ходе которой (октябрь 1749 - март 1750 г.) состоялось 29 заседаний Чрезвычайного собрания академиков и адъюнктов. В итоге диссертация Г.Ф. Миллера была забракована, а отпечатанный тираж (на латинском и русском языках) был, по постановлению Канцелярии Академии, уничтожен[18].

Несмотря на решение Канцелярии Академии, диссертация Г.Ф. Миллера не пропала для потомства и многократно была явлена ученому свету, да и не только ему. С основными ее положениями, несколько измененными под воздействием критики М.В. Ломоносова, в полной мере могли ознакомиться и русские читатели. В 1761 г. она была опубликована как вводная часть исследования Г.Ф. Миллера, посвященного истории Нов­города, одновременно на страницах «Сочинений и переводов к пользе и увеселению служащих» и академического журнала «Sammlung russischer Geschichte». Главные ее мысли Г.Ф. Миллер затем повторил в книге «О народах издревле в России обитавших», изданной в 1773 г. в Петер­бурге. Г.Ф. Миллер, начав издавать в 1732 г. в «Sammlung rus­sischer Geschichte» извлечения из списка Радзивиловской летописи, со­держащей «Повесть временных лет», предварил их небольшим вступлением, в котором пояс­нил, что не считает имя варягов собственным. Не соглашаясь с теми, кто производит его от древнеготского Warg-Wolf (волк), Г.Ф. Миллер настаивал, что варягами в IX-X вв. именовали норманнов, «которые, возможно, так назвали себя при первом прибытии на русский берег, и, тем самым, дали повод тому, что в дальнейшем это слово, из-за незнания северного языка, рассматривалось как имя собственное». При этом он полагал, что боль­шинство варягов происходило из северных стран и особенно из норвеж­ского королевства, что подтверждается, по его мнению, обширными свя­зями Руси с Норвегией в последующие столетия, и о чем так много гово­рит Снорри Стурлуссон (XIII в.). Ученый только не мог понять, как могли «норвежские и древние датские поэты и историки в своих произ­ведениях забыть об этом». В примечании к летописи Г.Ф. Миллер указал, что на Русь были приглашены три брата «варяжской национальности» - Рюрик, Синеус, Трувор. Во второй части первого тома «Sammlung rus­sischer Geschichte» (1733 г.) историк, публикуя выдержки из С. Стурлуссона, его свидетельство о женитьбе Ярослава Мудрого на Ингигерде, дочери шведского короля Олофа, Миллер сопроводил уточнением, что он был супругом «варяжской принцессы»[19].

А.Л. Шлецер (1735-1809 гг.) прожил в России несколько лет (1761-1767 гг.), определивших не только его научные интересы, но и его весьма значимое место в русской и европейской науке в целом. За его плечами были Виттенбергский и Геттингенский университеты, пребывание в Швеции (1755-1758 гг.), где он хорошо изучил шведскую историографию. В 1768 г. А.Л. Шлецер опубликовал в Германии работу «Опыт анализа русских ле­тописей (касающийся Нестора и русской истории)», основные положения которой были развиты в его знаменитом «Несторе», изданном в пяти томах в 1802-1809 гг. в Геттингене (в русском переводе они слиты в три тома). Едва только приступив к изучению русской истории, он уже знал, какими принципами будет в этом деле руководствоваться. Первый из них, высказанный в июне 1764 г. в плане работы над историей России, гласил, что русская нация «обязана благодарности чужеземцам, которым с древних времен одолжена своим облагорожением». Кого и за что дол­жны благодарить русские, ученый обстоятельно разъяснил в «Несторе»: в Восточной Европе до прихода скандинавов «все было покрыто мра­ком», там люди жили «без правления», «подобно зверям и птицам...», «жили рассеянно... без всякого сношения между собою». И скандинавы, убеждал он, должны были не только «со временем распространить чело­вечество в таких странах, которые, кажется до тех пор были забыты от отца человечества», но именно они «основали русскую державу».

Существует еще одно мнение в отношении времени и места зарождения норманской теории, согласно которому ее истинные истоки связаны с эпохой Смутного времени, и что они вызвали в XVII в. в Швеции взрыв интереса к проблеме этноса первых русских князей и появление там трудов (прежде всего П. Петрея), доказывающих, с привлечением многих памятни­ков, составляющих ныне золотой фонд норманизма, что они есть скан­динавы. О существовании подобных разработок в западноевропейской и прежде всего в шведской историографии XVII - начала XVIII вв. отме­чали Г.З.Байер, В.Н.Татищев, В.К.Тредиаковский, А.Л. Шлецер[20].

Шведский дипломат и историк Петр Петрей (Пер Перссон) родился в Упсале около 1570 г., умер в Стокгольме в 1622 году. В 1588-1590 гг. учился в гуманитарном лицее имени Юхана III, где изучал исто­рию, теологию, древние языки, естественные науки, и откуда был ис­ключен за плохое поведение. Затем Петрей отправился в Грейсвальд, а оттуда в Марбург, где короткое время (1592-1593 гг.) был студентом местно­го университета, откуда также был исключен. В 1595 г. он поступил в личную канцелярию герцога Карла, будущего короля Швеции Карла IX, а в конце 1601 г. был послан в Россию, где пробыл четыре года.

По воз­вращению на родину в конце 1605 г. его заслуги были высоко оценены: он стал одним из доверенных лиц короля Карла IX и получил должность придворного историографа. В последующие годы П. Петрей, выполняя ряд важных дипломатических поручений, еще несколько раз посещал Россию. Будучи незаурядной личностью, П. Петрей успешно совмещал роль дипломата и роль «придворного историографа». В 1608 г. он выпустил в свет «Реляцию», представлявшую собой краткий обзор русской истории за 1601-1608 гг. Но самым знаменитым его трудом является «История о великом княжестве Московском», опубликованная в 1614-1615 гг. на шведском языке в Стокгольме, а в 1620 г. с дополнениями и исправ­лениями на немецком в Лейпциге (в шведском издании изложение со­бытий доведено до 1612 г., в немецком до 1617 г.). При ее написании П. Петрей широко использовал западноевропейские и русские источники (С. Герберштейна, П. Одерборна, М. Меховского, А. Гваньини, К. Буссова, фрагменты летописей)[21].

На первой странице «Истории» П. Петрей, определяя ее хронологичес­кие рамки, пишет, что расскажет о правителях в России, «начиная с трех князей Рюрика, Синеуса и Трувора... родом из Пруссии... до ныне цар­ствующего великого Михаила Федоровича...». Затем, отступив от прус­ской версии происхождения русской династии, что содержится в «августианской» легенде, он впервые вообще в историографии сказал, что «от того кажется ближе к правде, что варяги вышли из Швеции». Неожи­данность такого вывода тем показательнее, что П. Петрей здесь же говорит о своих безуспешных попытках узнать, к какому племени принадлежали варяги: «В русских сказаниях и летописях упоминается народ, названный у них варягами, с коими вели они большую войну, и были принуждены платить им дань... Но я нигде не могу отыскать, что за народ были ва­ряги ...». Из этого признания видно, что П. Петрей при­ступил к написанию книги, не имея конкретного ответа на давно инте­ресующий его вопрос. Как явствует из дальнейшего изложения, получить его помогла речь новгородских послов, произнесенная ими перед братом шведского короля Густава II герцогом Карлом-Филиппом 28 августа 1613 г. в Выборге. П. Петрей в следующих словах передает этот факт: нов­городцы настаивали на переезде герцога в Новгород, «поставляя на вид, что Новгородская область, до покорения ее московским государем, имела своих особенных великих князей, которые и правили ею; между ними был один тоже шведского происхождения, по имени Рюрик, и новго­родцы благоденствовали пуд его правлением»[22].

Итак, в 30-40-е годы XVIII в. российские ученые немецкого происхождения, служившие в России, были академиками Петербургской академии наук: Готлиб Зигфрид Байер, как уже отмечалось, возглавлял кафедру истории Российской Академии наук, Герхард Фридрих Миллер и Август Людвиг Шлецер предложили так называемую «норманскую теорию» происхождения древнерусского государства.

Основными источниками, на которые опирались первые российские академики, была, во-первых, Начальная летопись или «Повесть временных лет», однако она не была первым летописным сводом Киевской Руси. Первым летописным сводом Древней Руси был Киевский летописный свод 996 - 997 годов. Позднее, в 1037 - 1039 годах, он перерабатывался и вошел в состав древнейшего Киевского свода, который велся при храме св. Софии по велению князя Ярослава Мудрого. Этот свод впоследствии также многократно перерабатывался и переписывался иноками Киево-Печерского монастыря, пока не принял окончательный вид и стал называться «Повестью временных лет». Эта дошедшая до нас летопись излагает события русской истории до начала XII века. Ее первая редакция была составлена около 1113 года Нестором, монахом Киево-Печерского монастыря, по заказу князя Святополка II Изяславича. Ее вторая редакция относится к 1116 году и была составлена для Владимира Мономаха Сильвестром, игуменом Киевского Выдубицкого монастыря. А в 1118 году в Переяславле безымянным летописцем была создана третья редакция "Повести временных лет" для князя Мстислава Владимировича. На этом работа летописцев в XII веке над текстом "Повести" не закончилась. Согласно предположению ряда ученых (М.Х. Алешковский и др.) в 1119 году пресвитер Василий, близкий к Владимиру Мономаху, в четвертый раз отредактировал текст "Повести временных лет" и его сохранила нам Ипатьевская летопись. Этот Василий - автор "Повести об ослеплении князя Василька Теребовльского", вошедшей в "Повесть временных лет".

В 1123 году в Переяславле епископ Сильвестр, бывший игумен Выдубицкого монастыря, скопировал текст Васильевой редакции. В процессе многократных переписок текст Васильевой редакции "Повести временных лет" вошел в состав Тверского свода 1305 года, который дошел до нас в Лаврентьевской летописи 1377 г. В составе этого Лаврентьевского списка - самого древнего из сохранившихся списков общерусской летописи - дошла до нас «Повесть временных лет»[23].

Во-вторых, в качестве источников, на которые опирались Г.З. Байер, а за ним А.Л. Шлецер и Г.Ф. Миллер, можно назвать имена князей и дружинников, указанные в договорах Олега и Игоря с Византией, а также упоминания византийских писателей о варягах и Руси, Скандинавские саги, известия арабских писателей и финское наименование шведов Руотсы и название шведской Упландии Рослагеном.

Немалое внимание для подтверждения своей правоты сторонники норманнской теории уделяли известиям западных историков. Здесь в качестве основного источника можно назвать Бертинские летописи и сочинения епископа кремонского Лиутпранда, который дважды был послом в Константинополе в середине Х века[24].

В основу теории была положена легенда из "Повести временных лет" о призвании славянами варягов. Согласно этой легенде славяне, опасаясь внутренних усобиц, пригласили для управления отряд варягов во главе с конунгом, князем Рюриком.

Норманская теория основана на представлении о том, что варяги, упоминаемые в «Повести временных лет», есть никто иные как представители скандинавских племен, известные в Европе под именем норманнов или викингов. Еще профессор Санкт-Петербургской Академии наук немец Г.3. Байер, не знавший русского языка, а тем более древнерусского, в 1735 г. в своих трактатах на латинском языке «Происхождение Руси» и «Варяги» высказал мнение, что древнерусское слово из летописей - "варяги" - это название скандинавов, давших государственность Руси. В поисках соответствующего термина в древнесеверных языках, Г.З. Байер нашел, однако, лишь единственно приближенно напоминающее "варяг" слово "вэрингьяр" (vasringjar, имен. падеж множ. числа)[25].

Еще одним краеугольным выводом является заключение, основанное на данных того же фрагмента летописи, что славяне не смогли сами управлять собой. На этой основе сделан вывод о том, что варяги, то есть норманны, принесли государственность на славянские земли. В подобной постановке вопроса не было ничего необычного. Хорошо было известно, что многие европейские государства были основаны иностранными правителями, причем в ходе завоевания, а здесь речь идет о мирном призвании.

Шведский историка О. Рудбека, в 1698 г., отстаивая шведское происхождение варягов и киевской княжеской династии, привел мнения Герберштейна, Гваньини, Одеборна, определявших в качестве местожительства находников на Русь южнобалтийское побережье. В 1735 г. Г.З. Байер отверг сообщения Одеборна и П. Петрея о выходе Рюрика из Пруссии. Назвал несостоятельными легенду об Августе, мнения Герберштейна, Латома, Хемниция о Вагрии как о родине варягов, суждение Претория, что русские призвали себе "владетеля от народа своей крови". Свою позицию он подкреплял ссылками на этимологические изыскания шведов Верелия и Рудбека, которые убеждали в 1672 и 1689 гг., что слово "варяг" на скандинавском языке означает "разбойник", на Лейбница, полностью согласного с ними, на Арвида Моллера, в 1731 г. объяснявшего его из языка эстов ("вор", "грабитель") [26].

Представление о славянстве варягов и об их выходе с южнобалтийского побережья сохранялось на протяжении веков не только на землях бывшей Киевской Руси. Оно широко бытовало в Западной Европе, о чем говорят многие памятники. Важное место среди них занимает заключение посла Габсбургской империи С. Герберштейна, посещавшего Россию в 1517 и 1526 годах. Он сказал, что родиной варягов могла быть только южнобалтийская Вагрия, заселенная славянами-вандалами, которые "были могущественны, употребляли, наконец, русский язык и имели русские обычаи и религию. На основании всего этого мне представляется, что русские вызвали своих князей скорее из вагрийцев, или варягов, чем вручили власть иностранцам, разнящимся с ними верою, обычаями и языком". Как дипломат, С. Герберштейн побывал во многих западноевропейских странах, в том числе и прибалтийских (в Дании, в Швеции), был знаком с их историей, что и позволило ему установить параллель между Вагрией и Россией, а не между Швецией и Россией.

В "Зерцале историческом государей Российских", принадлежавшем руке датчанина Адама Селлия, с 1722 г. проживавшего в России, Рюрик с братья   ми также выводятся из Вагрии. Здесь важно подчеркнуть, что А. Селлий являлся сотрудником убежденного норманиста Г.З. Байера, но это нисколько не отразилось на взглядах датчанина на этнос варягов. Видимо, это объясняется тем, что А. Селлий был выходцем из г. Тондера, что в Шлезвиге, области, тесно связанной с историей южнобалтийских славян, поэтому он в своем выводе вполне мог опираться на предания своей родины. То, что такого рода предания имели место быть и долгое время бытовали на бывших землях южнобалтийских славян, подтверждает француз Ксавье Мармье, "Северные письма" которого были изданы в 1840 г. в Париже. Побывав во время своего путешествия в Мекленбурге, расположенном на бывших землях славян-бодричей, Мармье записал местную легенду о том, что у короля ободритов (бодричей)-реригов Годлава были три сына – Рюрик Миролюбивый, Сивар Победоносный и Трувор Верный, которые, идя на восток, освободили от тирании народ Русии и сели княжить соответственно в Новгороде, Пскове и на Белоозере[27]. Таким образом, еще в первой половине ХIХ в. среди давно уже онемеченного населения Мекленбурга сохранялось предание балто-славянского происхождения о призвании трех братьев-славян на Русь, отстоящее от них ровно на целое тысячелетие.

В средневековых европейских генеалогиях приводится подробная и обширная родословная вендо-ободритских королей и князей. Согласно этой родословной, Рюрик и его братья Сивар и Трувар, ставшие, как она же утверждает, "основателями русского правящего дома", были сыновьями ободритского князя Годлиба (Godlieb), убитого в 808 г. датчанами. В начале XVIII в. в Германии звучали споры по поводу народности Рюрика. В 1716 г., в связи с заключением брака мекленбургского герцога Карла Леопольда с Екатериной Ивановной, племянницей Петра I, вспыхнула дискуссия между Фридрихом Томасом и Георгом Фридрихом Штибером. Первый из них в своих работах затронул два вопроса: о родстве между русскими и южнобалтийскими славянами (венедами) и о родстве между правящими российской и мекленбург-шверинской династиями. Отвечая положительно на оба вопросы, Фридрих Томас отверг скандинавское происхождение Рюрика и вывел его из славянской Вагрии[28].

В 1854 г. немец Е. Классен говорил, что А.Л. Шлецер внес в русскую «историю ложный свет в самом начале ее», ибо, «упоенный народным предубеждением» о варварстве русских и убеждением, что Европа своим просвещением обязана исключительно германцам, стремился доказать, что варяжская русь могла быть только племенем германским. И если А.Л. Шлецер, указывал Е. Классен, не понял «летописей, то он слепец, напыщенный германскою недоверчивостью к самобытности русских государств во времена дорюриковские; но если он проник в сущность сказаний и отверг таковые единственно из того, чтобы быть верным своему плану, то он злой клеветник!»[29].

В нацистской Германии идея превосходства германской нации над славянской достигла своего апогея. Как утверждал Гитлер: «Организация русского государственного образования не была результатом государственно-политических способностей славянства в России; напротив, это дивный пример того, как германский элемент проявляет в низшей расе свое умение создавать государство». Ему вторил другой "мыслитель" Третьего рейха Гиммлер: «Этот низкопробный людской сброд, славяне, сегодня столь же не способны поддерживать порядок, как не были способны много столетий назад, когда эти люди призывали варягов, когда они приглашали Рюриков» [30].

В 1959 г. немецкий ученый Э.Винтер обратил внимание на выходца из Германии И.В. Пауса, который с 1701 г. проживал в России. И.В. Паус интересовался летописями, работал с «Повестью временных лет», со Степенной книгой. По его собственному признанию, он оказал большое влияние на Г.З. Байера как историка, из чего Э. Винтер заключил, что именно И.В. Паус "является основателем норманской теории...". Данный вывод абсолютно несостоятелен, но сообщение Э. Винтера показывает, что норманистские настроения были широко распространены в Западной Европе задолго до Г.З. Байера.

В свое время Г.З. Байер вынужден был признать, что "русские приняли название не от скандинавов". Показательна в этом плане позиция зарубежных исследователей, убежденных в норманстве варягов. Так, в 1973 году "непреодолимые историко-фонетические трудности" заставили Ю. Мягисте отказаться от гипотезы о скандинавской основе названия "Русь". В 1982 г. Г. Шрамм, "указав на принципиальный характер препятствий, с какими сталкивается скандинавская этимология, предложил выбросить ее как слишком обременительный для "норманизма" балласт".

В 1988 г. Д.А. Авдусин, мимоходом коснувшись темы о предшественниках Г.З. Байера, также дал ей ошибочное толкование. Указав, что Г.З. Байера и Г.Ф. Миллера "не совсем справедливо (аналогичные взгляды высказывались и до них) считают основоположниками норманизма", исследователь в подтверждение своих слов сообщил: "Еще в 1613 г. в записке, подготовленной к переговорам между шведским и новгородским посольствами и опубликованной в 1671 г. под названием "Шведы в России", Ю. Видекинд так обосновывал "законность" территориальных притязаний к России: "Новгородцы знают из своей истории, что у них некогда был великий князь из Швеции по имени Рюрик, и было это за несколько столетий до того, как Новгород был подчинен Москве". Но Ю. Видекинд ничего не мог подготовить в 1613 г. по причине своего рождения то ли в 1618, то ли в 1620 году. И ему принадлежит не записка, а книга, повествующая в основном о событиях с 1607 г. до 1617 г., в которой приведена выдержка из речи Киприана. Такая подача информации, где отсутствует фигура архимандрита, формирует представление о якобы давнем существовании в шведском обществе мнения о норманстве варягов[31].

