2.2 Борьба Карла I Стюарта с парламентской оппозицией
Карл, второй сын Якова I Стюарта и Анны Датской, и до смерти первого сына его не готовили к престолу. Историки солидарны во мнении, что неожиданная смерть старшего брата привела Карла к власти, к которой он не только не был готов, но и в принципе не пригоден. С. Р. Гардинер так характеризует нового монарха: «для разумного ведения дел у него не хватало ни энергии, ни способностей. Он слишком много жил в мире собственных идей, для того чтобы влиять на людей, образ мыслей которых был для него не понятен…Он не любил, чтобы ему противоречили, на всякие возражения отвечал молчанием, как бы покрываясь им»116. Гардинеру вторит современный английский историк Г. Бёргесс: «Карл не был, мягко выражаясь, человеком слишком искушенным в политическом искусстве, и ему, кажется, было трудно поверить в то, что люди могли искренно не соглашаться с ним по различным вопросам. Его убежденность в правильности собственных суждений сделала его невыносимым в политическом процессе»117. Более разностороннюю характеристику даёт королю Д. Юм. С похвалой отзываясь о поведении Карла I в частной жизни, Д. Юм отмечал далее: «Как монарх он также блистал внешними качествами, не будучи при этом лишен и более глубоких достоинств. Его обхождение и манеры, хотя, вероятно, и клонившиеся несколько в сторону чопорной величавости, в целом соответствовали его высокому сану, придавая известное изящество свойственным ему от природы сдержанности и серьезности. Умеренность и справедливость, столь заметные в его характере, казалось, предохраняли его от всех рискованных и опрометчивых предприятий, а здравомыслие, которое выказывал он в речах и беседах, казалось, гарантировало ему успех во всех разумных начинаниях». Однако при этом Д. Юм все же склонялся к тому, что в личных качествах Карла I были заложены предпосылки политических конфликтов его с подданными. «Но возвышенное представление о собственной власти, слишком твердо им усвоенное, сделало его неспособным хоть в чем-то уступить духу свободы, который начал тогда утверждаться среди его подданных. Его политика не отличалась такой энергией и дальновидностью, какие могли бы ему позволить обуздать их притязания, удержав прерогативу на той высоте, до которой подняли ее предшественники Карла»118. Следует, однако, помнить, что ничего нового не было в теориях божественного права или абсолютной прерогативе. В этом вопросе Карл просто следовал за своим отцом, но выражал свои мысли не так грамотно и красиво - не всем дано быть учёными и политическими мыслителями. Личные качества Карла, безусловно, накладывали существенный отпечаток на события его царствования, однако не следует преувеличивать их роль. Необходимо учитывать, что состояние политической системы Англии в купе с условиями, создававшимися в ходе социально-экономического развития английского общества, было в этот период таким, что неизбежно порождало конфликт короны с парламентом. Кроме того, Карлу пришлось начать править в более сложных условиях, нежели его отцу. Он был связан договором, обязывающим его защищать своего зятя, короля Богемии, и был вынужден вступить в войну. Для ведения войны нужны были средства и Карл созывает парламент, уверенный, что легко найдёт общий язык со своими поданными. Однако уже в первом парламенте начались трения с парламентариями. Король прямо попросил Палату общин о деньгах для продолжения войны. В ответ на это Палата сначала подала петицию о применении законов против католиков, а затем вотировала небольшую сумму в размере 140 тысяч фунтов. Между тем для покрытия королевских обязательств не хватило бы и миллиона119. Д. Юм объясняет такую прижимистость Палаты несколькими причинами. Недоверие и даже ненависть к герцогу Бэкингему, так же тот факт, что последний парламент Якова «предоставил королю средства, совершенно несоразмерные