Шведскими историками XVII — начала XVIII в. была наработана столь солидная база по варяжскому вопросу, что она позволила шведскому историку Олофу Далину уже в 1746 г. сказать, что именно "варяжское или шведское государство" послало на Русь принца Рерика (Роэрика), где он получил престол, именно Швеция с древнейших времен "покровительствовала Гольмгардскому государству", а русскую историю от Рюрика до Ярослава Мудрого включительно рассматривать как шведскую историю. Из Швеции варяжский вопрос проникает в работы ученых континентальной Европы, из которых Г.З. Байер был первым, кто перенес его на русскую почву. Затем Г.Ф. Миллер и А.Л. Шлецер своим тезисом о норманском, германском происхождении Киевской Руси крайне усилили политическое звучание варяжской проблемы, в связи с чем она навсегда стала одной из главных тем русской исторической науки. Возникновению норманизма способствовала также французская литература XVII в., отредактировавшая с учетом современных ей реалий мнение С. Герберштейна о родине варягов и, в связи с этим, выводившая их из Дании.

Квалифицированно рассмотрел в 1957 г. широкий круг исторических и археологических работ 30-х гг. XVIII — середины XX в. польский ученый Х. Ловмяньский. При этом он полагал, что дискуссия «по норманскому вопросу в последние 25 лет вступила в переломный период» по причине понимания того, что Древнерусское государство возникло, прежде всего, в результате социально-экономических причин. Интерпретацию проблемы этноса варягов в России, СССР и за рубежом представили в небольших статьях в 1960 г. и 1979 г. датчанин А. Стендер-Петерсен и немец Г. Рюсс.

В 1978 и 1981 гг. норвежец Й.П. Нильсен весьма основательно проанализировал историю изучения варяжского вопроса в российской и советской науке (до конца 40-х гг. ХХ века). По его классификации, С.М. Соловьев и В.О. Ключевский (а эта мысль высказана, думается, не без влияния В.В. Мавродина) принадлежат к направлению «разумных» антинорманистов и отличаются от «неразумных антинорманистов, тем, что они не отрицают то научное, что есть в норманской теории, и что отрицать нельзя. Но в то же время они не допускают сомнения в том, что древнерусское государство возникло самостоятельно... и из потребностей самого восточнославянского общества», и отводят норманнам «второстепенную роль катализатора или бабки-повитухи».

Особо следует выделить историографические работы финского историка А. Латвакангаса (1990 и 1995 гг.). Одна из них посвящена анализу исследований российских и советских авторов (до конца 80-х гг.), а другая (представляющая собой капитальную монографию) дает очень важный материал, мало знакомый нашей науке: как давно шведские ученые стали проявлять интерес к русской истории и как они трактовали варяжский вопрос по первую половину XIX в. включительно. Вместе с тем А. Латвакангас освещает его изучение в европейской и российской науке XVII — начала XIX века[32].

В свете изложенного, вряд ли можно согласиться с Д.А. Авдусиным, посчитавшим в 1988 г., что в западноевропейской историографии до Г.З. Байера по варяжскому вопросу были высказаны лишь "взгляды"[33]. Думается, что именно тогда этот вопрос как раз был поставлен и был серьезно решен на широкой источниковой базе в пользу скандинавов уже как научная проблема. Немало тому способствовало и то обстоятельство, что мнения о родине и этнической природе варягов, высказанные в 1607, 1615 и 1649 гг. Маржеретом, Петреем и Филиппом ("выходцы из Дании", "шведы"), попали в том же веке на уже хорошо возделанную исследованиями почву о широкомасштабных действиях норманнов конца VIII-середины XI в., в связи с чем дали повод говорить еще об одном объекте их экспансии — Восточной Европе, где они якобы были известны под именем "варяги". Эту всеобщую убежденность весьма лаконично выразил А.Л. Шлецер: "Кто, кроме норманн, держа в трепете всю побережную Европу, мог быть в Руси". Так сразу же возобладало мнение, четко затем сформулированное М.П. Погодиным, что в летописях "варяги беспрерывно упоминаются в одном и том же значении — скандинавов". Позже подобный взгляд на «Повесть временных лет» был поставлен под сомнение самими же норманистами. Как признал А.А. Куник, нельзя доказать норманскую теорию на ее основе. Поэтому он требовал устранить «Повесть временных лет» и воспроизвести историю Русского государства в течение первого столетия его существования только на основе иностранных источников[34].

В зарубежной науке норманизм существует в том виде, в каком он бытовал в XVIII веке. Как утверждал в 1971 г. Р. Портнер, Русь «была неспособна к собственному управлению и созданию государственного порядка, так что норманны должны были придти для того, чтобы эти джунгли расчистить и дисциплинировать их жителей». В 1974 г. Р. Пайпс резюмировал, что «почти побочным продуктом заморской торговли между двумя чуждыми народами, варягами и греками, и родилось первое государство восточных славян». В современных западных академических, учебных и популярных работах подчеркивается, что образование Киевской Руси связано со скандинавами, ведшими «торговлю между странами Балтийского и Черного морей», что, «начиная с Рюрика и вплоть до сына Ивана Грозного Федора, эти скандинавы правили самой крупной средневековой державой Европы — Россией»[35].

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Глава 2 Отечественная историография по варяжскому вопросу

В XVIII веке основным оппонентом Г.Ф. Миллера стал М.В. Ломоносов, давший отзыв на диссертацию Г.Ф. Миллера. М.В. Ломоносов в первом отзыве на речь-диссертацию Г.Ф.Миллера «О происхождении имени и народа российского» (16 сентября 1749 года), подчеркнул «правда, что и в наших летописях не без вымыслов меж правдою, как то у всех древних народов история сперва баснословна, однако правды с баснями вместе выбрасывать не должно, утверждаясь только на одних догадках». А во втором отзыве на нее (октябрь-ноябрь 1749 года) он сформулировал, в контексте разговора своего видения происхождения руси, ключевой принцип беспристрастности, который также игнорируется сторонниками норманской теории: ибо хотя Г.Ф. Миллер «происхождение россиян от роксолан и отвергает, однако ежели он прямым путем идет, то должно ему все противной стороны доводы на среду поставить и потом опровергнуть»[36].

Установил М.В. Ломоносов и факты отрицательного свойства, показывающие полнейшую научную несостоятельность норманской теории (а варяго-русским вопросом он целенаправленно занялся в 1730-х гг.): отсутствие следов руси в Скандинавии (норманисты почти 130 лет игнорировали этот вывод М.В. Ломоносова, пока в 1870-х гг. датский лингвист В. Томсен не признал, что скандинавского племени по имени русь никогда не существовало и что скандинавские племена «не называли себя русью»), отсутствие сведений о Рюрике в скандинавских источниках, отсутствие скандинавских названий в древнерусской топонимике, включая названия днепровских порогов, отсутствие скандинавских слов в русском языке, что имена наших первых князей не имеют на скандинавском языке «никакого знаменования» и что вообще сами по себе имена не указывают на язык их носителей. В целом, как заключал М.В. Ломоносов в третьем отзыве на речь Г.Ф. Миллера в марте 1750 г., что, «конечно, он не может найти в скандинавских памятниках никаких следов того, что он выдвигает». Вместе с тем М.В. Ломоносов отмечал, вводя в научный оборот свидетельства византийского патриарха Фотия, давнее присутствие руси на юге Восточной Европы, где «российский народ был за многое время до Рурика» (Г.Ф.Миллер затем также неоднократно подчеркивал, что «имя российское еще и до Рюрика было употребительно в России…». Потом и С.М.Соловьев констатировал, что «название “русь” гораздо более распространено на юге, чем на севере, и что, по всей вероятности, русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями»; о черноморской руси, существовавшей до призвания варягов, речь вели Е.Е. Голубинский и В.Г. Васильевский).

Говорил М.В. Ломоносов и о связи руси с роксоланами (эту мысль активно разрабатывал и Г.В. Вернадский), об историческом бытии Неманской Руси, откуда пришли к восточным славянам варяги-русы (Неманская Русь позже прописалась в трудах Г.Ф.Миллера, Н.М.Карамзина, И.Боричевского, М.П.Погодина), о широком значении термина «варяги» (варягами «назывались народы, живущие по берегам Варяжского моря». С.М.Соловьев особенно ценил этот вывод М.В. Ломоносова, вслед за ним понимая под варягами не какой-то конкретный народ, а европейские дружины, «сбродную шайку искателей приключений», подчеркивая вместе с тем, что в той части «Древней Российской истории», где разбираются источники, «иногда блестит во всей силе великий талант М.В. Ломоносова, и он выводит заключения, которые наука после долгих трудов повторяет почти слово в слово в наше время»).

М.В. Ломоносов указывал, что в Сказании о призвании варягов летописец выделял русь из числа других варяжских (западноевропейских) народов, при этом не смешивая ее со скандинавами (а то же самое, как выше отмечалось, утверждал затем и А.Л. Шлецер), акцентировал внимание на факте поклонения варяжских князей славянским божествам и объяснял Г.Ф. Миллеру, настаивавшему на их скандинавском происхождении, славянскую природу названий Холмогор и Изборска, отмечая при этом простейший способ превращения им (а так до сих пор поступают норманисты) всего русского в скандинавское: «Весьма смешна перемена города Изборска на Иссабург…»[37].

М.В. Ломоносов увидел односторонность принци­па отбора Г.Ф. Миллером источников. Вопрос об источниковой базе оппонента М.В. Ломоносов поднял в первом пункте своего первого отзыва на диссер­тацию, указав, что он использовал только иностранные памятники, совершенно игнорируя русские и маскируя свою тенденциозность утвер­ждением, «будто бы в России скудно было известиями о древних при­ключениях». Сказав, что оппонент «весьма немного читал российских ле­тописей», М.В. Ломоносов замечает, что Г.Ф. Миллер выборочно пользуется и показаниями иностранных авторов, которых употребляет «весьма непос­тоянным и важному историографу непристойным образом, ибо где они противны его мнениям, засвидетельствует их недостоверными, а где на его сторону клонятся, тут употребляет их за достоверных», при этом от­давая предпочтение «готическим басням»[38].

Справедливы слова М.В. Ломоносова, что «опустить исто­рию скандинавов в России» надо потому, что она «состоит из нелепых сказок о богатырях и колдуньях, наподобие наших народных рассказов вроде сказки о Бове-королевиче». Уровень доказательств Г.Ф. Миллера и запрограммированность самой диссертации полно характеризуется его реакцией на упоминание М.В. Ломоносовым Бовы-королевича, известного героя русской волшебной богатырской повести: «Не помню, чтобы я ког­да-нибудь слышал рассказ о королевиче Бове; на основании имени по­дозреваю, что он, пожалуй, согласуется с северными рассказами о Бове, брате Бальтера... если бы это было так, то он еще больше иллюстрировал бы связь между обоими народами».

Следует отметить, что М.В. Ломоно­сов не абсолютизировал показания отечественных памятников, но в то же время предостерегал от отказа от них лишь на том основании, что «в наших летописях не без вымыслов меж правдою, как то у всех древних народов история сперва баснословна, однако прав­ды с баснями вместе выбрасывать не должно, утверждаясь только на одних догадках». М.В. Ломоносов призывает к бережному отношению к источнику и обоснованию не только утверждений, но и отрицаний»[39].

Происхождения «россов» от шведов М.В. Ломоносов охарактеризовал как «на догадках основанное», а сами доводы в пользу этого назвал «нескладными вымыслами». Один из «нескладных вымыс­лов» он видел в том, как это «два народа, славяне и варяги, бросив свои прежние имена, назвались новым, не от них проис­шедшим, но взятым от чухонцев». Говоря об исторических примерах перехода имени победителей на побежденных, на которые ссылался Г.Ф. Миллер, М.В. Ломоносов справедливо заметил, что «пример агличан и фран­ков... не в подтверждение его вымысла, но в опровержение служит: ибо там побежденные от победителей имя себе получили. А здесь ни победи­тели от побежденных, ни побежденные от победителей, но всех от чу­хонцев!»[40].

Норманист А.А. Куник как-то справедливо заметил, что «древнейшим источником для истории каждого народа служит язык. В этом аспекте и следует рассматривать вывод М.В. Ломоносова, что, если бы русь была скандинавской, «то бы от самих варяжских вла­детелей, от великого множества пришедшего с ними народа и от армей варяжских... должен бы российский язык иметь в себе великое мно­жество слов скандинавских». Как он завершал свою мысль, «татара хотя никогда в российских городах столицы не имели... но токмо посылали баскак или сборщиков, однако и поныне имеем мы в своем языке вели­кое множество слов татарских». И А.Л. Шлецер говорил, что «славянский язык ни мало не повреждается норманским», объяснение чему видел в малочисленности норманнов на Руси. При этом он не смог скрыть явного противоречия между тем, что утверждал и что должно было бы наблю­даться на самом деле в нашем языке, если бы русь действительно при­надлежала к скандинавскому миру: сколько германских слов, восклицает А.Л. Шлецер, было занесено франками в латинский язык галлов[41]! Стало достоянием науки и заключение М.В. Ломоносова, что «имени русь в Скандинавии и на северных берегах Варяжского моря нигде не слыхано», что позволило ему правомерно констатировать: «то явствует, что русь-варяги жили на полуденных берегах помянутого же моря к востоку или западу»[42].

Вместе с тем М.В. Ломоносов обратил внимание на суще­ствование в Европе, помимо Киевской Руси, других «Русий», например, «Белой и Чермной», которые, как он подчеркивал, «имеют имя свое, конечно, не от чухонцев», и доказал, что «российский народ был за многое время до Рюрика», чему так упорствовал во время обсуждения своей диссертации-речи Г.Ф. Миллер, но затем уже сам утверждавший, что «россы были и прежде Рурика», и отмечавший, что киевские россы, согласно византийским источникам, нападали на Константинополь «до прихода Рюрика»[43].

М.В. Ломоносов, указав (как во время полемики, так и позже) на название устья Немана Руса, пришел к заключению о бытовании в прошлом Неманской Руси, откуда, по его мнению, только и могли придти к восточным славянам варяжские князья (варяги жили, говорил он, «между реками Вислою и Двиною»)[44].

М.В. Ломоносов, опровергая мнение Г.Ф. Миллера, видевшего в варягах лишь датчан, норвежцев и шведов, доказывал, что так «назывались народы, живущие по берегам Варяжского моря». Эту же мысль он затем проводил в «Кратком Российском летописце» и «Древней Российской истории», го­воря, что «не праведно рассуждает, кто варяжское имя приписывает од­ному народу. Многие сильные доказательства уверяют, что они от разных племен и языков состояли и только одним соединялись обыкновенным тогда по морям разбоем». Г.Ф. Миллер во время дискуссии упорно не согла­шался с оппонентом: «Итак, неверно, что все племена у Варяжского моря носили название варягов. ...Неверно, что варяги, кроме морских побере­жий, населяли также большую полосу земли к югу и востоку». Но в 1773 г., ознакомившись к этому времени в полной мере с источниками, на которых основывал почти четверть века тому назад свой вывод М.В. Ло­моносов, Г.Ф. Миллер уже сам убеждал, что по всему Варяжскому морю не было народа, который бы собственно варягами назывался, и что под варягами следует разуметь мореплавателей, воинов, которые «могли состоять из всех северных народов и из каждого состояния людей»[45].

С.М.Соловьев ставил в особую заслугу М.В. Ломоносову именно то, что он заметил дружинный состав варягов, отрицая, тем самым, этническое содержание термина «варяги». Говоря, что в летописи под варягами разумеются «все прибалтийские жители, следовательно, и сла­вяне», в целом под ними ученый, вслед за М.В. Ломоносовым, понимал не какой-то конкретный народ, а европейские дружины, «составленные из людей, волею или неволею покинувших свое отечество и принужденных искать счастья на морях или в странах чуждых», «сбродную шайку ис­кателей приключений»[46].

М.В. Ломоносов в 1749 г. также сказал, что новго­родцы западные народы «варягами называли», т.е. значительно расши­рил рамки приложения русскими слова «варяги». В связи с чем он впер­вые в науке указал, что в Сказании о призвании варягов летописец выделяет русь из числа других варяжских народов, при этом не смеши­вая ее со скандинавами.

М.В. Ломоносов говорил, что Г.З. Байер, «по­следуя своей фантазии», имена русских князей «перевертывал весьма смешным и непозволительным образом, чтобы из них сделать имена скандинавские; так что из Владимира вышел у него Валдамар, Валтмар и Валмар, из Ольги Аллогия, из Всеволода Визавалдур и проч. Сего не токмо принять за правду, но и читать без досады невозможно, видя сих имен явное от славенского языка происхождение и согласие с особами государскими»[47].

М.В. Ломоносов, акцентируя внимание на том факте, что Перуна «почита­ли, в поганстве будучи, российские князья варяжского рода», а культ его был распространен на славянском побережье Балтийского моря, пришел к выводу, что варяжская русь вышла именно оттуда и говорила «языком славенским»[48].

Прекрасное знание М.В. Ломоносовым источников русской и европейской истории, его превосходство над Г.Ф. Миллером и в методологическом плане позволили ему продемонстрировать стремление оппонента «покрыть ис­тину мраком». В связи с чем он заключал, что «оной диссертации никоим образом в свет выпустить не надлежит», ибо «вся она основана на вы­мысле и на ложно приведенном во свидетельство от господина Г.Ф. Милле­ра Несторовом тексте», и может составить «бесславие» Академии. М.В. Ломоносов правомерно обращал внимание и на политическую подоплеку норманского вопроса, говоря, что в диссертации находятся «опасные рассуждения», а именно: «происхождение первых великих князей российских от безъимянных скандинавов в противность Несторову свидетельству, который их именно от варягов-руси произво­дит, происхождение имени российского весьма недревне... частые над россиянами победы скандинавов с досадительными изображениями... России перед другими государствами предосудительны, а российским слушателям досадны и весьма несносны быть должны». В этих словах и в словах, «что ежели положить, что Рурик и его потомки, владевшие в России, были шведского рода, то не будут ли из того выводить какого опасного следствия», обычно видят единственный мотив выступления русского ученого против норманской теории. Несомненно, патриотизм и эмоции в этом деле присутствовали, но они были явлениями второго порядка, т.к. М.В. Ломоносов, прежде всего, выступил против фальсификации начальной истории Руси, в угоду чему совершалось яв­ное насилие над источниками. И вряд ли ему можно вменять в вину то, что он на заре зарождения исторической науки в России встал на защиту исторической правды, желая ознакомить с ней соотечественников. Поэ­тому, большим смыслом наполнены слова М.В. Ломоносова, произнесенные во время дискуссии и актуальные до сих пор: «Я не требую панегирика, но утверждаю, что не терпимы явные противоречия, оскорбительные для славянского племени». Да, и на Западе, как отмечал А.Л. Шлецер, в трудах по истории России говорилось «множество смешных глупостей» о ней[49].

М.В. Ломоносов показал несостоятельность норманской теории также про­фессионально, как он профессионально показал непригодность «Русской грамматики» А.Л. Шлецера в том виде, в каком она была задумана. Летом 1764 г. он сказал о незнании ее автором предмета, о «сумасбродстве в произведении слов российских», подчеркнул, что в ней «кроме множест­ва несносных погрешностей внесены досадительные россиянам мнения», и закончил свой отзыв хорошо известными словами: «Из чего заключить должно, каких гнусных пакостей не наколобродит в российских древнос­тях такая допущенная в них скотина». Такое неприятие М.В. Ломоносова вы­звало стремление А.Л. Шлецера русские слова либо вывести из немецкого, либо дать им неблагозвучное объяснение, что породило «нелепые, обидные для русских филологи­ческие открытия»: «дева» и «Dieb» (вор), нижнесаксонское «Tiffe» (сука), голландское «teef» (сука, непотребная женщина); «князь» и «Knecht» (хо­лоп); боярин, барин и баран, дурак. В этих словопроизводствах, проистекающих из представления немцев, что русский язык есть Knecht-sprache, М.В. Ломоносов увидел, как и в случае с диссертацией Г.Ф. Миллера, совершенное отсутствие науки[50].

XIX век особенно богат публикациями по теме варягов и руси, аполемика заметно обострилась из-за противостояния и противопоставления славян и германцев. Дело в том, что в эти годы в Германии распространяется идеология “пангерманизма”, сторонники которой объявили славян “неисторическим” народом, “неспособным” к созданию самостоятельного государства. Разумеется, не все “русские немцы” разделяли идеологию и настроения “пангерманизма”. И протест Г. Эверса, и подчеркнутая объективность Г. Розенкампфа в 20-е годы XIX века, и резкие осуждения его Е. Классеном (1795 — 1862 гг., русский подданный с 1836 года), были глубоко искренними и обоснованными.

Из собственно русских видных ученых в это время идеи норманизма поддерживал лишь М.П. Погодин (1801 — 1876 гг.). Но при всей активности (и самоуверенности) он свел проблему лишь к происхождению династии “Рюриковичей”, согласившись с тем, что ни в языке, ни в культуре скандинавы заметного следа не оставили. М.П. Погодин высказывался следующим образом: «То есть, норманны ездили и селились в Голландии, Франции, Англии, Ирландии, Испании, Сицилии, на островах Оркадских, Ферер-ских, на отдаленной и холодной Исландии, в Америке - и не были у нас, ближайших своих соседей». Викинги, продолжал свою мысль историк, господствовали «по всему взморью, ближнему и дальнему, ходили бес­престанно на все четыре стороны», вообще были хозяевами на всех евро­пейских морях, действуют везде, и они, конечно, не могли оставить в покое Русь «для них самую удобную, подлежащую и подходящую...». Он же подчеркивал, что «действуют наши варяги-русь тождественно с нор­маннами в Англии, Франции, Италии, на море Немецком, Средиземном, Черном: одни и те же приемы». М.П.Погодин в 1859 г. характеризовал пред­ставителей высшего слоя варяго-руссов не иначе, как «удалый норманн» (Олег), как «гордая и страстная, истая норманка» (дочь Рогволода Рог-неда), как «истинный витязь в норманском духе» (Мстислав Владимиро­вич), говорил о «норманском характере» Святослава и «норманской при­роде» Ярослава Мудрого. Он же ввел в научный оборот понятие «норманский период русской истории» (даже ставшее названием одной из его работ), обнимавшего собой историю Руси до середины XI в., и суть которого историк выразил словами: «Так удалые норманны, в продолже­ние двухсот лет, раскинули планы будущего государства, наметили его пределы, нарезали ему земли без циркуля, без линейки, без астролябии, с плеча, куда хватала размашистая рука...». При этом ученый убеждал, что скандинавы в рамках 862-1054 гг. «были почти совершенно отдель­ным племенем от славян, - они жили вместе, но не сплавлялись, не сос­тавляли одного народа... Влияние варягов на славян было более наруж­ное - они образовали государство. ...Славяне платили дань, работали -и только, а в прочем жили по-прежнему». И лишь только в следующем периоде скандинавы «сделались славянами, приняв их язык, хотя и оставались их правительством». Оценивая свидетельство западноевропейского хрониста Гельмольда о Вагирской марке, М.П. Погодин резюмировал: «Чуть ли не в этом углу Ва­ряжского моря заключается ключ к тайне происхождения варягов и руси. Здесь соединяются вместе и славяне и норманны, и вагры и датчане, и варяги, и риустри, и росенгау». Вначале выводя варягов исключи­тельно из Скандинавии, он со временем начинает полагать их только на южном побережье Балтики. И в 1874 г., буквально перед своей кончиной М.П. Погодин пришел к окончательному выводу: «...Я думаю только, что норманскую варягов-русь вероятнее искать в устьях и низовьях Немана, чем в других местах Балтийского поморья». В 1874 г. историк, хотя и перевел свой взгляд в сторону Неманской Руси, где в эпоху призвания только и могла жить варяжская русь, вместе с тем отметил, что к Вагрии тянуло само ее имя, «подобозвучное с варягами, и близкое сходство или даже соседство славян и норманнов...». Но его смущало то, что она «находится в наи­большем отдалении от Новгорода и мудрено предположить как зна­комство, так и столь продолжительное плавание к нему», хотя ничего «мудреного» он не видел в своей многосложной идее переселения части шведов на южнобалтийское побережье, некоторого их проживания среди тамошних славян и затем их нового «броска», но теперь уже в пределы Северо-Западной Руси, к восточноевропейским славянам. В 1846 г. М.П. Погодин произнес примечательные слова: «Может быть, и я сам увле­каюсь норманским элементом, который разыскиваю двадцать пять лет, и даю ему слишком много места в древней русской истории; явится дру­гой исследователь, который исключительно предается славянскому эле­менту (впрочем не похожий на нынешних невеж): мы оба погрешим, а наука, истина, умеряя одного другим, выиграет»[51].

С.М. Соловьев (1820 — 1879 гг.) началом Руси по существу не занимался, так как до XII века он видел на Руси лишь родовые отношения, а интересовали его больше государственные. Он посвятил “варягам” лишь несколько абзацев, решив, что летописная фраза о расселении варягов «от земли Волошской и Агнянской до предела Симова» предполагает именно Скандинавию (которую летописец якобы распространял до “семитского Востока”). Русь же он склонен был искать на юге, ограничившись, впрочем, заключением, что она упоминается раньше, чем варяги. Рюрика он признает скандинавом, но функции его сводит к роли третейского судьи, как это будет в позднейшее время. С.М.Соловьев рез­ко критиковал М.П.Погодина именно за то, как он свое «желание» «ви­деть везде только одних» норманнов воплощал на деле. Во-первых, ши­роко пропагандируя бездоказательный тезис, «что наши князья, от Рюри­ка до Ярослава включительно, были истые норманны...», в то время как Пясты в Польше, возникшей одновременно с Русью, действуют, отмечал С.В. Соловьев, точно также, как и Рюриковичи, хотя и не имели никакого от­ношения к норманнам. Во-вторых, что, «отправившись от неверной мыс­ли об исключительной деятельности» скандинавов в нашей истории, «М.П. Погодин, естественно, старается объяснить все явления из норманского быта», тогда как они были в порядке вещей у многих европейских наро­дов. В-третьих, что важное затруднение для него «представляло также то обстоятельство, что варяги-скандинавы кланяются славянским божест­вам, и вот, чтобы быть последовательным, он делает Перуна, Волоса и другие славянские божества скандинавскими. Благодаря той же последо­вательности Русская Правда является скандинавским законом, все нравы и обычаи русские объясняются нравами и обычаями скандинавскими». С.М. Со­ловьев, обратившись к византийскому «Житию святого Стефана Сурожского», где речь идет о взятии Сурожа (Судака) князем Бравлином, стояв­шим во главе русской рати, и последующем его крещении, предположил, что это известие относиться к началу IX века. По всей вероятности, ре­зюмировал он, «русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями». С.М. Соловьев начал утверждать мысль об отсутст­вии этнического содержания в термине «русь», полагая, что он, как и имя «варягов» на западе, являлся «общим названием» дружин на востоке, означая «мореплавателей, приходящих на кораблях, морем, входящих по рекам внутрь стран, живущих по берегам морским»[52].

Большинство норманистов в XIX веке продолжали писать на немецком языке или были обрусевшими немцами. Наиболее заметным среди них был А. Куник (1814 — 1899), переехавший из Пруссии в Россию в 1839 году и сразу вступивший в полемику, прибегая к самым жестким и эмоциональным выражениям, вроде “сухопутные моряки”, имея в виду и своих оппонентов, и балтийских славян, которых к этому времени многие авторы отождествляли с варягами. Естественно, что при этом идеализировались викинги, а призвание Рюрика представлялось началом государства на Руси. В ряду антинорманистов следует назвать прежде всего редко упоминаемого Ст. Руссова, выступавшего по многим вопросам ранней истории Руси в 20 — 30-е годы XIX века. Именно Ст. Руссов в 1824 году издал “варяжские законы” — “Правду англов и вэринов или тюрингов” (конец VIII — начало IX вв.) — документ исключительно важный и практически до сих пор неисследованный. Ст. Руссов указал на место расселения англов и их соседей вэринов — Ютландский[53].

На рубеже 50 — 60 годов XIХ века в полемику с М.П. Погодиным вступает Н.И. Костомаров (1817 — 1885 гг.), который в противовес обеим концепциям, поддержал возникшую в XV веке легенду о потомке брата римского императора Августа Пруса Рюрике, княжившем в Пруссии, а затем призванном славянскими и чудскими племенами на княжение в Новгороде. Сама эта традиция опиралась на сообщения ряда более древних источников о “Руси” в устье Немана, один из рукавов которого носил название “Руса”. Легенда, видимо, явилась русской реакцией на другую легенду — о происхождении династии Гедеминовичей от Палемона, также родича Августа. Но обе легенды исходят из традиции, основывавшейся на представлении о варягах и руси, как давнем населении южного и восточного берегов Балтики[54]. Н.И. Костомаров, отмечая, что для событий с середины IX в. может быть только один источник - народные предания «в форме рассказов, песен, простых воспоминаний», подчеркивал, что хотя известия об изгнании варягов и несут на себе печать «старинного воспоминания», но при этом Сказание, даже если бы и было «в самом деле древнее пре­дание, то... уже не дошло до летописца в своей древней чистоте».

В 1862 году с критикой норманизма выступил С.А. Гедеонов. Он явился аккумулятором аргументов и размышлений многих антинорманистов 30 — 40-х годов. Ему возражали А. Куник и М.П. Погодин. Ни от одного из выдвинутых положений С.А. Гедеонов не отказался и развернул их в большой книге, вышедшей в 1876 году. Основная идея книги: варяги — это балтийские славяне, а русь — это население Поднепровья. Упоминается у него и русь острова Рюгена, но этот аспект он не развивает. С.А. Гедеонов указывал, что «генетическое шведское русь не встречается, как народное или племенное, ни в одном из туземных швед­ских памятников, ни в одной из германо-латинских летописей, так много и так часто говорящих о шведах и о норманнах». В «Энциклопедическом лексиконе» С.А. Гедеонов в 1837 г. внушал соотечественникам, что скандина­вы в Восточной Европе представляли собой господствующий род, а «туземцы» были их рабами и данниками, твердо считая при этом, что «война и дань, средства, которыми действовали норманны во всех поко­ренных ими землях, полагая пределы своеволию славянских дикарей, были первым шагом к образованию гражданскому», и что «воинствен­ный гений норманнов одушевил их новою жизнью, и повел быстрыми шагами по стезе просвещения». Не было у него никаких сомнений и на­счет того, что восточные славяне переняли от своих господ право родо­вой мести, суд Божий, «всю юридическую номенклатуру и чинопоставления». Вместе с тем он проводил идею, не позволявшую ни на йоту усомниться в норманстве варягов, что скандинавы легко приняли религию славян, и Перун заменил им Одина. С.А. Гедеонов, ориентируясь прежде всего на А.Л. Шлецера и Н.М. Карамзина говорил, что имена представителей варяжской руси, звучащие в летопи­си, «неоспоримо норманские». С.А.Гедеонов, исходя из показаний источников, обратил внимание на широкое и узкое значение термина «Русь» в ІХ-ХП вв.: территория всех восточнославянских племен и собственно Киевская Русь (земли полян, древлян, северян, южных дреговичей), а в теснейшем смысле - «только поляне и Киев». Именно отсюда Русь, по его мнению, как государственное имя постепенно распространилось на все восточнославянское население. Причем, полагал С.А. Гедеонов, до середины XI в. Русью именовались все восточные славяне, но к концу следующего столетия это на­звание «все более и более сосредоточивается на одном Киеве». Опубли­ковав в 1862-1863 гг. «Отрывки из исследований о варяжском вопросе», а 1876 гг. их переработанное и расширенное переиздание под названием «Варяги и Русь». С.А. Гедеонов обобщил опыт норманской теории: «Полуторастолетний опыт доказал, что при догмате скандинавского начала Русского государства научная разработка древнейшей истории Руси немыслима». Говоря об искусственности и бессилии норманизма, «основанного не на фактах, а на подобозвучиях и недоразумениях», он вместе с тем подчеркнул, что русская история «одинаково невозможна и при умеренной и при неуме­ренной системе норманского происхождения Руси». Позиция ученого была продиктована детальным знанием самого предмета разговора, полным владением историографией и источниковой базой варяго-русского вопроса, превосходным знанием европейской истории в целом, и, уместно будет добавить, многих языков, что вкупе привело его к отри­цанию «скандинавского догмата»[55].

Главным недостатком почти всех работ и норманистов, и антинорманистов XIX века было весьма наивное представление о Несторе, как единственном летописце, написавшим в начале XII века “Повесть временных лет”, которую позднейшие летописцы аккуратно переписывали. Не обращали (и в большинстве случаев и поныне не обращают) внимания на то, что в древней летописи три разных (и разновременных) упоминания о варягах, две разные версии об этнической природе Руси, несколько версий о крещении Владимира, три версии происхождения и возраста Ярослава Мудрого. Между тем, еще в 1820 году в предисловии к изданию Софийского временника П.Строев обратил внимание на сводный характер русских летописей. В 30-е годы XIX века на это же обстоятельство обращали внимание М. Каченовский и С. Скромненко (С.М. Строев). Оба считали, что варяго-норманская проблема привнесена в летопись не ранее XIII века, а С. Скромненко подчеркивал мысль именно о сводном характере летописи.

В 30 - 40-х годах XIX века спор о Несторе принял иное направление. А. Кубарев в ряде статей сопоставил летопись с Житием Бориса и Глеба, а также Житием Феодосия Печерского, достоверно принадлежавшими Нестору. В летописи эти сюжеты излагал “ученик Феодосия”, а в житиях - ученик преемника Феодосия - Стефана, лично Феодосия не знавший и писавший по воспоминаниям немногих знавших его старцев. Аргументацию А. Кубарева поддержал П.С. Казанский, полемизируя, в частности, с П. Бутковым, пытавшимся признать разнородные памятники принадлежащими одному и тому же автору - Нестору. Именно П. Бутков пытался примирить сочинения Нестора с текстами летописи, полагая, что Несторовы Жития были написаны значительно ранее составления летописи (тем же Нестором).

В 1862 году вышла небольшая, но важная статья П.С. Билярского. Автор убедительно показал различия в языке Житий и летописи, которые никак не позволяют приписать те и другие тексты одному автору. В том же и следующем году свое мнение о летописях высказал один из крупнейших лингвистов XIX столетия И.И. Срезневский. Он не отрицал участия Нестора в летописании , но впервые поставил вопрос о летописных текстах X века и об участии многих летописцев в составлении того текста, который известен под названием “Повесть временных лет”. Появилось также несколько публикаций о сложности летописной хронологии из-за разных систем счета лет.

В 1868 году вышла основательная работа К. Бестужева-Рюмина, доказывавшего, что все русские летописи, включая “Повесть временных лет”, являются сводами, основанными на различных письменных и устных источниках.

В XIX веке изучение летописания и источников летописей почти не соприкасались со спорами о варягах и русах. И это притом, что именно из летописей черпали исходный материал. Лишь в публикациях Д.И. Иловайского (1832 — 1920 гг.), выходивших в 70-е годы XIX века и собранных в сборнике “Разыскания о начале Руси” (1876 г.), была установлена определенная связь между летописеведением и проблемой начала Руси. Д.И. Иловайский был абсолютно прав, устанавливая, что Сказание о призвании варягов является позднейшей вставкой в «Повесть временных лет». Указал он и на то, что Игорь никак не мог быть сыном Рюрика: по летописной хронологии их разделяли два поколения. Но на этом основании он сделал скоропалительное заключение, что если это вставка, то с ней, следовательно, не стоит и считаться.

В итоге как бы зачеркивались не только концепция норманизма, но и основное направление антинорманизма — Венелина-Гедеонова — о южном, славянском береге Балтике, как исходной области варягов. Историю Руси Д.И. Иловайский искал только на юге, причем “славянизировал” разные явно неславянские племена, в частности, роксолан, в имени которые многие видели первоначальных русов (хотя очевидно, что это русы-аланы, т.е. иранцы)[56].

В целом в 70-е годы XIХ века перевес был явно на стороне антинорманистов. Кроме названных, в те же 70-е годы с обширным иллюстративным материалом, доказывающим балто-славянское происхождение варягов и балтийской Руси, выступил И. Забелин (книга опубликована в 1876 году). В том же 1876 году вышла книга И.А. Лебедева “Последняя борьба балтийских славян против онемечения”, в которой автор убедительно опровергает запальчивый выпад А. Куника о “сухопутных моряках”. Автор на обширном материале показывает, что именно славяне были самым мореходным народом на Балтике и “только через славян получали товары в то время грубые саксы и иные племена”. Речь идет о Балто-Днепровском или Волго-Балтийском путях. Несколько ранее (в 1867 г.) В. Юргевич оспорил норманистские объяснения имен договоров и “русские” названия порогов, предложив венгерскую интерпретацию последних. Правда, автор без обоснований фактически сближал угро-финские и иранские языки, а потому позитивная часть не выглядела убедительной. Виднейший византинист В.Г. Васильевский в ряде статей, опубликованных в 70-е годы, показал, что дружина “варангов” в Константинополе появилась раньше, нежели туда попали первые норманны, и “варанги” с “норманнами” не отождествлялись. При этом русов автор считал готами, проживавшими в Причерноморье. Явное поражение норманизма в России привело к перенесению пропаганды его за ее пределы.

Важнейшим достижением науки ХVІІІ-ХІХ вв., наряду с признанием факта раннего начало летописания на Руси, наличия предшествующих ПВЛ летописей и ведения летописного дела сразу же в нескольких цен­трах, стало заключение о воздействии на летописный текст мировоззре­ния их создателей и духа эпохи.

С конца XIХ века интерес к теме начала Руси заметно ослабел. Общественный интерес сдвигался ближе к современности, чему способствовало обострение социальных противоречий. В самой науке историко-юридическое направление с острыми спорами вокруг проблемы государства сменяется преобладанием историко-филологической тематики. Через филологию идет теперь усиление германского влияния, поскольку именно в Германии более всего занимались индоевропейскими проблемами, причем само направление сравнительного языкознания носило название “индогерманистики”, что как бы автоматически ставило в центр исследований Германию и германцев.

За германскими и скандинавскими археологами следовала и зарождавшаяся русская археология. При этом, в отличие от середины XIХ века, отдельные публикация замыкались сами в себе, не встречая ни положительного, ни отрицательного отклика даже и в научном мире. Так, прошла почти незамеченной книга Т. Шора “О происхождении англо-саксонского народа”.