его просьбам и требованиям момента»120. Субсидия впрок не пошла. Экспедиция Мансфельда121 закончилась полным провалом. Далее Юм отмечает: «Палатой общин почти всецело управляла группа лиц… уже составивших тогда самую настоящую партию…. эти благородные патриоты с горечью взирали на неограниченную власть, присвоенную монархом, и теперь решили воспользоваться случаем, который предоставили им материальные затруднения короля, чтобы заключить его прерогативу в более разумные пределы»122. Французское сватовство и статьи в пользу католиков, включенные, как подозревали, в брачный договор, также вызывали недовольство. В 1625 г. в Амстердаме был опубликован трактат «Sacrae Heplades, или семь проблем, относящихся к антихристу». Работа посвящалась «специально королю Карлу, защитнику веры, и королю и королеве Богемии, исповедующим свою веру и потому гонимым». Особая тревога выражалась по поводу женитьбы Карла на Генриетте-Марии. Автор трактата «Vox Coeli»123 (1624 г.) цитировал не менее девяти библейских текстов, в которых говорилось о необходимости осознать опасность, идущую от чужеземных цариц, которые исповедуют чуждую религию. То же самое сделал Томас Хукер в проповеди, произнесенной в Эссексе в 1626 г. Перед «огромной конгрегацией» он молился, чтобы Бог «вложил в сердце королю» одиннадцатый и двенадцатый стихи из главы второй книги пророка Малахии. Он не цитировал их, так как не сомневался, что члены конгрегации знают их наизусть или имеют под рукой библию. Они гласили: «Вероломно поступает Иуда... ибо... женился на дочери чужого бога. У того, кто делает это, истребит Господь»124.
Кульминацией в противостоянии монарха и нижней Палаты послужило решение о таможенном сборе, который собирались оставить за королем лишь на один год. Это решение показалось Карлу оскорбительным. Возможно, это привело бы к окончательному роспуску первого парламента, но в это время в Лондоне вспыхнула эпидемия чумы. И король просто объявил перерыв в работе парламента. Перерыв длился почти два месяца, в течение которых удалось достичь договорённости с датским королём и привлечь его к войне, обещая субсидии в размере 30 тысяч футов ежемесячно125. Но и на этот раз Карлу не удалось достичь желаемого, и парламент был распущен в августе 1625 г. Чтобы восполнить недостаток парламентских субсидий, король издал указы о принудительном займе у своих подданных. Сооружённый на эти средства в октябре 1625 г. мощный флот (около 100 кораблей) был отправлен к испанским берегам для захвата Кадиса. Экспедиция, общее руководство которой осуществлял Бэкингем, была безуспешной, и уже в ноябре при возвращении значительная часть кораблей погибла или получила серьезные дефекты вследствие шторма. Для тех, кто помнил подвиги Френсиса Дрейка126, было ясно: английский флот почти повторил судьбу испанской армады127. После неудачной экспедиции в Кадис Карл был вынужден снова прибегнуть к помощи парламента. Речь на открытии парламента, произнесенная в Вестминстере 6 февраля 1626 года Карлом I была, по обыкновению, краткой и уклончивой. «Я собрал парламент в самом начале своего правления, с тем, чтобы попросить у моего народа совета и содействия в выполнении трудных задач, но был вынужден распустить его из-за того, что он слишком неторопливо откликался на мой призыв. …Ныне же я снова созвал это собрание и надеюсь, что оно, не теряя времени даром, даст исчерпывающий ответ на мою просьбу о субсидиях в соответствии с безотлагательными потребностями королевства и всего христианского мира и не допустит, чтобы критические высказывания и неуместные сожаления мешали работе моего правительства. Я предпочитаю действия словам, и больше мне нечего сказать»128. Со стороны короля и его Совета было до странности легкомысленно предполагать, что при подобных условиях парламент, еще находившийся под впечатлением августовского роспуска и