Не имела продолжения и исключительно важная публикация А.Н. Веселовского “Русские и вильтины в саге о Тидреке Бернском” (СПб., 1906), предполагающая совершенно иную интерпретацию почти всех спорных вопросов, связанных с проблемами происхождения гуннов, русов и ряда других племен. “Сага о Тидреке Бернском” имеет исключительную ценность, поскольку рассказы о Великом переселении народов сохранились в песнях и пересказах в Южной Германии, где чтили Тидрека-Теодориха в качестве некого национального героя. Герой саги — остготский король Теодорих (V в.), а в основе важнейших событий саги — постоянная борьба готов и неких “русских” на территории Среднего Подунавья. При этом “русские” в саге — это народ ругов из Ругиланда, государства, созданного в V веке в Подунавье, в бывшей римской провинции Норик. Существенно и то, что знаменитый вождь гуннов Аттила в саге называется фризским конунгом, а сами гунны отождествляются с фризами, племенем, проживавшем на побережье Балтийского моря. Таким образом “Сага о Тидреке Бернском” дает непривычную для русской и европейской науки, интерпретацию происхождения гуннов — в Центральную Европу они пришли с запада, с Балтийского побережья, а вовсе не с востока, и были это именно гунны-фризы. Кстати, и в упомянутой книге Т. Шора отмечается, что Фрисландия называлась и Гуналандией, поскольку именно племя гуннов было наиболее значительным во Фрисландии.

В XX веке определились два основных подхода: А.А. Шахматова (1864 – 1920 гг.) и Н.К. Никольского[57] (1863- 1935 гг.). А.А. Шахматов полагал, что надо сначала реконструировать текст того или иного свода, и лишь затем оценивать его содержание. В итоге, он много лет пытался восстановить редакции “Повести временных лет”, но под конец пришел к заключению, что это сделать невозможно. Неоднократно он менял взгляд и на авторство основной редакции, то приписывая ее Нестору-автору Житий, то Сильвестру. Древнейший свод, по А.А. Шахматову, был составлен в конце 30-х годов XI века в качестве своеобразной пояснительной записки в связи с учреждением в Киеве митрополии константинопольского подчинения. Многочисленные сказания, являющиеся параллельными текстами к сообщениям летописей, он признавал извлечениями из летописей. В 1999 г. В.В.Фомин, специально посвятив свою работу анализу ва­ряжской легенды, уделил значительное внимание истории ее изучения предшественниками А.А.Шахматова (тем самым преодолевалось обман­чивое впечатление, что до него в этой области ничего не было сделано), им самим и учеными XX в., в том числе и зарубежными, что дало воз­можность рассмотреть этот процесс в его взаимосвязи и непрерывности, во всех его положительных и отрицательных проявлениях. Как считает исследователь, «не имеет под собой никаких оснований как умеренный, так и самый крайний скептицизм в отношении Сказания о призвании варягов, который проистекает не из самой природы этого действительно сложного памятника, а лишь из той позиции, которую занимают ученые прежде всего в вопросе принадлежности варягов к тому или иному на­роду». Результаты его изысканий не позволяют согласиться с некоторыми мнениями, приведенными выше (прежде всего с тем из них, что в дошахматовский период не сомневались в достоверности Сказания)[58].

Н.К. Никольский гораздо большее внимание уделял содержательной, идеологической стороне летописных текстов, усматривая и в разночтениях прежде всего ту или иную заинтересованность летописцев и стоящих за ними идейно-политических сил. Соответственно и все внелетописные повести и сказания он считал не извлечениями из летописей, а их источниками. Литература в целом в Киевское время ему представлялась более богатой, чем это принято было думать ранее, а начало летописания он готов был искать в конце X века. Н.К. Никольский указал на ущербность абсолю­тизации Шахматовым текстологического метода: историю сводов XI в. он рассматривает только как преемственную литературную работу свод­чиков, редакторов, писцов, а избранный им метод изучения ПВЛ повел его по предвзятому направлению таких наблюдений, «которые исклю­чали необходимость признавать как преднамеренность пропусков и умолчание, так и влияние идеологической тенденциозности на состав летописей»[59].

В 20-е годы XX века проблема начала Руси была отодвинута на обочину. Официальной идеологией в СССР становится “интернационализм” и идея “мировая революция”, а главным врагом был объявлен “великодержавный шовинизм”, тезис, которым прикрывалась русофобия. Сама история, как учебный предмет, была исключена из преподавания именно с целью подавления национального самосознания русского народа. Из публикаций этих лет имела значение статья В.А. Брима “Происхождение термина “Русь” (1923г. ), в которой автор, оставаясь норманистом, напомнил о высказанной прежде А.Л. Шлёцером идее о двух “Руссиях”: северной и южной.

В 1928 году вышла небольшая книга В.А. Пархоменко ”У истоков русской государственности”, в которой автор отстаивал только южное происхождение племени “русь”. Однако норманизм, как обоснование “интернационализма” занял в 20-е годы ХХ века главенствующее положение.

Полемика в значительной степени перемещается за рубеж в общины эмигрантов из России. В 1925 году Ф.А. Браун в Берлине выразил удовлетворение по поводу того, что “дни варягоборчества, к счастью, прошли”. Большинство эмигрантов придерживались норманистских позиций с той или иной степенью последовательности. Среди них были М. Фасмер, А.Л. Погодин, А.А. Васильев и ряд других, искавших более сложные схемы происхождения самого государства.

Особое место занимал, в частности, В.А. Мошин: оставаясь в основном норманистом, он протестовал против попыток представить антинорманизм лишь проявлением чувства национальной неполноценности и патриотизма. И в эмиграции к публикациям антинорманистов относились чаще всего с пренебрежением. Так по существу прошла незамеченной работа Г.Янушевского “Откуда происходит славянское племя русь” (Вильно, 1923 г.), в которой автор попытался осмыслить факт отождествления Хорватии с “Руссией” и объяснить происхождение распространенной в славянских хрониках легенды о братьях Чехе, Лехе и Русе.

О работе С. Шелухина “Звiдкiля походить Русь” (Прага, 1929), в которой автор галльских “рутенов” принял за исток Киевской Руси, обычно упоминали не без иронии. Между тем, кельтский компонент, безусловно, присутствовал в разных “Русиях” и на Балтике, и в Центральной Европе. Но автор искал одну единственную Русь, а их, как показали еще авторы XIХ века, было более десятка — и на севере, и на юге, на Западе и на Востоке.

В 30-е годы ХХ века на первый план вновь выходят факторы идеологические. Приход к власти нацистов во главе с Гитлером сопровождался не столько антикоммунистической риторикой, сколько антиславянской и русофобской. Норманская концепция становится основным аргументом в пользу того, что славяне и, в частности, русские, как неполноценные в расовом отношении, не в состоянии самостоятельно создать государства и управлять им. Не случайно в СССР начинается постепенный возврат к внимательному изучению отечественной истории. В 1934 году принимается решение восстановить преподавание истории в вузах и школах, а норманизм по существу стал отождествляться теперь с пропагандой нацистской идеологии.

Поначалу и норманизму, и антинорманизму пытались противопоставить “новое учение о языке” Н.Я. Марра (1864 — 1934). Безусловно гениальный ученый создал весьма упрощенную и потому явно неверную “стадиальную” теорию, по которой язык всех народов увязывался со стадией развития, а миграции как бы вовсе исключались. “Автохтонным” началом вплоть до 40-х годов ХХ века пытались противостоять нацистским притязаниям на право “управлять” отсталыми аборигенами. В подкрепление тезиса об “автохтонности” вырвали из контекста фразу Ф. Энгельса о том, что “государства не могут быть привнесены извне” (речь в действительности шла о независимости от каких-то запредельных сил). Возникновения государств в результате завоеваний не только не исключительные, а преобладающие случаи.

Наряду с использованием концепции Н.Я. Марра, обращались и к некоторым антинорманистским публикациям. Правда, сочинения их не переиздавались, но отмечались заслуги главных критиков норманизма — С. Гедеонова и Д.И. Иловайского. При этом, однако, не учитывалось, что концепции этих авторов совершенно различны и практически несовместимы. Если у Гедеонова варяги изначально — балтийские славяне, то Иловайский варяжское сказание считал позднейшей вставкой и легендой[60].

В целом антинорманизм 30-50 годов XX века был уязвим и в методологическом, и в источниковедческом отношении. А потому возврат норманизма в 60-е годы был неизбежен. Уже книга И.П. Шаскольского “Норманская теория в современной буржуазной науке” (М.-Л., 1965) реабилитировала норманизм как определенную теоретическую концепцию, вполне заслуживающую серьезного к ней отношения. В статье “Антинорманизм и его судьбы”, вышедшей в 1983 году, автор, по существу, переходит на позиции норманизма, оставляя лишь терявший всякий смысл тезис о том, что “государство не может быть навязано извне” (антинорманисты теперь осуждались как “белоэмигранты”)[61]. В связи с чем примечательно направление спора автора с группой ленинградских археологов — Л.С. Клейном, Г.С. Лебедевым, В.А. Назаренко, доказывавших, что норманны на Верхнюю Волгу пришли значительно раньше славян и в Х веке составляли больший удельный вес, чем славяне, уступая лишь местному угро-финскому населению. Спор шел о процентах: концепцию трех авторов нельзя было перечеркнуть тезисом “не может” и приходилось отказываться от надуманной концепции происхождения государства. В свою очередь, археологи, во много раз увеличившие роль “норманнов” по Волго-Балтийскому пути, не смогли объяснить, как же все-таки из симбиоза норманнов и угро-финов родился русский язык, носивший, между прочим, и черты, сближающие его с языком именно поморских славян. В итоге ценные наблюдения трех авторов подводили к такому выводу, которые сами авторы не предусматривали, а их оппонент, очевидно, сознавал[62].

В 70-е годы ХХ века на антинорманистских позициях остаивали в основном киевские историки и археологи. Обращаются же они чаще всего на восток в иранский мир. Д.Т. Березовец в статье о салтовской культуре (1970 г.), которая располагалась в VIII — IX вв. в среднем течении Дона и Северского Донца, вслед за многими историками, начиная с А. Шлёцера, отождествил ее с “русами”. Недостаток статьи заключался в том, что автор, также, как и многие его предшественники, искал однозначный ответ, пренебрегая другими “Руссиями”. М.Ю. Брайчевский в статье о Днепровских порогах по существу полностью опроверг один из важнейших аргументов норманистов: он показал, что большинство “темных” названий порогов, перевод которых искали в германских языках, на самом деле легко объясняется словами из алано-осетинского языка. Но аргументацию многих украинских ученых ослабляет приверженность автохтонизму: они считают, что русы — это единственный народ, живший в Приднепровье или Причерноморье с древнейших времен.

Среди ученых Санкт-Петербурга традиционно преобладает норманизм, хотя имеются и последовательные антинорманисты (В. Вилинбахов и некоторые другие). В среде московских исследователей долго держался некий паритет, но в последнее время — главным образом филологами — привносится норманистская интерпретация первых веков русской истории, как правило, без привлечения новых аргументов, и даже без учета главных аргументов норманистов прошлого столетия[63].

Главным аргументом в пользу норманского происхождения руси вновь привлекается финское “Руотси” (эстонское Роотси), причем игнорируются указания авторов 19 века (в том числе и ряда норманистов), о неубедительности этой этимологии. Претенциозные заявления филологов о том, что вопрос этот может решаться только филологически, опирается на заключение Г.А. Хабургаева (“Этнонимия “Повести временных лет””. М., 1979) о том, что из “Руотси” может — чисто филологически — образоваться название “Русь”.

Современные норманисты-филологи обычно выстраивают такой ряд: “родсы” — это именование гребцов на шведском языке, шведская область “Рослаген”— провинция гребцов, финны на свой лад это произносят как “Руотси”, а эстонцы как “Роотси”, славяне же восприняли это именование в своей огласовке — “русы”.

Таким образом, славяне стали называть русами (т.е.“гребцами”) всех шведов, придав этому понятию этническое значение. Надо признать, что приводимый аргумент происхождения термина “русь” — абсолютно бессмысленный. По сути, это должно было бы обозначать ругательство: гребцов часто приковывали к уключинам, поскольку труд этот тяжелый, как, скажем, и у бурлаков, и отнюдь не благородный. Более того, еще Г. Розенкампф в 20-е годы XIX века показал — сама социальная категория “родсов-гребцов” упоминается впервые лишь в XIII веке. Еще позднее упоминается провинция Рослаген (по С. Гедеонову лишь в XVII веке). Кроме того, Гедеонов вполне логично заключал, что обозначение рода занятий не может быть в принципе этнонимом, тем более самоназванием, которое, по летописи, произносили с гордостью. Да и называли финны “Русь” разными вариантами с корнем “вене” (венеды). И вполне логично он своим оппонентам А. Кунику и М. Погодину напомнил критику в адрес Шлёцера финских филологов: “При разборе предположений Шлёцера о происхождении финского Ruotsi, эстского Roots, Rootslane (шведы), от названия Рослагена, Паррот замечает: “Если бы в лексиконе Гунеля, из которого Шлёцер приводит переводное имя шведов, он отыскал настоящее значение слова Roots, он конечно бы не вздумал опираться на его созвучие. Оно означает вообще хребет..., ребро..., а в особенности ствол на листе. Перенесение этого понятия на береговые утесы или скалы, коими преимущественно изобилует Швеция, делает понятным, почему финны называют Швецию Ruotsimaa, а эсты Rootsima, страноюскал”.

В XIX веке оппоненты-норманисты Гедеонова вынуждены были если и не согласиться вполне, то все-таки искать иные аргументы, поскольку это тот случай, когда “факты — упрямая вещь”. Ведь в самих Швеции и Норвегии о таком этносе — “родсы” (шведы-гребцы) — никогда не слышали, а “Русью” называли именно Русь.

Древнерусское летописное «сказание» (легенда) о призвании варяжских князей оставалось в центре внимания отечественной историографии и в конце ХХ – начале ХХI веков. Особое значение сказание приобретало в периоды идеологических кризисов: начало Русского государства следовало привести в соответствие с его настоящим. Так в эпоху сложения централизованного государства эта потребность привела к трансформации летописного сказания и созданию «Сказания о князьях владимирских», где неизвестный Европе Рюрик должен был стать потомком Августа. Его варяжское (скандинавское) происхождение не устраивало власти в эпоху борьбы Российской империи за господство на Балтике, что породило «антинорманизм», утверждение о славянском этносе варягов и т. п. Западники и славянофилы, в зависимости от собственных представлений о путях развития России, готовы были ассоциировать призвание варягов с исконной необходимостью европейских преобразований или снезьйлемой привязанностью России исключительно к славянским корням: тогда главным было обоснование славянского происхождения варягов и призванных князей. В шовинистической идеологии послевоенного периода летописное сказание стало ассоциироваться с нацистскими идеями о неспособности славянской «расы» к самостоятельному развитию. Сам летописный текст воспринимался как чуждый «патриотической» русской летописи, свидетельствовавшей об исконно славянских истоках государственности: в 80—90-х годах XX в. Б. А. Рыбаков утверждал, что «чья-то рука изъяла из Повести временных лет самые интересные страницы и заменила их новгородской легендой о призвании князей-варягов»[64]. Эта «рука» принадлежала редактору князя Мстислава, женатого на английской принцессе и связанного с варягами. Однако развитие исторической и филологической науки, а прежде всего, массовый археологический материал требовали осмысления источников вне навязываемых официозных тенденций и стереотипов.

Издание зарубежных источников по истории народов СССР, в том числе скандинавских, призванных пролить свет на русско-скандинавские отношения – это еще одно направление изучения варяжского вопроса. Инициатор этого направления в историографии В. Т. Пашуто охарактеризовал призвание варягов как результат договорных отношений между предгосударственной конфедерацией племен Севера Восточной Европы и дружинами варягов: договор — «ряд», по которому призванные князья должны были подчиняться законам (правде) призывающих племен, стал основой развития русской государственности[65]. К близким заключениям пришел тогда же В. Л. Янин, усмотревший в призвании варягов победу исконной (родоплеменной) вечевой традиции над амбициями агрессивной княжеской власти. Это заключение основывалось на археологическом исследовании средневековой культуры Новгорода: ее самобытность была очевидной[66]. Параллельно археологические источники по «норманнской проблеме» исследовались в семинарах при кафедрах археологии ЛГУ (руководитель Л. С. Клейн) и МГУ (руководитель Д. А. Авдусин). Уже в 90-е годы XX в., когда стало возможным открытое обсуждение проблем начальной Руси, Е. А Мельниковой были опубликованы работы, посвященные проблемам договора («ряда») в становлении государственности и месту легенды о призвании варягов в формировании древнерусской историографии[67].

Появились принципиально новые исследования древнейших русских городов, упомянутых в варяжской легенде, — Новгорода (Городища)[68], Ладоги, Белоозера[69] и Изборска[70], без учета которых трудно представить начальное развитие государственности на Руси. Расширились исследования скандинавских древностей в бассейне Балтийского моря, в том числе в славянском мире появляются работы Б. Вербарт, И. Янссона, В. Дучко и др.[71]; по-новому стали интерпретировать отношения внутри собственно славянского мира, в том числе между славянами севера Восточной Европы (словенами), среднеднепровского юга и балтийскими славянами здесь необходимо выделить работы А. А. Зализняк, В. Л. Янин. Особое значение приобретают данные нумизматики, позволяющие представить циркуляцию ценностей в рамках формирующейся городской сети как составляющий государственности детально эти процессы исследовались такими учеными как В. В. Кропоткина, Т. Нунана, Р. Ковалева, А. В. Фомина и др.). Были систематизированы новые данные по памятникам рунической письменности, ранней картографии, значительно расширившие источниковую базу «варяжской» проблемы.

Наряду с этим введением в научный оборот новых данных сформировалась тенденция к реанимации традиционного антинорманизма, включающая как тиражирование без научного комментария работ Д. И. Иловайского и С. А. Гедеонова, так и составление эпигонских сочинений, пытающихся подменить исторический анализ старыми догадками о происхождении названий «русь» и «варяги», конструкциями вроде «Русского каганата» — варианта Приазовской Руси Иловайского и т. п.[72] Эти казусы современной историографии получили своевременную оценку в научной литературе[73]. Чтобы придать донаучным конструкциям видимость ученой традиции, А. Н. Сахаров приписал В. Н. Татищеву «исследование» происхождения варягов с опорой на неведомые источники, в то время как русский историк прямо ссылался на средневековую этимологическую конструкцию (М. Стрыйковский и др.), отождествлявшую по созвучию варягов и полабское племя вагров[74]. Адептами этой конструкции стали М. В. Ломоносов и его современные последователи (А. Н.Сахаров, В. В.Фомин и др.).

Чтобы преобразовать заморских варягов летописи в «своих» полабских вагров, необходимо было игнорировать содержание летописной легенды, где к варягам были отнесены свие (шведы), урмане (норвежцы и датчане?), англяне (!), готы (жители Готланда) и русь, но никоим образом не балтийские славяне, известные летописи под именем поморян в совершенно ином — небалтийском контексте[75]. Для этого пригодилась старая догадка антинорманистов XIX в. о том, что англяне и Англия начальной летописи — это не Британские острова, а та область на юге Ютландии, откуда происходили англы периода англо-саксонского завоевания Британии[76]. И хотя об этих событиях и их географии летописи ничего неизвестно, было бы удобно разместить начальную — славянскую — русь где-то между ютландскими англами и готами — на южном берегу Балтийского моря, рядом с ваграми и островом Рюген, давно вызывавшим народно-этимологические ассоциации с именем русь. Ближе к контексту летописи оказывается упомянутая гипотеза Б. А Рыбакова, согласно которой именно англы, оказавшиеся в конце XI в. при дворе русских князей, внедрили в летописный текст «чуждую» славянской редакции летописи варяжскую легенду. Летописная традиция не может быть сведена, однако, к прямолинейным конструктам «исторической школы». Но дело не в этих «общих местах» средневековой космографии. Существеннее для понимания варяжской легенды новые археологические находки, проливающие свет на порядок взимания дани в Новгородской земле, т. е. на те исторические обстоятельства, с которыми и связана летописная легенда. Обнаруженные в Новгороде замки — «пломбы», опечатывавшие мешки с пушниной, на усадьбах самих новгородцев (с X в. дань не связана с функциями княжеской власти), привели В.Л. Янина к заключению о смысле легенды о призвании варяжских князей: «Древнейший известный сегодня в Новгороде такой «замок» датируется концом X в., однако подобные находки в слоях X в. польского Волина и ирландского Дублина позволяют заключить, что сам обычай применения таких устройств имеет норманнское происхождение, а ограничение княжеской власти в столь важной области, как сбор государственных доходов и формирование государственного бюджета, восходит, скорее всего, к прецедентному договору с Рюриком, заключенному в момент его приглашения союзом северо-западных племен»[77]. К перечисленным находкам замков следует добавить (в связи с контекстом варяжской легенды) цилиндр из Белоозера, упомянутый в специальной публикации замков у В.Л. Янина, — ведь «на Белоозере», по варяжской легенде, сел один из призванных князей, Синеус.

В начале 1990-х гг. И.Я. Фроянов впервые в науке проанализировал состояние разработки варяжской легенды в со­ветской историографии. Как крайность он квалифицировал позицию В.А. Пархоменко, призывавшего не придавать ей серьезного научного значения. В целом, в позиции исследователей по отношению к ней он увидел стремление «не замечать конкретных реалий в летописном рас­сказе о призвании варягов или же свести их к минимуму». В выводе Д.С. Лихачева, что легенда была создана киевскими летописцами с оп­ределенной политической целью, И.Я. Фроянов увидел «хронологическое пе­реключение», в результате чего ее историческое зерно «искалось не в со­бытиях, каким она посвящена, а в политических коллизиях времен вну­ков Ярослава...». Указав, что археологи А.Н. Кирпичников, И.В. Дубов, Г.С. Лебедев к Сказанию о призвании варягов относятся с полным дове­рием, ученый отметил их «преувеличенное представление о Ладоге «как первоначальной столице Верхней Руси». Обзор он завершил выводом, что в науке наличествуют три подхода к оценке известий варяжской ле­генды. Первый, что в основе своей они исторически достоверны. Второй, что они абсолютно легендарны, т. к. были сочинены «в пылу идеологи­ческих и политических страстей, волновавших древнерусское общество конца XI - начала XII в.». Третий, что в предании о Рюрике слышны «отголоски действительных происшествий, но отнюдь не тех, что пове­даны летописцем, и что эти предания были использованы в идейно-политической борьбе рубежа ХІ-ХІІ веков. По мнению И.Я. Фроянова, послед­няя точка зрения более конструктивна[78].

В 2001 г. Е.В. Пчелов дал довольно обстоятельное освещение историографии изу­чения варяжской легенды и ее ключевой фигуры Рюрика как в дорево­люционное, так и послереволюционное время, включая эмигрантскую литературу[79].

Наибольший урон норманизму в последней трети XX и пер­вых годах нынешнего столетия нанес А.Г. Кузьмин, вместе с тем подняв разра­ботку варяго-русского вопроса на совершенно иной уровень: он резко расширил горизонты русской истории и углубил ее древности, обосновал необходимость поисков корней русского народа во многих областях Западной и Восточной Европы. Как и многие антинорманисты, свою принципиальную позицию в данном вопросе ученый сформулировал далеко не сразу, а лишь только «переболев» норманизмом, принятым им под воздействием историографической традиции. Но по мере работы с источниками он стал осознавать его несостоятельность, и чему в первую оче­редь способствовало, конечно, изучение «Повести временных лет». И в конце 60-х гг. ХХ века историк выразил некоторые сомнения в правильности взгляда на варягов как на норманнов, отметив, что в летописи варяги понимаются не всегда одина­ково - это либо скандинавы, либо европейцы-неславяне вообще, и указав, что норманское происхождение имен Игорь и Олег (Ольга) «вовсе не доказано», причем, как заметил он, летописцы никогда не смешивают «Игорей» со скандинавскими «Ингварами», а «имя Olga было известно у чехов, которые с норманнами непосредственно не соприкасались...». Но окончательно А.Г. Кузьмин порвал с норманизмом в 1970 г., когда прямо сказал о методологической ущербности советского «антинорманизма»[80].

Установив этот неутешительный диагноз, А.Г. Кузьмин тогда и позже на широком материале показывал, что русская история не ограничивается одной Киевской Русью, и что параллельно с ней и даже задолго до нее, существовали другие русские образования (территории). И он приводит многочисленные свидетельства иностранных источников, зафикси­ровавших в Восточной и Западной Европе (исключая Скандинавию) применительно ко второй половине I - к началу II тысячелетия н.э. бо­лее десятка различных «Русий» (вначале ученый говорил о близких и род­ственных Русиях, но затем пришел к выводу, что они этнически разни­лись). Это, прежде всего, четыре Руси на южном и восточном побережьях Балтийского моря (о. Рюген, устье Немана, устье Западной Двины, западная часть нынешней Эстонии - провинция Роталия-Русия и Вик с островами Эзель и Даго), Русь Прикарпатская, Приазовская (Тмута­ракань), Прикаспийская, Подунайская (Ругиланд-Русия). И, как объяс­нил исследователь, основная часть известий о руси (первоначально ругов, но со временем почти повсеместно вытесненное именем «русы») почти не задействована учеными из-за того, что «они не укладываются в принятые норманистские и антинорманистские концепции начала Руси». Особо выделяя из балтийских Русий Роталию, он отмечал, что о ней много говорит Саксон Грамматик, и что именно с ней датчане вели многовековые войны на море и на суше. В 1343-1345 гг. именно эти «русские», напомнил историк, возглавили восстание против Ливонского ордена, а «русские» села и позднее будут упоминаться в документах, касающихся этой территории. В 2002-2003 гг. А.Г. Кузьмин локализовал здесь «Руссию-тюрк» комментатора Адама Бременского и в ее пределах помес­тил «Остров русов» восточных авторов, видя в нем о. Саарема (Эзель), называемый сагами «Holmgardr» (калька обозначения «Островная земля», исландское «Ейсюсла», искаженное немецкое «Эзель») и переносившими иногда это имя по созвучию на Новгород. В «Руссии-тюрк» он видел Аланскую Русь (или Норманский каганат), созданную в IX в. русами-аланами после их переселения с Дона из пределов разгромленного хазарами и венграми Росского каганата.

Проблему варягов и руси А.Г. Кузьмин рассматривал в тесной связи с про­цессом образования государства у восточных славян, специфика которого заключалась в том, что форма организации племенных союзов в VI-IX вв. выросла на почве территориальной общины и представляла собой стройную, созданную снизу, прежде всего в хозяйственно-экономических целях систему, в которой высший слой еще не отделился от низших звеньев. Но эта естественная государственность, говорил А.Г. Кузьмин, «эко­номически целесообразная земская власть не могла простираться на об­ширной территории». Поэтому возвыситься над ними и объединить их могла лишь власть внешняя, выступившая в Поднепровье в лице полян-руси, а затем «рода русского», видимо, объединявшего выходцев из Поднепровья, Подунавья и Прибалтики и являвшегося паразитарным по своей сути, и главное занятие которого были война и торговля. Но объе­динение, созданное руссами, оказалось прочным по причине взаимной заинтересованности: они, довольствуясь в основном лишь номинальной данью с подвластных славянских племен, взяли на себя обязанность их защиты, «столь важную вообще в эпоху становления государственности и особенно важную на границе степи и лесостепи внешнюю функцию».

Видя в варягах вообще поморян (вар - одно из древнейших обозна­чений воды в индоевропейских языках), собственно варягами, варягами в узком смысле слова А.Г. Кузьмин считал вагров-варинов, населявших Вагрию (Южная Балтика), племя, принадлежавшее к вандальской груп­пе, к IX в. ославянившееся, и имя которых распространилось на всех балтийских славян между Одером и южной частью Ютландского полу­острова, а затем на многих западноевропейцев. Колонизационный поток с южного побережья Балтики на восток, вобравший в себя как сла­вянские, так и неславянские народы, в том числе фризов и скандинавов, начался под давлением Франкской империи с конца VIII века. Варяги, прибыв на Русь, привнесли сюда свой тип социально-политического устройства. По заключению ученого, «это в конечном счете тот же славянский... основанный полностью на территориальном принципе, на вечевых традициях и совершенно не предусматривающий возможность централизации». И именно для этого типа характерна большая роль городов и торгово-ремесленного сословия, в связи с чем на Севере и была создана полисная система.

Подчеркивая, что современный норманизм держится главным обра­зом на прямой подмене (русь противопоставляется варягам, а для дока­зательства германоязычия последних используются факты, относящиеся к руси), исследователь констатирует, что «никаких данных в пользу гер­маноязычия собственно варягов вообще нет». Традиционный норма­низм, пояснял А.Г. Кузьмин, исходил из их тождества и ему была присуща, следовательно, определенная логика. Говоря, что русь, истоки которой не были связаны ни с германцами, ни славянами, он пришел к выводу, что последними русь была ассимилирована примерно в VІ-ІХ веках. В связи с чем воспринималась соседями в качестве славян, да и сама осо­знавала себя славянским, хотя и аристократическим родом. Тот же про­цесс наблюдался и в других районах Европы, где входили в соприкосно­вение русский и славянский миры. В целом, подводил черту историк, «ни один источник Х-ХІV веков не смешивает русь ни со шведами, ни с каким иным германским племенем». Вместе с тем значительный исторический, археологический, антропологический, нумизматический и лингвистический материал в поисках варягов и руси выводит, демон­стрирует А.Г. Кузьмин, на южное и восточное побережье Балтийского моря.

А.Г. Кузьмин доказал, с опорой, прежде всего, на саги, что норманны, с ко­торыми связывают варяжскую русь, стали появляться на Руси лишь при Владимире Святославиче, в конце X в., причем их действия не выходили из пределов Прибалтики, и только при Ярославе Мудром они вливаются в состав варягов-наемников, а затем проникают в Византию. Во-вторых, отмечая весьма сложный, полиэтничный состав древнерусского имено­слова (славянский, иранский, иллиро-венетский, подунайский, восточ-нобалтийский, кельтский и другие компоненты), историк на широком материале продемонстрировал, что в нем «германизмы единичны и не бесспорны», а норманская интерпретация, которая сводится лишь к отысканию приблизительных параллелей, а не к их объяснению, проти­воречит материалам, «характеризующим облик и верования социальных верхов Киева и указывающим на разноэтничность населения Поднепровья». В целом, как справедливо подытоживал исследователь свои на­блюдения над работами современных норманистов, «они идут от извне привнесенной презумпции: сначала провозглашается, что варяги - скан­динавы, а потом подтягиваются какие-то аргументы». В соответствую­щем духе, добавлял А.Г. Кузьмин, они интерпретируют и показания главного источника по ранней истории варягов и руси – «Повесть временных лет»[81].

 

Глава 3 Итоги дискуссии по варяжскому вопросу: Фомин и Клейн

В начале XXI века в российской исторической науке возродился спор между норманистами и антинорманистами. Позиции норманистов отстаивает Л.С. Клейн, антинорманистов – В.В. Фомин. В научных трудах каждый из них подверг критике аргументы оппонента.

Л.С. Клей в своем труде «Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон» подверг критике монографию В.В. Фомина «Варяги и варяжская Русь». Приведем основные аргументы Л.С. Клейна. Первая глава «Зарождение норманнской теории в запад­ноевропейской историографии XVIII в.» посвящена доказательству того, что основателем норманнской теории был не Байер и даже не Миллер, до Байера выдвинувший те же факты, а швед Пер Перссон (Петр Петрей), придворный историограф Карла IX. Тем самым зарождение норманизма приобретает смысл особой политизированности. Байер и Миллер как-никак немцы, а род­ство немцев со шведами не было еще в XVIII в. общей истиной. Немцы были вроде как третьей стороной.

К тому же в рецензии на книгу Фомина Д. Н. Верхотуров отметил, что цитаты из Петрея у Фомина перевраны, чтобы сделать их более норманистскими, тогда как Петрей писал, что не знает, что за народ были варяги, но «кажется ближе к правде, что варяги пришли из Швеции»[82].

Вторая глава посвящена спору между М.В. Ломоносовым и Миллером. В ней В.В. Фомин стремится опровергнуть низкую оценку историографических трудов М.В. Ломоносова. В.В. Фомин пытается дока­зать, что М.В. Ломоносов, опиравшийся на «Синопсис», был прав, а Миллер, анализировавший первоисточники, был клеветником и неумехой. Да, у Мил­лера были ошибки (особенно поначалу, когда плохо знал русский). Но главным доказательством служит то, что в XX в. Кузьмин, В.В. Фомин и Вилинбахов повторя­ют то, что в XVIII в. придумал М.В. Ломоносов, да так и не смог доказать.

Третья глава называется «Антинорманизм истинный и антинорманизм мнимый». В этой главе В.В. Фомин, как и его соратники, отказывает всем антинорманистам советского времени и даже XIX в. в праве считаться истин­ными антинорманистами. Это потому, что нынешние антинорманисты восста­новили антинорманизм XVIII в., ломоносовский, догмой которого было объяв­ление варягов славянами. Антинорманисты XIX в. отказались от этого, пере­несли бои на другие рубежи — говорили о малочисленности норманнов у нас, о незначительности их влияния. Все они зачислены теперь в норманисты. Ис­тинных антинорманистов оказалось очень мало, крохотная кучка мужествен­ных героев на мостике тонущего корабля. Их единственная надежда — на спасение патриотически настроенными властями.

Правда, со славянами все равно получается неладно. Вагров, рутенов, ругиев — всех их приходится признавать ославянившимися кельтами, иллирий­цами, даже германцами. Какая тогда разница — ославянились ли быстро норманны в Киевской Руси или ославянились медленно ругии в Южной Прибалтике? Все равно получаются исконные неславяне. А ис­тинные антинорманисты оказываются на поверку пусть и не норманистами, но кельтистами, иллиристами и германистами.

В четвертой главе, о «норманистской историографии», В.В. Фомин отвергает идею о том, что первыми норманистами были наши летописцы. Первые норма­нисты известно кто, а создателями сказания о призвании варягов были, есте­ственно, норманны.

Глава пятая посвящена «Сказанию о призвании варягов», как оно пред­ставлено в историографической традиции. В.В. Фомин всячески подчеркивает легендарность этого сказания, его удаленность от реального хода дел. Он тща­тельно собирает все приводившиеся разными исследователями факты и аргу­менты того, что Рюрик не был родоначальником династии, хотя честно приво­дит и противоположные данные.

В главе шестой «Варяги и скандинавы на Руси» собраны наиболее ве­сомые аргументы против норманнской трактовки варягов. Позиция В.В Фомина такова: варяги поздние (с середины X в.) отличаются от варягов ранних (се­редина IX — середина X вв.). Все ранние «варяги» — не скандинавские при­шельцы, а иноземцы с южного побережья Балтийского моря. Норманны же на Руси появились вообще только в конце X в. С 80-х годов X в. меняется и образ варяга летописи: до того это был строитель и организатор, после того — на­емный убийца, сеятель распрей. По мнению Л.С. Клейна, В.В. Фомин очень обстоятельно аргументирует позднее появление варягов на Руси. Саги не знают князей до Владимира, не знают хазар, молчат о походах X в. на Миклагард, Верду, Итиль и Семендер. Россыпь монет появляется в Скан­динавии не ранее второй четверти XI в. Саги не знают Днепровского пути из варяг в греки и его порогов. В Византии скандинавы появляются в конце 20-х годов XI в., и, таким образом, они просто не могли контактировать с Констан­тином Багрянородным, а он, стало быть, не мог записывать скандинавские названия порогов, и «росские» слова — это какие-то другие названия, не норманнские.

Франкские мечи поступали на восточнославянские земли не через нор­маннов. Из 165 западноевропейских клинков с клеймами только один найден в Швеции, тогда как на юге Балтики — 30, в Латвии — 22, Финляндии — 19, Эстонии — 7, Литве — 5, на территории Киевской Руси — 11.

Скандинавские фибулы, по мнению В.В. Фомина, не являются этническим призна­ком, так как сочетаются с финскими шумящими подвесками, находятся в погребениях по местному ритуалу. В скандинавских костюмах обязательно должно быть по две фибулы. А во Владимирских и Гнездовских курганах нередко по одной.

Во Франции и Англии много скандинавских следов: названия городов, со­тен деревень, значительный компонент в языке. А на Руси ни одного города, дюжина слов в языке, да и то антинормаиисты отрицают скандинавские заим­ствования вообще. Норманны везде грабители, почему у нас они установили мирное сосуществование и дань?

Что касается названий городов, все не так однозначно. Некоторое коли­чество скандинавских названий на Руси все-таки есть. И Ладога никак не славянское имя, и Изборск (выводить из «избрания» смешно), и Суздаль под сомнением («-даль» у скандинавов «долина»)[83].

Другие аргументы звучат серьезно. Но возможны разные их истолкова­ния. Саги могут не говорить о ранних контактах норманнов на землях вос­точных славян по разным причинам, и отсутствие таких контактов только одна из возможных причин. Другая — сосредоточенность саг, особенно ранних, на Исландии и Норвегии, позже втягивавшихся в восточные походы, которые больше велись свеями и данами. Третья возможная причина — те норман­ны, которые отправлялись в дальние походы на юго-восток в ранний период, утрачивали связь с родиной и больше туда не возвращались. Некому было по­ведать сказителям о хазарах, штурме Миклагарда и первых русских князьях. Прочные обратные связи установились позже.

Франкских мечей с клеймами действительно мало найдено в Швеции, но только потому, что шведские археологи не умели обнаруживать клейма — это ведь сравнительно недавнее открытие Н. Н. Кирпичникова в России. Как только методику протравливания клинков усвоили скандинавские археоло­ги, находки чередой пошли в Швеции, Норвегии и Финляндии[84]. Да и, в конце-концов, мечи-то франкские.

Мы не знаем, почему в скандинавских могилах на восточнославянских землях нередко оказывается по одной фибуле — как-то изменилась мода ношения плаща. Использовались в костюмах и местные украшения — они не нарушали обряда. Да и обряд мог несколько изменяться — норманны были весьма пластичны. Поклонялись местным богам, считая, что боги свои не у на­рода, а у страны.

Сугубыми грабителями и разбойниками норманны-викинги выступали там, где возможен был быстрый массовый десант с морских кораблей или опу­стошение окрестностей такого порта. Это Западная Европа. В восточносла­вянских землях возможно было лишь продвижение по рекам, в распоряжении викингов были только лодки-однодеревки, приходилось больше полагаться на пешие набеги небольших отрядов, торговлю и взимание дани. А установлени­ем власти норманны не брезговали и на Западе.

Какие бы сомнения ни выдвигались по поводу раннего норманнского присутствия на Руси, это присутствие зафиксировано археологами — Л.С. Клейном предъявлены списки памятников и карты, распределенные по векам, начи­ная с IX[85].

Последняя, седьмая глава трактует вопрос об этносе и первоначальной родине варяжской руси. В.В. Фомин подробно расписывает, сколь богатой была культура западных славян, как она влияла на культуру Швеции (шведы заимствовали из славянской речи слова lodhia, torg, besmen, tolk, pitschaft). Более существенно, что керамика Севера восточнославянской Руси IX в. (Рюриково городище, Изборск и др.) в значительной части очень близка керамике Южной Балтики. Этому соответствуют северолехитские черты новгородско­го диалекта. В.В. Фомин ссылается на Обнорского, но мог бы сослаться и на Пе­тровского, это добавило бы некоторые западные черты. По признанию «норманистки» Стальсберг, заклепки ладьи из Плакуна напоминают скорее южнобалтийские, чем скандинавские. Камерное погребение с гробовищем, анализированное петербуржцем К. Михайловым, находит аналогии в Дании и Шлезвиг-Гольштейне конца IX — начала X вв. Поэтому, мол, гривны с моло­точками Тора нельзя трактовать как скандинавский признак.