недавних событий на Кадисе, будет сговорчивым. Когда король изложил свои нужды перед Палатой и запросил денежной поддержки, общины проголосовали только за три субсидии на общую сумму около 60 тысяч фунтов. Однако не это обстоятельство оказалось самым неприятным. Парламент лишь вотировал ассигнования королю, а превращение этого вотума в закон отложил до конца сессии. Д. Юм, комментируя эту ситуацию, резонно отмечает: «Таким образом, они ставили государю условия, причем в весьма откровенной форме. Под предлогом борьбы со злоупотреблениями…. они намеревались проверить и упорядочить все части администрации, вызывавшие их недовольство; если же король остановит их в этом предприятии или не согласится с их требованиями, то на пособия от общин он уже не должен рассчитывать»129. Этого общинам оказалось мало и они, словно испытывая, как далеко можно зайти решили провести процедуру импичмента герцога Бэкингема. Прошло немного времени, и Палата предъявила свои обвинения. Повесть о его преступлениях, как действительных, так и вымышленных, сделалась всеобщим достоянием. Помимо подозрений в коррумпированности и склонности к католицизму, герцога обвиняли в том, что он занимается черной магией, использует приворотные средства, позволяющие соблазнить любую женщину, и даже что именно он отравил Якова I130. Однажды до короля дошла речь Джона Элиота131, в которой он сравнивал герцога с Сеяном132. «Если Бэкингем – Сеян, то, следовательно, я – Тиберий»133, - с горечью отозвался Карл на эту речь134. Неизвестно, как завершилась бы процедура импичмента в Палате лордов, будь она проведена до конца. Впрочем, едва ли король позволил бы вынести фавориту обвинительный приговор. К тому же в Палате общин начали подготовку ремонстрации, процедуры торжественного заявления протеста королю по поводу злоупотреблений его правительства. Речь шла о ненавистном фаворите. И Карл решил воспротивиться. В составленном документе Бэкингема называли «врагом Церкви и Государства», говорилось, что его влияние на короля ввергает страну «в убогое и опасное состояние». Короля почтительно просили «лишить Бэкингема монаршего присутствия», не позволять, чтобы «благополучие одного человека приравнивалось по значимости к благополучию всего христианского мира». И, наконец, чтобы окончательно прояснить смысл послания: «Все субсидии, каковые мы могли бы предоставить Вашему Величеству, обернутся из-за этого человека во вред стране, что подтверждается жалким опытом использования субсидий, за которые голосовал предыдущий парламент. Пока он вмешивается в дела государства, нет никакой надежды на то, что оно будет процветать»135. Какую бы из сторон не принимать в этом конфликте, ясно одно – на этот раз общины явно перегнули палку. Это уже не ремонстрация, а ультиматум. Ни один монарх не потерпел бы подобного заявления от своих подданных. Итог закономерен - 15 июня 1626 г., после четырех месяцев заседаний, второй парламент нового правления был распущен, в отсутствии не только денег, но и надежд на новые поступления.
«Прежде всего Карл надеялся, что если в чём-либо ему откажет парламент, то всё это даст ему нация, - пишет С. Р. Гардинер, - в каждом графстве было объявлено воззвание о добровольном пожертвовании для продолжения войны. Но за небольшим исключением жители графств остались глухи к этой просьбе»136. Карл отдал приказ о сборе «корабельных денег». Обитатели портов и приморских округов получили приказание выставить за свой счет вооруженные суда с экипажем. От жителей Лондона потребовали 20 кораблей. В своё время королева Елизавета для отражения испанской угрозы и то не требовала так много137. Кроме всего прочего, Карлу Стюарту просто фатально не везло. Как раз в это время английское общество взбудоражила новость о сокрушительном поражении короля Дании от имперского полководца графа Тилли. Протестантский союз трещал по швам.