Из всего этого В.В. Фомин делает вывод: это южнобалтийские славяне, спа­саясь от немецкого давления, стали массами переселяться в Приильменье — они и есть летописные варяги. Это был не единственный их поток: в VIII в. южнобалтийские славяне поселились и на о. Готланд и основали там г. Висби. В XI в. в земле лютичей жило племя, поклонявшееся Вотану, Тору и Фрейе.

Это тоже серьезные аргументы. Но и эти факты допускают различное толкование. В.В. Фомин совершенно забывает традиционое представление о за­падном («ляшском») происхождении вятичей и радимичей, а В.Л. Янин с М.Х. Алешковским обоснованно добавили к этому западнославянское происхождение кривичей, особо подчеркивая их связь с новогородцами[86]. Как раз наличие западной керамики и диалектные черты больше говорят о массовом переселении, чем о приходе военной элиты, описанном летописью и иностранными источниками (арабскими, греческими) как приход варягов. Что касается молоточков Тора, то в приведенной И. В. Ду­бовым карте распространения гривен с этими молоточками видно, что они занимают сплошную территорию, охватывающую юг Швеции и Нор­вегии, Готланд, Данию и Шлезвиг, Мекленбург, но не дальше на восток по по­бережью[87]. Именно северное крыло этого очага дает простирание на восток — в Северную Русь. Западные аналогии К. Михайлова говорят и вовсе не о западных славянах: концентрируясь в Ютландии, они, скорее, могут быть истолкованы как след ютландского происхождения Рюрика и его дружины, но никак не признаки вагров[88].

О реакции научной общественности можно судить по рецензии украин­ского нумизмата Н. Ф. Котляра, носящей характерное название: «В то­ске по утраченному времени»[89].

Такова позиция Л.С. Клейна.

В.В. Фомин в 2010 г. дал интервью, в котором подверг критике труды Л.С. Клейна[90]. В первую очередь В.В. Фомин подверг критике монографию «Спор о варягах», считая его довольно маленьким сочинением (что-то вроде расширенного по объему реферата), которое в печатном виде занимает 73 страницы. Написана она Л.С. Клейном в 1960 г. без серьезного вникания в проблему и побочно, во время работы, как говорит сам же автор, над диссертацией «по бронзовому веку», потому и содержит массу ошибок, нелепостей, а вместе с тем явных фальсификаций. Так, смерть М.В. Ломоносова отнесена в ней к 1764 г., хотя, как хорошо помнят многие неисторики еще со школы, великий ученый умер в 1765 г., а норманист XIX в. А.Ф. Федотов выдан за антинорманиста. Клейн, то ли заблуждаясь, то ли специально «заблуждая» студентов семинара, с которыми работал по рукописи своего «Спора», отчего у них серьезно искажались подлинная картина историографии и суть варяго-русского вопроса, говорил тогда, что «в последние десятилетия XIX в. и в начале XX в. антинорманизм в его реакционно-монархическом оформлении стал уже официальной догмой.

Так, стараясь выдать варягов за шведов, а когда этот фокус ему не удавался, то за германцев вообще, Клейн втолковывал своим «семинаристам», смотревшим на него как на единственный светоч знаний, что имя Владимир «звучит по-русски, но, очевидно, это “народная этимология”, т.е. подлаживание к русским корням чуждого имени, видимо, германского… Вольдемар. Ведь древнерусское звучание – “Володимер”, а не “Володимир”».

Но в Повести временных лет это имя читается в летописи в обоих приведенных Клейном вариантах: «Приде Володимир с варяги Ноугороду…» (и тут же несколько раз «Володимер», 980), «заратишася вятичи, и иде на нь Володимир…» (982), «Володимир заложи град Белъгород…» (991), «иде Володимир на хорваты» (затем только «Володимер», 992), «…придоша печенези к Василеву, и Володимир с малою дружиною изыде противу…» (дальше «Володимер», 996). А свое знаменитое «Поучение» Владимир Мономах начинает словами: «Аз худый дедом своим Ярославом, благословленым, славным, нареченый в крещении Василий, русьскымь именемь Володимир, отцемь възлюбленымь и матерью своею Мьномахы» (Г.З.Байер в 1735 г. все же знал, что «славяне в старину говорили Владимир…»)[91].

Даже в изложении самой главной ценности норманизма – Бертинских анналах, в 1735 г. введенных в науку Байером, – Клейн действует настолько неграмотно, что сделал несколько принципиальных ошибок, которые заметит и несведущий в варяго-русском вопросе читатель: «Одна из западноевропейских хроник (Бертинские анналы) упоминает о прибытии к французскому королю Людовику Благочестивому в 837 г. каких-то подозрительных “послов”. … Называли они себя подданными “хакана Рос” (Rhos). … Французы опасались, не шпионы ли это страшных норманнов. И действительно, по исследованию оказалось, что они “из рода шведов”».

Во-первых, Людовик I Благочестивый был франкским императором, а не французским королем, и окружали его не французы (огромное Франкское государство, основанное германцами, распалось в 843 г., после чего начинается, подчеркивают специалисты, особая история Франции, Германии и Италии. Францией Западно-Франкское королевство стало называться в Х в.).

Во-вторых, к нему не в 837 г., а в 839 прибыли, но не послы «хакана Рос», а послы византийского императора Феофила. И лишь вместе с ними перед Людовиком Благочестивым предстали люди, утверждавшие, «что они, то есть народ их, называется Рос (Rhos)», и что они были направлены их «королем», именуемым «хаканом (сhacanus)» к Феофилу «ради дружбы». В-третьих, как записано в анналах, «тщательно расследовав цели их прибытия, император узнал, что они из народа свеонов (Sueones)…», но не шведов, как повторяет Клейн заблуждение Байера, простительное для его времени.

«Спор о варягах» Клейна вообще кишит выдумками и неряшливостями, в том числе в научном аппарате, которые нисколько не ассоциируются с профессионализмом

В 2009–2010 гг. д.и.н. археолог Л.С.Клейн говорил о безосновательных «крикливых ультрапатриотических эскападах Ломоносова», но которые этот «ломоносововед» излагает «с симпатией» (все же до чего заразен этот «ультрапатриотизм», спасенья нет!), о низкой оценке его трудов (его «Древнейшая Российская история», в которой «подбор источников скудный и неудачный», есть «скорее политическое сочинение, чем исследование»), что он «искал в истории прежде всего основу для патриотических настроений…», что с русскими летописями он не работал, что некоторые его аргументы «совсем плохо вязались с фактами, даже если судить с точки зрения требований науки того времени», что «Ломоносов написал совершенно фантастическую, но лестную для России историю…», что он, выступив против диссертации Миллера, выступил «против оскорбления патриотических чувств…», по причине чего, «стремясь парализовать противников», «использовал в борьбе не только научные опровержения, но чисто политические обвинения», что «был предвзятым и потому никудышным историком, стремился подладить историю к политике и карьерным соображениям, и в их споре был, несмотря на частные ошибки, несомненно, кругом прав Миллер» и что «нам теперь издалека очень хорошо видно», что немецкие академики Байер, Миллер, Шлецер «блюли пользу науки, а Ломоносов мешал ей»[92].

Л.С. Клейн, как показывает практика, по варяжской проблеме может сказать все, что ему заблагорассудится, но ничего не может доказать. Потому как в известии под 862 г. – послы «идоша за море, к варягом, к руси; сице бо тии звахуся варязи русь, яко се друзии зовутся свие, друзии же урмане, анъгляне, друзии гъте, тако и си» – русь специально выделена летописцем из числа других варяжских, говоря сегодняшним языком, западноевропейских народов и не смешивается со шведами, норвежцами, англами-датчанами и готами: «И пошли за море к варягам, к руси, ибо так звались варяги – русь, как другие зовутся шведы, иные же норманны, англы, другие готы, эти же – так».

Если же руководствоваться логикой Клейна, то тогда, согласно перечню «Удела Иафета», русь следует считать угро-финским и балтийским племенем одновременно, т.к. она стоит в одном ряду с угро-финскими и балтийскими народами: «В Афетове же части седять русь, чюдь и вси языци: меря, мурома, весь, моръдва, заволочьская чюдь, пермь, печера, ямь, угра, литва, зимегола, корсь, летьгола, любь».

То, что варяги и русь – не скандинавы, подтверждает и перечень «Афетова колена» (потомства), читаемый в недатированной части ПВЛ: «варязи, свеи, урмане, готе, русь, агняне, галичане, волъхва, римляне, немци, корлязи, веньдици, фрягове и прочии…»[93]. Очень хорошо видно, что русь и варяги в этом перечне названы в качестве особых народов, которые стоят, как и другие народы – волохи, римляне, венецианцы, генуэзцы «и прочии», отдельно от шведов, отдельно от всех норманнов.

Также очень хорошо видно, что перечень включает в себя не только скандинавов и не только германцев вообще, и что в него входит большое число этнически неродственных им народов. И все они, разумеется, не могут быть отнесены, лишь по причине нахождения среди них, например, скандинавов, римлян, немцев, исключительно либо только к первым, либо только ко вторым, либо только к третьим.

Известный археолог Е.А. Рыбина в 2002 г. констатировала, что «коллекция предметов, собранная на раскопках в Новгороде за 1932–2002 годы, насчитывает в общей сложности более 150 тысяч изделий…», причем в это число не включен, подчеркнула она, массовый керамический материал. В 1997 г. та же исследовательница указала, что «единичные скандинавские предметы (7 экз.) обнаружены и в самом Новгороде в слоях Х в.».

Ранее, в 1979 г. М.В.Седова отмечала, что в процентном отношении число скандинавских находок (а все они не старше рубежа X–XI вв.), ничтожно «по сравнению с находками славянских, финно-угорских и балтских изделий…»[94].

Настолько ничтожно, что даже норманисты относят эти находки к категории «случайных»[95].

Хотя для Клейна с учениками «определить этническую принадлежность памятников» – пара пустяков, ибо вера в норманство варягов необыкновенные чудеса творит. И они, абсолютизируя находки, ими и их коллегами объявленные «скандинавскими», утверждали, что в Х в. скандинавы – дружинники, купцы и даже ремесленники – составляли «не менее 13 процентов населения отдельных местностей» Руси (по Волжскому и Днепровскому торговым путям). По Киеву эта цифра выросла у них уже до 18-20 %, а в Ярославском Поволжье численность скандинавов, по прикидкам Клейна, Лебедева, Назаренко, уже «была равна, если не превышала, численности славян…»[96].

Полнейшую фиктивность «процентов» Клейна и его учеников, утверждавших, что норманны в Х в. составляли пятую часть (!) жителей многонаселенной столицы Руси, дополнительно демонстрирует тот факт, что количество скандинавских вещей в Киеве даже «при самом тщательном подсчете», как специально заострял в 1990 г. внимание историк и археолог П.П. Толочко, много лет работавший с киевскими древностями, не превысит двух десятков, причем ни одна из них не имеет отношения к IX в. (но зарубежные ученые нисколько не сомневаются, что Киев был основан норманнами, что он представлял собой «анклав викингов», что, как считает филолог Е.А.Мельникова, «вместе с Олегом в Киеве, вероятно, впервые появился постоянный и значительный контингент скандинавов»[97].

Полнейшую нежизнеспособность концепции Клейна, Лебедева, Назаренко показал в 1970–1980 гг. А.Г.Кузьмин, подчеркнув, что она «вызывает сомнения и возражения в конкретно-историческом плане». А именно, «если признать норманскими многочисленные могильники в Приладожье, на Верхней Волге, близ Смоленска, в Киеве и Чернигове, то станет совершенно непонятным, почему синтез германской и финской культуры (на северо-востоке, например) дал новую этническую общность, говорящую на славянском языке, почему в языкедревнейшей летописи нет германоязычных примесей...», «почему нет сколько-нибудь заметных проявлений германских верований в язычестве Древней Руси…». В 1998 г. историк так еще сформулировал одну из принципиальных неувязок этих археологов: «…Как из синтеза норманской и финской культур на Верхней Волге (где славяне якобы появляются значительно позднее норманнов) складывается славяно-русский язык с характерными признаками смешения славянских и финских языческих верований»[98].

Л.С. Клейн норманство варягов подтверждает наличием в русском языке якобы скандинавских слов – князь, витязь, гридь, стяг, вервь, вира, кнут, стул, тиун, ябетьник, шнека, якорь, ларь, ящик, скот, сельд?

В «Споре о варягах» Л.С. Клейн апеллирует к данным шведской исследовательницы К.Тернквист, которая в 1948 г. указала на, по его словам, «около 150» заимствований в русском языке «из языка северных германцев» «(включая даже “щи”), из них надежно установлено около 30» (от себя он добавил, что норманны «“осчастливили” славян княжеской династией и одарили некоторыми полезными вещами, каковы, например, варежки и щи»)[99].

Так, объясняет он, «например, в слове “князь” первоначально на месте “я” стояла буква “юс”, произносившаяся как гласная с призвуком звука “н”; буква “з” появилась в результате смягчения первоначального “г”, сохранившегося в слове “княгиня”; после “к” стояла гласная “ъ”, впоследствии ставшая непроизносимой… Итак, “князь” в древности звучало близко к “конинг”», которое норманисты производят «из скандинавского древнегерманского “конунг” (“король”)»[100]. Слово же «витязь» Клейн выводит от слова «викинг».

Но оба эти якобы скандинавских слова распространены в языках многих славян, включая тех, кто вообще не сталкивался со скандинавами с их конунгами и викингами: «князь» – в болгарском, сербском, хорватском, чешском, словенском, словацком, польском, верхнелужицком, нижнелужицком, полабском языках; «витязь» – в болгарском, сербском, хорватском, чешском, словацком, словенском, чешском, польском, верхнелужицком языках[101].

Клейн, доставая из своего норманистского ларя якобы русско-скандинавские слова, почему-то не говорит, что скандинавы заимствовали у славян очень важные слова, прямо указывающие, кто их приобщил, например, к торговле: «torg» – торг, рынок, торговая площадь, «besman» – безмен, «tolk» – объяснение, перевод, переводчик, толковин, «pitschaft» – печать, «sobel» – соболь, «silki» – шелк, «lodhia» – ладья, «loka» – лука, хомут, «sođull» – седло, и др. Как подчеркивали в 1986 г. археологи А.Н.Кирпичников, И.В.Дубов и Г.С.Лебедев, славянские слова в скандинавском охватывают «наиболее полно и представительно – торговую (включая и транспортную) сферу культуры» (они также отметили, что слово «скот» в значении «деньги» заимствовано «из третьего, общего для северного и славянского языка источника…»)[102].

Вскоре Л.С. Клейн ответил на выступление В.В. Фомина: «Всё выступление В.В. Фомина проникнуто идеей борьбы с враждебным учением – норманизмом, коего я для Фомина наглядный представитель. В свое время я тоже был вынужден писать о норманизме, хотя понимал, что никакого норманизма нет. Сейчас мы можем это признать открыто. Антинорманисты провозглашают, что норманизм – это некое учение, «норманнская теория». На самом деле такой теории не существует. Есть гипотезы об этнической идентификации варягов, о той или иной степени участия скандинавов в древней истории нашей страны и т. п. Но не все гипотезы в случае подтверждения становятся теориями, многие становятся не теориями, а фактами. К этой последней категории гипотез принадлежат и гипотезы о варягах. Спор идет о фактах. Поэтому в случае подтверждения никакого -изма не образуется.

Что касается антинорманизма, то он существует в реальности уже два с половиной века. Но существует только в России и нигде больше в мире. Хотя нашествия скандинавов были по всей Европе и даже вне ее. Поэтому есть все основания считать, что антинорманизм – это не научное течение, а идеологическая тенденция, внедряемая в науку из соображений, которые представлены как патриотические. Это характерный именно для нашего народа комплекс национальной неполноценности, корни которого нужно искать в современной ситуации (но он был и в послепетровской России – по несколько иным причинам). Уберите из дискуссии термины «норманизм» и «антинорманизм» – и сразу споры потеряют свою горячность, а во многих случаях – и смысл»[103].

 

 

 

 

Заключение

В XVIII в. российские ученые немецкого происхождения, служившие в XVIII в. в России, академики Петербургской академии наук Готлиб Зигфрид Байер, Герхард Фридрих Миллер и Август Людвиг Шлецер предложили так называемую «норманнскую теорию» происхождения древнерусского государства. В основу теории была положена легенда из "Повести временных лет" о призвании славянами варягов, норманнов, викингов или скандинавов. Согласно этой легенде славяне, опасаясь внутренних усобиц, пригласили для управления отряд варягов во главе с конунгом, князем Рюриком.

Г.З. Байер, Г.Ф. Миллер и А.Л. Шлецер считали, что скандинавское вторжение на земли славян стало решающим фактором возникновения государственности. Первым критиком норманнской теории стал М.В. Ломоносов, который доказывал главенствующую роль славян в создании древнерусского государства. Утверждения Ломоносова получили название антинорманнской концепции и положили начало спорам, продолжающимся и по сей день.

В XIX веке дискуссия по вопросу об истоках русской государственности была продолжена русскими и зарубежными учеными. По-прежнему основным источником для норманнистов и антинорманистов остаются письменные источники, в основном Повесть временных лет, и по-прежнему все исследователи едины в признании реальным версии летописи о признании варягов новгородцами. В начале XX вв. норманнскую теорию поддерживало большинство ученых, в том числе русских.

Настоящий перелом здесь наступил благодаря работам А.А. Шахматова, который показал, что Сказание о призвании варягов это - поздняя вставка, скомбинированная способом искусственного соединения нескольких северорусских преданий, подвергнутых глубокой переработке летописцами. Крое того в XX в. перспективы пополнения письменных источников стали практически равны нулю, тогда как археология каждые три десятилетия буквально удваивает количество своих источников. Поэтому "варяжский вопрос" все в большей степени стал предметом ведения археологии. Тем не менее, к началу двадцатых годов XX века по-прежнему считалось, что "норманистическая теория происхождения Русского государства вошла прочно в инвентарь научной русской истории.

Наступление на норманнскую теорию началось в 30-е годы советские ученые. Она была провозглашена антинаучной, объявлена ее политически вредной и непатриотической. При этом отмечалась тенденциозность и «немецкий ученых: Г.З. Байера, Г.Ф. Миллера и А.Л. Шлецера, которые стремились с помощью истории оправдать засилье немцев при русском дворе в XVIII -ХIХ вв.».

В советской историографии можно выделить три подхода к известиям летописи о призвании варягов. Одни исследователи считают их в основе своей исторически достоверными. Другие - полностью отрицают возможность видеть в этих известиях отражение реальных фактов, полагая, что летописный рассказ есть легенда, сочиненная много позже описываемых в ней событий в пылу идеологических и политических страстей, волновавших древнерусское общество конца XI - начала XII века. Третьи, наконец, улавливают в «предании о Рюрике» отголоски действительных происшествий, но отнюдь не тех, что поведаны летописцем. Кроме того, они говорят и об использовании этого предания в идейно-политической борьбе на грани XI и XII столетий.

В настоящее время норманнский вопрос нельзя считать окончательно решенным. Новое поколение ученых включается в старую дискуссию. Известны новые «антинорманнские», а точнее говоря, просто славянские гипотезы формирования Киевской Руси. Появляются и комплексные взгляды на процесс создания государства у восточных славян и роль в этом процессе разных компонентов, в том числе и скандинавского. Настораживает лишь тот факт, что снова решение норманского вопроса во многом носит политический характер.

 

 

 

 

Приложение А

Рисунок 1 - Ломоносов М.В. (1711-1765)[104]

 

Рисунок 2 - Миллер Г.Ф. (1705- 1783)[105]

 

 

 

 

Список использованных источников и литературы

1. Авдусин, Д.А. Современный антинорманизм / Д.А. Авдусин // Вопросы истории. – 1988. – № 7. – С. 23-34.
2. Алпатов, М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа. XII-XVII вв. / М.А. Алпатов. – М.: Наука, 1973. – 476 с.
3. Анохин, А.И. Новая гипотеза происхождения государства на Руси / А.И. Анохин // Вопросы истории. – 2000. - № 3. – С. 48-52.
4. Антинорманизм. Сборник Русского исторического общества. Т. VIII. – М.: Русская панорама, 2003. – 320 с.
5. Буссов, К. Московская хроника. 1584-1613. Хроники Смутного времени / К.Бусов. – М.: Фонд Сергея Дубова, 1998. – С. 11-158.
6. Вернадский, Г.В. Древняя Русь / Г.В. Вернадский. – Тверь-М., 1996. – 448 с.
7. Верхотуров, Д.Н. Продолжение спора о варягах. Рецензия на книгу В.В. Фомина «Варяги и варяжская Русь» / Д.Н. Верхотуров // Лебедь. – 2005, № 432 // http://lebed.com/2005/art4239.htm.
8. Викинги: набеги с севера / Пер. с англ. Л. Флорентьева. — М.: ТЕРРА, 1996. — 168 с.
9. Вилинбахов, В.Б. Современная историография о проблеме “Балтийские славяне и Русь” / В.Б. Вилинбахов // Советское славяноведение. – 1980. - № 1. – С. 79-84.
10. Галкина, Е.С. Тайны русского каганата / Е.С. Галкина. – М.: Вече, 2002. – 432 с.
11. Галкина, Е.С., Кузьмин, А.Г. Росский каганат и остров русов / Сост. А.Г. Кузьмин // Славяне и Русь: Проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении. – M., 1998. – С. 456-481.
12. Гвин, Д. Викинги. Потомки Одина и Тора / Д.Гвин. – М.: Центрполиграф, 2003. – 448 с.
13. Гедеонов, С.А. Варяги и Русь / С.А. Гедеонов. – М.: НП ИД "Русская панорама", 2004. – 714 с.
14. Глаголев, В.П. Борьба М.В.Ломоносова против норманизма и разработка им антинорманской теории / В.П. Глаголев. – М., 1961. – С. 71-98.
15. Глазырина, Г.В., Джаксон, Т.Н. Древнерусские города в древнескандинавской письменности / Г.В. Глазырина. – М.: Наука, 1987. – 209 с.
16. Дубов, И.В. О датировке железных шейных гривен с привесками в виде «молоточков Тора» / И.В. Дубов // Исторические связи Скандинавии и России. – Л., 1970. – С. 264-265.
17. Жарнов, Ю.Э. Женские скандинавские погребения в Гнёздове / Ю.Э. Жарнов. – М.: Изд-во Моск.унив-та, 1991. – 219 с.
18. Захаров, С.Д. Древнерусский город Белоозеро / С.Д. Захаров. – М.: Индрик, 2004. – 592 с.
19. Иловайский, Д.И. Разыскания о начале Руси / Д.И. Иловайский. – М.: Наука, 1982. – 452 с.
20. Карамзин, Н.М. История государства Российского. Т. I. / Н.М. Карамзин. – М.: Наука, 1989. – 448 с.
21. Кирпичников, А.Н., Дубов, И.В., Лебедев Г.С. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени) / А.Н. Кирпичников // Славяне и скандинавы. – М., 1986. – С. 193-280.
22. Кирпичников, А.Н., Стальсберг, А. Новые исследования мечей эпохи викингов (по материалам норвежских музеев) / А.Н. Кирпичников // Археологические вести. – 1995, № 4. – С. 171-180.
23. Клейн, Л.С. Антинорманизм как диагноз // http://www.polit.ru/

science/2010/12/03/ klejn_antinormanism.html.

24. Клейн, Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон / Л.С. Клейн. – СПб.: Евразия, 2009. – 400 с.
25. Клейн, Л.С. Трудно быть Клейном. Автобиография в монологах и диалогах / Л.С. Клейн. – СПб.: Нестор-история, 2010. – 724 с.
26. Клейн, Л.С., Лебедев, Г.С., Назаренко, В.А. Норманнские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения / Л.С. Клейн // Исторические связи Скандинавии и России. – Л., 1970. – С. 226-252.
27. Ключевский, В.О. Курс Русской истории. Часть 1. / В.О. Ключевский. – М.: Мысль, 1987. – 480 с.
28. Ключевский, В.О. Лекции по русской историографии // Его же. Сочинения в восьми томах. Т. VIII. / В.О. Ключевский. – М.: Мысль, 1959. – С. 408-410.
29. Ключевский, В.О. Полный курс лекций // Его же. Русская история в пяти томах. Т. I. / В.О. Ключевский. – М.: Эксмо, 2001. – С. 301-323;
30. Костомаров, Н.И. Собрание сочинений. Т. 12. / Н.И. Костомаров. – М.: Книговек, 2010. – 576 с.
31. Котляр, Н.Ф. В тоске по утраченному времени / Н.Ф. Котляр // Средневековая Русь. – М., 2007. – С. 343-
32. Кузьмин, А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море / А.Г. Кузьмин // Вопросы истории. – 1970. - № 10. – С. 28-55.
33. Кузьмин, А.Г. «Слово о полку Игореве» о начале Русской земли / А.Г. Кузьмин // Вопросы истории. – 1969. - № 5. – С. 53-66.
34. Кузьмин, А.Г. Болгарский ученый о советской историографии начала Руси / А.Г. Кузьмин // Вопросы истории. – 1971. - № – С. 186-188.
35. Кузьмин, А.Г. Два вида русов в юго-восточной Прибалтике / А.Г. Кузьмин // Сборник Русского исторического общества. Т. 8. – М., 2003. – С. 192-213.
36. Кузьмин, А.Г. Две концепции начала Руси в Повести временных Лет / А.Г. Кузьмин // История СССР. – 1969.- № 6. – С. 86-87, 89.
37. Кузьмин, А.Г. Заметки историка об одной лингвистической монографии / А.Г. Кузьмин // Вопросы языкознания. – 1980.- № 4. – С. 51-59
38. Кузьмин А.Г. Западные традиции в русском христианстве / А.Г. Кузьмин // Введение христианства на Руси. – М., 1987. – С. 21-54.
39. Кузьмин, А.Г. Истоки русского национального характера / А.Г. Кузьмин // Вестник МГУ. Серия 8. История. – М., 1993. – С. 13-22.
40. Кузьмин, А.Г. История России с древней­ших времен до 1618 г. / А.Г. Кузьмин. – М.: Владос, 2003. – 448 с.
41. Кузьмин, А.Г. Источни­коведение истории России (с древнейших времен до монгольского завое­вания) / А.Г. Кузьмин. – М.: Прометей, 2002. – 237 с.
42. Кузьмин, А.Г. Кто в Прибалтике «коренной»? / А.Г. Кузьмин. – М.: ПАО, 1993. – 32 с.
43. Кузьмин, А.Г. Начало Руси / А.Г. Кузьмин. – М.: Вече, 2003. – 630 с.
44. Кузьмин, А.Г. Новое наступление «Велесовой книги» / А.Г. Кузьмин // Дискуссионные вопросы российской истории. – Арзамас, 1995. – С. 8-9.
45. Кузьмин, А.Г. Об истоках древнерусского права / А.Г. Кузьмин // Советское государство и право. – 1985. - № 2. – С. 116-119.
46. Кузьмин, А.Г. Об этнической природе варягов (к постановке проблемы) / А.Г. Кузьмин // Вопросы истории. – 1974. - № 11. – С.54-83.
47. Кузьмин, А.Г. Об этнониме «варяги» / А.Г. Кузьмин // Дискуссионные проблемы отечественной истории. – Арзамас, 1994. – С. 7-18.
48. Кузьмин, А.Г. Облик современного норманизма // Сборник Русского исторического общества. Т. 8. – М., 2003. – С. 232-248.
49. Кузьмин, А.Г. Одоакр // Дорогами тысячелетий. Сборник исторических очерков и статей. Кн. 1. – М.: Молодая гвардия, 1987. – С. 103-129.
50. Кузьмин, А.Г. От моря до моря / А.Г. Кузьмин // Мир истории. – М., 2002. - № 4/5. – С. 32-47.
51. Кузьмин, А.Г. Падение Перуна: (Становление христианства на Руси) / А.Г. Кузьмин. – М.: Молодая гвардия, 1988. – 238 с.
52. Кузьмин, А.Г. Руги и русы на Дунае / А.Г. Кузьмин // Средневековая и новая Россия. – СПб., 1996. – С. 130-147.
53. Кузьмин, А.Г. Русские летописи как источник по истории Древней Руси / А.Г. Кузьмин. – Рязань,: издательство РГПИ, 1969. – 241 с.
54. Кузьмин, А.Г. Русь в современной исторической науке / А.Г. Кузьмин // Тысячелетие крещения Руси. Международная церковно-историческая конференция. Киев, 21-28 июля 1986 года. Материалы. – М., 1988. – С. 90-95.
55. Куник, А., Розен, В. Известия Ал-Бекри и других авторов о руси и славянах / А. Куник. – СПб., 1878. – 320 с.
56. Ладога и ее соседи в эпоху средневековья. – СПб.: ИИМК РАН, 2002. – 312 с.
57. Лебедев, Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе / Г.С. Лебедев. – Л.: Издательство Ленинградского университета, 1985. – 286 с.
58. Лебедев, Г.С., Розов, А.А. Городец под Лугой / Г.С. Лебедев // Вопросы истории. – 1975. - №2. – С. 216-217.
59. Летопись по Лаврентьевскому списку // Полное собрание русских летописей. Т.1. – Л., 1926-1928. – С. 74-78, 80, 119-124, 232 // http://imwerden.de/pdf/psrl_tom01_lavrentjevskaya_ letopis_1926.pdf;
60. Лимонов, Ю.А. Новые источники о Петре Петрее и его сочинении / Ю.А. Лимонов // X Все­союзная конференция по изучению истории, экономики, литературы и языка скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов. – М., 1986. – С. 99-100.
61. Ломоносов, М.В. Полное собрание сочинений. Т. 6. / М.В. Ломоносов. - М., Л.: Изд-во АН СССР, 1952. – 556 с.
62. Мельникова, Е.А. Варяжская доля / Е.А. Мельникова // Родина. – 2002. - № 11-12. – С. 30-32.
63. Мельникова, Е.А. Новгород Великий в древнескандинавской письменности / Е.А. Мельникова // Новгородский край: Материалы научной конференции. – Л., 1984. – С. 127-133.
64. Мельникова, Е.А., Петрухин, В.Я. «Ряд» легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии. Древнейшие государства на территории Восточной Европы / Е.А. Мельникова. – М., 1990. – С. 219-229.
65. Мельникова, Е.А. Легенда о «призвании варягов» и становление древнерусской историографии / Е.А. Мельникова // Вопросы истории. – 1995. -№ 2. – С. 44-57.
66. Милюков, П.Н. Главные течения русской исторической мысли / П.Н. Милюков. – М.: Государственная публичная историческая библиотека России, 2006. – 400 с.
67. Михайлов, К.А. Погребение воина с конями на вершине плакунской сопковидной насыпи в свете погребальных традиций эпохи викингов / К.А. Михайлов // Древности Поволховья. – СПб.: ИИМК, 1997. – С. 105-116.
68. Мишин, Д.Е. Рец. на кн.: Галкина Е. С. Тайны русского каганата. М., 2002 / Д.Е. Мишин // Славяноведение. – 2003. - № 4. – С. 89-92.
69. Мыльников, А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI-начала XVIII века / А.С. Мыльников. – СПб.: Петербургское Востоковедение, 1996. – 400 с.
70. Нильсен, Й.П. Рюрик и его дом. Опыт идейно-историографического подхода к норманскому воп­росу в русской и советской историографии / Й.П. Нильсен. – Архангельск, 1992. – 234 с.
71. Носов, Е.Н., Горюнова В.М., Плохое А.В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья / Е.Н. Носов. – СПб.: Дмитрий Буланин, 2005. - 403 с.
72. Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X / Сост. предисл., введ. к до­кумент., коммент. А.Г. Кузьмина. Кн. 1. – М.: Молодая гвардия, 1986. – 704 с.
73. Пашуто, В.Т. Летописная традиция о «племенных княжениях» и варяжский вопрос /В.Т. Пашуто // Летописи и хроники. – М., 1974. – С. 103-110.
74. Пашуто, В.Т. Особенности структуры Древнерусского государства / В.Т. Пашуто // Древнерусское государство и его международное значение. – М., 1965. – С. 75-86.
75. Пеш­тич, С.Л. Русская историография о М.В.Ломоносове как историке / С.Л. Пештич // Вестник Ленинградского государственного университета. Серия истории, языка и литературы. – 1961. - № 20. – С. 61-72.
76. Пирсон, Э. Викинги / Э. Пирсон. - М.: Логос, 1994. - 47 с.
77. Повесть временных лет Повесть временных лет / Подг. текста и примеч. О. В. Творогова; Перевод Д. С. Лихачева // Повести Древней Руси XI — XII вв. — Л., 1983. — 548 с.
78. Повесть временных лет. / Подгот. Текста, перевод статьи и комментарии Д.С. Лихачева; Под ред. В.П. Адриановой-Перетц. Изд. второе, испр. и доп. - СПб. : Наука, 1996. – 548 с.
79. Погодин, А.Л. Варяги и Русь / А.Л. Погодин // Записки Русского научного института в Белграде. Вып. 7. – Белград, 1932. – С. 93-135.
80. Пчелов, Е.В. Генеалогия древнерусских князей IX - начала XI в. / Е.В. Пчелов. – М. : Изд-во РГГУ, 2001. - 262 с.
81. Рогожин, Н.М. Исто­риография второй четверти и середины XVIII в. Деятельность Академии наук. Г.З.Байер, Г.Ф.Миллер, А.Л.Шлецер, М.В.Ломоносов // Историогра­фия истории России до 1917 года. Т. 1. – М., 2003. – С. 135-151.
82. Рыбаков, Б.А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. / Б.А. Рыбаков – М.: Наука, 1982. – 592 с.
83. Рыбина, Е.А. Не лыком шиты / Е.А. Рыбина // Родина. – 2002. - № 11-12. – С. 138-140.
84. Савельева, Е.А. Издание русских летописей в «Sammlung Rus­sischer Geschichte» / Е.А. Савельева // Немцы в России: Петербургские немцы. – СПб., 1999. – С. 507-509.
85. Сахаров, А.Н. Рюрик, варяги и судьбы российской государственности // Антинорманизм. Сборник Русского исторического общества. Т. VIII. – С. 9-25.
86. Северная Русь и народы Балтики / Отв. ред. Е. Н. Носов. – СПб.: Д. Буланин; Год: 2007. – 232 с.
87. Седов, В.В. Изборск в раннем средневековье / В.В. Седов. – М.: Наука, 2007. – 414 с.
88. Седова, М.В. Скандинавские древности из раскопок в Новгороде / М.В. Седова // VIII Всесоюзная конференция по изучению истории, экономики, языка и литературы скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов. Ч. I. – Петрозаводск, 1979. – С. 180-181.
89. Славяне и Русь: Проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении / Сост. А.Г.Кузьмин. – M.: Флинта, Наука, 1998. – 488 с.
90. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. Т. 1-2. – М: Мысль, 1995. – 640 с.; Кн. 5. Т. 9-10. – М.: Мысль, 1995. – 768 с.
91. Соловьев С.М. Писатели русской истории / С.М. Соловьёв. – М.: Голос, 1995. – С. 193-229.
92. Соловьева, Г.О. К вопросу о приходе радимичей на Русь / Г.О. Соловьева // Славяне и Русь. – М., 1968. – С.352–356.
93. Татищев, В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. I. / В.Н. Татищев. – М., Л.: АН СССР, 1962. – 486 с.
94. Толочно, П.П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси / П.П. Толочно // Славяне и Русь (в зарубежной историографии). – Киев, 1990. – С. 109-115.

95.        Тредиаковский, B.K. О первенстве словенского языка пред тевтоническим / В.К. Тредиаковский. – М.: Белые альвы, 2010. – 64 с.

96. Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу / В.В.Фомин. – М.: Русская панорама, 2005. – 488 с.
97. Фомин, В.В. Варяго-русский вопрос в отечественной историографии XVIII-XX веков: Дис... д-ра ист. наук: 07.00.02, 07.00.09 – М., 2005. – 311 с.
98. Фомин, В.В. Клейн как диагноз, или голый «конунг» норманизма //http://www.sati.archaeology.nsc.ru/sibirica/index.html?mi=archaeology-news&id=10865.
99. Фомин, В.В. Ломоносов: Гений русской истории / В.В. Фомин – М.: Русская панорама, 2006. – 488 с.
100. Фомин, В.В. Норманизм и его истоки. Дискуссионные проблемы отечественной истории / В.В. Фомин. – Арзамас, 1994. – С. 18-30.
101. Фомин, В.В. Нор­манская проблема в западноевропейской историографии XVII века // Сборник Русского исторического общества. – М., 2002. Т. 4. – С. 305-324.
102. Фомин, В.В. Рус­ские летописи и варяжская легенда / В.В. Фомин. – Липецк, 1999. – 149 с.
103. Фролов, Э.Д. Г.З.Байер и начало антиковедения в России / Э.Д. Фролов // Средневековая и новая Россия. – СПб., 1996. – С. 62-65.
104. Фроянов, И.Я. Исторические реалии в летописном рассказе о призвании варягов / И.Я. Фроянов // Вопросы истории. – 1991. - № 6. – С. 3-6.
105. Фроянов, И.Я. Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы кон­ца IX - начала XIII столетия / И.Я. Фроянов. – СПб.: Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета, 1992. – 280 с.
106. Хлевов, A.A. Норманская проблема в отечественной исторической науке / А.А. Хлевов. – СПб.: Издательство Санкт-Петербургского университета, 1997. – 107 с.
107. Чивилихин, В. Память. Роман-эссе. Кн. 2. / В. Чивилихин. – Л.: Современник, 1983. – 767 с.
108. Шаскольский, И.П. Антинорманизм и его судьбы / И.П. Шаскольский // Генезис и развитие феодализма в России. – Л., 1983. – С. 35-51.
109. Шаскольский, И.П. Норманская теория в современной буржуаз­ной историографии / И.П. Шаскольский // История СССР. – 1960. - № 1. – С. 223-236.
110. Шаскольский, И.П. Норманская теория в современной буржуазной науке / И.П. Шаскольский. – М., Л.: Наука, 1965. – 220 с.
111. Янин, В.Л. Средневековый Новгород / В.Л. Янин. – М.: Наука, 2004. – 416 с.
112. Янин, В.Л., Алешковский, М.Х. Происхождение Новгорода / В.Л. Янин // История СССР. – 1971. - № 2. – С. 32-61.

 

 

 

 

[1] Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. - М., 2005. – С.4.

[2] Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. - М., 2005. – С.4.