После недолгих размышлений Тайный совет решил, что крайняя срочность дела не позволяет обратиться к помощи парламента, и самым быстрым, удобным и разумным способом собрать нужную сумму будет всеобщий заем в размерах, соответствующих обложению английских подданных по последней субсидии, санкционированной парламентом. Каждый должен был внести именно ту сумму, которую заплатил бы, если бы парламентское постановление о субсидиях стало законом. Д. Юм приводит выдержку из секретной инструкции комиссарам, назначенным для сбора этого займа: «Если кто-либо откажется вносить деньги, станет чинить задержки, подыскивать оправдания или упорствовать, то они должны допросить его под присягой, дабы выяснить, не склонял ли его кто-нибудь к тому, чтобы отказаться давать взаймы и приводить оправдания для своего отказа. Кто с ним говорил, какие речи и убеждения использовал для этой цели»138. Это уже откровенное вымогательство с требованием доносительства. Затем, как будто еще мало было пороха в готовой взорваться бочке, Карл I столкнулся с новым внешнеполитическим осложнением. Он надеялся заключить союз с Францией против Габсбургов. Но Франция не проявляла желания воевать за восстановление Рейнского пфальцграфства, в чем была заинтересована Англия. Между Парижем и Лондоном возникли также споры по поводу выполнения Карлом брачного договора с королевой Генриеттой-Марией. Отношения между двумя государствами обострил и гугенотский вопрос. Влиятельный французский министр кардинал Ришелье твердо вознамерился положить конец независимости гугенотов во Франции и в первую очередь покорить их морской порт Ла-Рошель. Англичане, естественно, симпатизировали французским протестантам. Обе страны постепенно приближались к войне. В 1627 г. на подмогу ла-рошельцам отправились значительные силы под командованием Бэкингема. Высадившись на острове Ре, англичане предприняли неудачную попытку штурма крепости. По всеобщему мнению современников это был «неизгладимый позор для Англии»139. Неудачная военная экспедиция сделала неизбежным созыв парламента. Он собрался 17 марта 1628 г. С самого начала стало ясно, что оппозиция будет иметь перевес в ходе дебатов. На скамьях Палаты общин собрались все знаменитые противники политической линии Карла I и Бэкингема - Эдвард Кок, Джон Элиот, Джон Гемпден140, Джон Пим141 и Оливер Кромвель142. Трое последних впервые участвовали в заседаниях. Имея подобных ораторов, следовало ожидать бурной сессии. Карл совершил ошибку, задав агрессивный тон заседаниям в своей вступительной речи: «Милорды, господа, настало время действовать. Я надеюсь, что вы быстро примете добрые решения, которые диктуются потребностями времени, и не погрязнете в бесполезных, я даже сказал бы опасных, дискуссиях… Вы знаете, каковы причины созыва парламента, осознаете грозящую нам опасность и необходимость новых кредитов. Именно потому, что я знаю, что созыв парламента – лучший путь для получения субсидий в неспокойные времена, я собрал вас здесь. Пусть каждый из вас действует в согласии с тем, что велит ему совесть…. Однако, если вы не исполните долга и откажете государству в том, что ему необходимо, это будет вопреки воле Божьей, и я буду вынужден прибегнуть к другим средствам, каковые Бог вложил в мои руки. Не принимайте этих слов за угрозу, ибо я угрожаю только тем, кто мне равен. Считайте же мои слова предостережением со стороны человека, который, по природе своей, более всего заботится о вашем здравии и благосостоянии. И верьте: ничто не может быть для меня более приятным, нежели пребывать с вами в полной гармонии, на что я и уповаю»143. Трудно было выразиться одновременно более туманно, более авторитарно и с большей уверенностью в своем праве. Лордам и депутатам потребовалась бы чрезмерная добрая воля – а ее у них не было вообще – чтобы удовлетвориться подобной речью. Конфликт, между короной и парламентом становится неизбежным и находит выражение в принятии парламентом Петиции о праве, вошедшей впоследствии в число основополагающих конституционных документов Англии.