[3] Погодин, А.Л. Варяги и Русь // Записки Русского научного института в Белграде. Вып. 7. – Белград, - 1932. – С. 93-135; Шаскольский, И.П. Норманская теория в современной буржуаз­ной историографии // История СССР. – 1960. – № 1. – С. 223-236 и др.

[4] Авдусин, Д.А. Современный антинор­манизм // Вопросы истории. – 1988. - № 7. – С. 23-34; Нильсен, Й.П. Рюрик и его дом. Опыт идейно-историографического подхода к норманскому воп­росу в русской и советской историографии. – Архангельск, 1992; Фомин, В.В. Нор­манская проблема в западноевропейской историографии XVII века // Сборник Русского исторического общества. – М., 2002. Т. 4. – С. 305-324; Хлевов, A.A. Норманская проблема в отечественной исторической науке. – СПб., 1997.

[5] Фомин, В.В. Варяго-русский вопрос в отечественной историографии XVIII-XX веков : Дис. ... д-ра ист. наук: 07.00.02, 07.00.09. – М., 2005.

[6] Повесть временных лет. – Л., 1983. – С.25.

[7] Там же. – С.26.

[8] Фролов, Э.Д. Г.З.Байер и начало антиковедения в России // Средневековая и новая Россия. – СПб., 1996. – С. 62-65.

[9] Байер, Г.З. О варягах // Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. – М., 2006. – Приложение.

[10] Милюков, П.Н. Главные течения русской исторической мысли. – М., 2006. – С. 64-65.

[11] Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. - М., 2005. – С.8.

[12] Кузьмин, А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // Вопросы истории. – 1970. - №10. – С.30.

[13] Татищев, В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. I. - М., Л., 1962. – С.297, 308; Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М., 2005. – С. 102-105.

[14] Татищев, В.Н. История Российская с самых древнейших времен. Т. I. – М., Л., 1962. – С.220; Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С.41.

[15] Ломоносов, М.В. Полн. собр.соч. Т.6. – М., Л., 1952. – С.22, 133; Карамзин, Н.М. История государства Российского. Т. I. - М., 1989. – С.278; Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М., 2005. – С.102.

[16] Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М., 2005. – С.105.

[17] Фомин, В.В. Ломоносов: Гений русской истории. – М., 2006.

[18] Глаголев, В.П. Борьба М.В. Ломоносова против норманизма и разработка им антинорманской теории. – М., 1961. – С. 71-98.

[19] Рогожин, Н.М. Исто­риография второй четверти и середины XVIII в. Деятельность Академии наук. Г.З.Байер, Г.Ф.Миллер, А.Л.Шлецер, М.В.Ломоносов // Историогра­фия истории России до 1917 года. Т. 1. – М., 2003. – С.141; Савельева, Е.А. Издание русских летописей в «Sammlung Rus­sischer Geschichte» // Немцы в России: Петербургские немцы. – СПб., 1999. – С. 507-509; Пеш­тич, С.Л. Русская историография о М.В.Ломоносове как историке // Вестник Ленинградского государственного университета. Серия истории, языка и литературы. – 1961. - №20. – С.63.

[20] Татищев, B.H. История Российская с самых древнейших времен. Т. I. – М., Л., 1962. – С.291; Тредиаковский, B.K. О первенстве словенского языка пред тевтоническим. – М., 2010. – С.199, 205.

[21] Реляция Петра Петрея о России начала XVII в. / Сост. Ю.А.Лимонов. – М., 1976. – С. 7-22; Буссов, К. Московская хроника. 1584-1613. // Хроники Смутного времени. – М., 1998. – С. 21; Алпатов, М.А. Русская историческая мысль и Западная Европа. XII-XVII вв. – М., 1973. – С. 54-68; Лимонов, Ю.А. Новые источники о Петре Петрее и его сочинении // X Все­союзная конференция по изучению истории, экономики, литературы и языка скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов. Ч. 1. – М., 1986. – С. 99-100; Шокарев, С. Сочинение И. Массы и П. Петрея о Смутном времени // Петрей, П. История о великом княжестве Московском. – М., 1997. – С.465, 469-470.

[22] Петрей, П. История о великом княжестве Московском. – М., 1997. – С.179.

[23] Ключевский, В.О. Курс Русской истории. Часть 1. – М., 1987. – С.93.

[24] Там же. – С.94.

[25] Анохин, А.И. Новая гипотеза происхождения государства на Руси // Вопросы истории. – 2000. - №3. – С.48.

[26] Фомин, В.В. Норманизм и его истоки // Дискуссионные проблемы отечественной истории. – Арзамас. 1994. – С. 18-30.

[27] Чивилихин, В. Память. Роман-эссе. Кн.2. – Л., 1983. – С. 382-383.

[28] Мыльников, А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы. Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI - начала XVIII века. – СПб., 1996. – С. 131-134.

[29] Фомин, В.В. Варяго-русский вопрос в отечественной историографии XVIII-XX веков: Дис. ... д-ра ист. наук: 07.00.02, 07.00.09 – М., 2005. – С.24.

[30] Цит. по: Чивилихин В. Память. Роман-эссе. Кн.2. – Л., 1983. – С.358; Откуда есть пошла Русская земля. Века VI-X / Сост., прсдисл., введ. к до­кумент., коммент. А.Г.Кузьмина. Кн. 1. – М., 1986. – С.6.

[31] Фомин, В.В. Норманская проблема в западноевропейской историографии XVII века // Сборник Русского исторического общества. – М., 2002. – С. 305-324.

[32] Фомин, В.В. Варяго-русский вопрос в отечественной историографии XVIII-XX веков: Дис. ... д-ра ист. наук: 07.00.02, 07.00.09. – М., 2005. – С.16.

[33] Авдусин, Д.А. Современный антинорманизм // Вопросы истории. – 1988. - № 7. – С.23.

[34] Фомин, В.В. Норманская проблема в западноевропейской историографии XVII века // Сборник Русского исторического общества. – М., 2002. – С. 305-324.

[35] Анохин, А.И. Новая гипотеза происхождения государства на Руси // Вопросы истории. – 2000. - №3. – С.52; Толочно, П.П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси // Славяне и Русь (в зарубежной историографии). – Киев, 1990. – С.109.

[36] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С.20, 30.

[37] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С. 19-42, 169-170, 173-174, 195-216; Карамзин, Н.М. История государства Российского. Т. I. - М., 1989. - С.58; Соловьев, С.М. История России с древнейших времен. Кн. 1. Т. 1-2. М., 1993. - С. 87-88, 100, 198, 250-253, 276, прим. 142, 147, 148, 150, 173 к т. 1; то же. Кн. XIII. Т. 25-26. М., 1965. - С. 535-536; Погодин, М.П. Борьба не на живот, а на смерть с новыми историческими ересями. - М., 1874 // http://gbooks.archeologia.ru/Lib_1_16.htm; Ключевский, В.О. Лекции по русской историографии // Его же. Сочинения в восьми томах. Т. VIII. – М., 1959. – С. 408-410; Его же. Полный курс лекций // Его же. Русская история в пяти томах. Т. I. – М., 2001. – С. 301-323; Вернадский Г.В. Древняя Русь. – Тверь-М., 1996. – С.268, 286, 289.

[38] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С. 19-20, 80.

[39] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С.20; Славяне и Русь: Проблемы и идеи. Концепции, рожденные трехвековой полемикой, в хрестоматийном изложении / Сост. А.Г.Кузьмин. – M., 1998. – С.413.

[40] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С.22, 36-37, 41-42.

[41] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т.6. – М., Л., 1952. – С. 34-35.

[42] Там же. – С.33.

[43] Там же. – С.28, 36, 39-40, 74.

[44] Там же. – С. 33-34, 36, 65-66, 206-209, 295.

[45] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С.36, 65-66, 203-204, 293, 295.

[46] Соловьев, С.М. Писатели русской истории // Его же. Сочинения. Кн. XVI. – М., 1995. – С.224; Его же. История России с древнейших времен. Кн. 1. Т. 1-2. – М., 1995. – С. 87-88, 100, 198, 250-253, 276.

[47] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С.30, 55.

[48] Там же. – С.34.

[49] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 6. – М., Л., 1952. – С. 40-41, 52, 67, 77, 80.

[50] Ломоносов, М.В. Полн. собр. соч. Т. 9. – М., Л., 1952. – С.420, 426-427.

[51] Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М., 2005. – С. 110-115, 132, 148.

[52] Соловьев, С.М. История России с древнейших времен. Кн. 5. Т. 9-10. – М., 1995. – С.76, 99, 123.

[53] Куник, А., Розен, В. Известия Ал-Бекри и других авторов о руси и славянах. Ч.1. – СПб., 1878. Куник, А. Известия Ал-Бекри и других авторов о руси и славянах. Ч.2. – СПб., 1903. // http://russbalt.rod1.org/index.php?PHPSESSID=a368cf89f873fd9370f0b672ebbcf005&topic =207.0;wap2.

[54] Костомаров, Н.И. Собрание сочинений. Т. 12. – М., 2010. – С.68.

[55] Гедеонов, С.А. Варяги и Русь. В 2-х частях / Автор предисловия, комментариев, биографи­ческого очерка В.В. Фомин. – М., 2004. – С.64.

[56] Иловайский, Д.И. Разыскания о начале Руси. – М., 1982. – С.125.

 

[57] Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. - М., 2005. – С.153, 292.

                                                                                                                                    

[58] Фомин, В.В. Рус­ские летописи и варяжская легенда. – Липецк, 1999. – С. 38-117.

[59] Фомин, В.В. Варяги и варяжская Русь: К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М., 2005. – С.258.

[60] Кузьмин, А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // Вопросы истории. – 1970. - №10. – С. 28-55.

[61] Шаскольский, И.П. Норманская теория в современной буржуазной наук. – М., Л., 1965. Шаскольский, И.П. Антинорманизм и его судьбы // Генезис и развитие феодализма в России. – Л., 1983.

 

[62] Клейн, Л.С., Лебедев Г.С., Назаренко, В.А. Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения // Исторические связи Скандинавии и России IX— ХХ вв. – Л., 1970. Лебедев, Г.С., Розов, А.А. Городец под Лугой // Вопросы истории. – 1975, - №2; Лебедев, Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. – Л., 1985.

[63]Вилинбахов, В.Б. Современная историография о проблеме «Балтийские славяне и Русь» // Советское славяноведение. – 1980. - №1. – С.14.

[64] Рыбаков, Б. А. Киевская Русь и русские княжества XII—XIII вв. – М., 1982. – С.142.

[65] Пашуто, В.Т. Особенности структуры Древнерусского государства // Древнерусское государство и его международное значение. – М., 1965. – С.86; Он же. Летописная традиция о «племенных княжениях» и варяжский вопрос // Летописи и хроники.– М., 1974. – С.103, 110.

[66] Янин, В. Л. Средневековый Новгород. – М., 2004. – С. 11-12.

[67] Мельникова, Е.А., Петрухин, В.Я. Легенда о «призвании варягов» и становление древнерусской историографии // Вопросы истории. – 1995. - № 2. – С. 44—57; Они же.- «Ряд» легенды о призвании варягов в контексте раннесредневековой дипломатии // Древнейшие государства на территории Восточной Европы. – М., 1990. – С. 219-229

[68] Янин, В.Л. У истоков новгородской государственности. – Великий Новгород, 2001; Носов, Е.Н., Горюнова В.М., Плохое, А.В. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья. – СПб., 2005.

[69] Захаров, С.Д. Древнерусский город Белоозеро. – М., 2004.

[70] Седов, В.В. Изборск в раннем средневековье. – М., 2007.

[71] Северная Русь и народы Балтики / Отв. ред. Е. Н. Носов. – СПб., 2007.

[72] «Антинорманизм». Сборник Русского исторического общества. Т. VIII. – М., 2003; Галкина, Е.С. Тайны русского каганата. – М., 2002.

[73] Котляр, Н.Ф. В тоске по утраченному времени // Средневековая Русь. Вып. 7. – М., 2007. – С. 343-353; Мишин, Д. Е. Рец. на кн.: Галкина Е.С. Тайны русского каганата. - М., 2002 // Славяноведение. – 2003. - №4.

[74] Татищев, В.Н. История Российская. Ч. 1. – М., 1994. – С.290; Сахаров, А.Н. Рюрик, варяги и судьбы российской государственности // «Антинорманизм». Сборник Русского исторического общества. Т. VIII.

[75] Повесть временных лет. 2-е изд., исправл. и дополн. – СПб., 1996. – С. 8-13.

[76] Фомин, В. В. Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу. – М., 2005. – С.422.

[77] Янин, В.Л. О начале Новгорода // У истоков русской государственности. – СПб., 2007. - С.210.

[78] Фроянов, И.Я. Исторические реалии в летописном рассказе о призвании варягов // Вопросы истории. – 1991. - № 6. – С. 3-6; Он же. - Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы кон­ца IX - начала XIII столетия. - СПб., 1992. – С. 75-84.

[79] Пчелов, Е.В. Генеалогия древнерусских князей IX - начала XI в. – М., 2001. – С. 43-53.

[80] Кузьмин, А.Г. Две концепции начала Руси в Повести временных Лет // История СССР. – 1969. - № 6. – С. 86-87, 89; он же. Русские летописи как источник по истории Древней Руси. – Рязань, 1969. – С. 64-65, 101-102, 104-111, 156, 159; он же. «Слово о полку Игореве» о начале Русской земли // Вопросы истории. – 1969. - № 5. – С.60, 65.

[81] Кузьмин, А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // Вопросы истории. – 1970. - №10. – С. 28-55; он же. Об этнической природе варягов (к постановке проблемы) // Вопросы истории. – 1974. - №11. – С.54-83; он же. Заметки историка об одной лингвистической монографии // Вопросы языкознания. – 1980. - №4. – С. 55-56, 58; он же. Об истоках древнерусского права // Советское государство и право. – 1985. - №2. – С. 116-119; он же. Русь в современной исторической науке // Тысячелетие крещения Руси. Международная церковно-историческая конференция. Киев, 21-28 июля 1986 года. Материалы. – М., 1988. – С. 90-95; он же. Западные традиции в русском христианстве // Введение христианства на Руси. – М., 1987. – С. 28-30, 41-45; он же. Одоакр // Дорогами тысячелетий. Сборник исторических очерков и статей. Кн. 1. – М., 1987. – С. 103-129.

[82] Верхотуров, Д.Н. Продолжение спора о варягах. Рецензия на книгу В.В. Фомина «Варяги и варяжская Русь» // Лебедь. – 2005. - №432. – С.31.

[83] Глазырина, Г.В., Джаксон, Т.Н. Древнерусские города в древнескандинавской письменности. – М., 1987.

[84] Кирпичников, А.Н., Стальсберг, А. Новые исследования мечей эпохи викингов (по материалам норвежских музеев) // Археологические вести. – 1995, - №4. – С. 171-180.

[85] Клейн, Л.С., Лебедев, Г.С., Назаренко, В.А. Норманнские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения // Исторические связи Скандинавии и России. – Л., 1970. – С. 226-252. Лебедев, Г.С. Эпоха викингов в Северной Европе. – Л., 1985.

Жарнов, Ю.Э. Женские скандинавские погребения в Гнёздове. – М., 1991.

[86] Соловьева, Г.О. К вопросу о приходе радимичей на Русь // Славяне и Русь. – М., 1968. – С. 352–356; Янин, В.Л., Алешковский, М.Х. Происхождение Новгорода // История СССР. – 1971. - №2. – С. 32-61.

[87] Дубов, И.В. О датировке железных шейных гривен с привесками в виде «молоточков Тора» // Исторические связи Скандинавии и России. – Л., 1970. – С. 264-265.

[88] Михайлов, К.А. Погребение воина с конями на вершине плакунской сопковидной насыпи в свете погребальных традиций эпохи викингов // Древности Поволховья. – СПб., 1997. – С. 105-116.

[89] Котляр, Н.Ф. В тоске по утраченному времени // Средневековая Русь – М., 2007. – С. 343–353.

[90] Фомин, В.В. Клейн как диагноз, или голый «конунг» норманизма // http://www.sati.archaeology.nsc.ru/sibirica/index.html?mi=archaeology-news&id=10865

[91] Летопись по Лаврентьевскому списку // Полное собрание русских летописей. Т. 1. – Л., 1926-1928. – С. 74-78, 80, 119-124, 232 // http://imwerden.de/pdf/psrl_tom01_lavrentjevskaya_ letopis_1926.pdf; Байер, Г.З. О варягах // Фомин В.В. Ломоносов: Гений русской истории. – М., 2006. – С. 349; Клейн, Л.С. Спор о варягах. История противостояния и аргументы сторон. – СПб., 2009. – С.70

[92] Клейн, Л.С. Спор о варягах. – СПб., 2009. – С.8, 21-24, 89, 201, 217, 240, 252, 254-255, 258; он же. Трудно быть Клейном. Автобиография в монологах и диалогах. – СПб., 2010. – С. 136-138, 614.

[93] Летопись по Лаврентьевскому списку // Полное собрание русских летописей. Т. 1. – Л., 1926-1928. – С. 3-4, 18-19 // http://imwerden.de/pdf/psrl_tom01_lavrentjevskaya_letopis_ 1926.pdf.

[94] Седова, М.В. Скандинавские древности из раскопок в Новгороде // VIII Всесоюзная конференция по изучению истории, экономики, языка и литературы скандинавских стран и Финляндии. Тезисы докладов. Ч. I. – Петрозаводск, 1979. – С. 180-181.

[95] Мельникова, Е.А. Новгород Великий в древнескандинавской письменности // Новгородский край: Материалы научной конференции. – Л., 1984. – С.130.

[96] Клейн, Л.С., Лебедев, Г.С., Назаренко, В.А. Норманские древности Киевской Руси на современном этапе археологического изучения // Исторические связи Скандинавии и России IX–XX вв. – Л., 1970. – С.234, 238-239, 246-249.

[97] Пирсон, Э. Викинги. – М., 1994. – С.26; Викинги: набеги с севера. – М., 1996. – С.70; Гвин, Д. Викинги. Потомки Одина и Тора. – М., 2003. – С. 246-247; Мельникова, Е.А. Варяжская доля // Родина. – 2002. - № 11-12. – С.32.

[98] Кузьмин, А.Г. «Варяги» и «Русь» на Балтийском море // Вопросы истории. – 1970. - №10. – С.48; он же. Болгарский ученый о советской историографии начала Руси // Вопросы истории. – 1971. - №2. – С. 186-188; он же. Об этнической природе варягов (к постановке проблемы) // Вопросы истории. – 1974. - №11. – С.55; он же. Заметки историка об одной лингвистической монографии // Вопросы языкознания. – 1980. - №4. – С.59.

[99] Клейн, Л.С. Спор о варягах. – СПб., 2009. – С.72, 85.

[100] Там же. – С.77.

[101] Фасмер, М. Этимологический словарь русского языка. Т. I. – М., 1986. – С. 322-323.

[102] Кирпичников, А.Н., Дубов, И.В., Лебедев, Г.С. Русь и варяги (русско-скандинавские отношения домонгольского времени) // Славяне и скандинавы. – М., 1986. – С.280.

[103] Клейн, Л.С. Антинорманизм как диагноз // http://www.polit.ru/science/2010/12/03/ klejn_antinormanism.html.

[104] Имя науки [сайт]. Режим доступа: http://www.ru/files/2678/ph.imyanauki.foto.jpg.

[105] Имя науки [сайт]. Режим доступа: http://www.ru/files/1578/ph.imyanauki.foto.jpg.

 

Скачать: 

diplom-avtosohranennyy.doc titulnyy-list.doc