Роль повода сыграл случай с пятью рыцарями, которые отказались от уплаты в государственную казну денежных сумм по принудительному займу, мотивируя свою позицию тем, что сбор был назначен без согласия парламента. 27 октября 1627 г. рыцари-отказники были заключены в тюрьму. Каждый них немедленно подал прошение о выдаче приказа Habeas corpus. Такие приказы были выданы 3 ноября. Начальник тюрьмы должен был, в соответствии с данными приказами, доставить арестованных в Суд Королевской Скамьи и объяснить там причины их ареста. Будучи не в состоянии указать суду эти причины, он обратился за разъяснением в Тайный Совет. Оттуда пришел ответ, что рыцари арестованы «по специальному распоряжению Его Величества». На основании этого ответа Суд Королевской Скамьи вынес 27 ноября решение об отказе рыцарям в их освобождении из тюрьмы144. В конце декабря 1627 г. Карл I распорядился освободить рыцарей из тюремного заключения. Спустя десять дней после открытия парламентской сессии был поднят вопрос о законности ареста вышеупомянутых пяти рыцарей. Один из парламентариев высказал мнение о том, что этот арест является прямым нарушением Великой хартии вольностей. Последовала дискуссия, которая фактически превратилась в обсуждение королевской прерогативы. В нижней Палате английского парламента возобладало мнение о том, что такого правомочия у королевской власти нет ни по общему праву, ни на основании статутов. Единодушно были приняты четыре резолюции: ни один свободный человек не может быть задержан или заключен под стражу без предъявления законного основания для такого решения. Даже, если человек задержан или заключен под стражу по приказанию короля или Тайного совета, ему должно быть предоставлено предписание Habeas corpus, если законного основания для заключения под стражу не представлено, лицо должно быть освобождено или отпущено под поручительство. Каждый свободный человек наделен старинным и неоспоримым правом на полное и абсолютное владение собственностью, поэтому никакие налоги, займы и поборы не могут быть введены королем или его министрами без общего согласия, выраженного постановлением парламента145. Эта резолюция была направлена в Палату лордов. Лорды на первый взгляд признали правоту нижней Палаты, но обратили внимание на пятый пункт ответной декларации, где содержалось особо примечательное заявление: «если же в целях защиты… король…. найдет нужным задержать или подвергнуть заключению какое-либо лицо, то его просят милостиво объявить, что в удобное время он согласится и пожелает назвать причину тюремного заключения или ареста….»146. Одно словосочетание – «в удобное время», сводило на нет весь смысл притязаний нижней Палаты. Приемлемым для Палаты общин был путь принятия специального закона, в котором бы подтверждались и разъяснялись статьи Великой хартии вольностей и шести статутов, принятых во времена правлений Эдуарда I147 и Эдуарда III148. Карл I обещал в начале апреля не препятствовать парламентариям на этом пути. Но вопреки своим словам, король всё же, как мог, тормозил процесс выработки и принятия документа. В своём послании к Палате общин он задавал вопрос: «Зачем требовать особых истолкований, если вы не сомневаетесь, что статуты остаются в силе и используются в соответствии со своим истинным смыслом? Истолкования лишь дают повод для опасных посягательств на прерогативу»149. В ответ на это послание Палата общин приняла специальное обращение к королю. В этом обращении говорилось о том, что нижняя Палата парламента полностью доверяет словам и обещанию Его Величества. Однако, заявляли парламентарии королю, поскольку министрами часто совершаются незаконные действия, то нет лучшего средства «вдохновить угнетенные души ваших преданных субъектов на бодрую поддержку Вашего Величества», чем принять закон об их правах и свободах. Палата общин напоминала королю о его обещаниях насчет этого закона и заверяла его в том, что парламентарии не имеют намерения вторгнуться в сферу его суверенитета и прерогативы и не желают искажать или реинтерпретировать действующее английское право150.
По настоянию Кока парламент перешел далее к составлению Петиции о праве. Для выработки проекта Петиции, устраивающего обе Палаты парламента, был образован специальный комитет из членов Палаты общин и Палаты лордов в количестве 10 человек. 10 мая этот комитет завершил свою работу и представил проект петиции парламентариям для обсуждения. Для каждого вопроса Петиция устанавливает действующее право и правительственные злоупотребления и кончает законодательными пожеланиями, которые в представлении петиционеров сводятся к восстановлению старых вольностей. Петиционеры ссылаются на Великую хартию и статуты XIV в. и утверждают: «…. Ни на кого не должны быть налагаемы повинности или налоги, именуемые доброхотным приношением или подобные им сборы; ваши подданные унаследовали ту свободу, что они не могут быть принуждаемы платить какой-либо налог, подать, сбор или другую подобную повинность, не установленную общим согласием в парламенте»151. Знаменитые слова тридцать девятой статьи Великой хартии вольностей: «ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения» - не только были полностью воспроизведены, но и дополнены: «Никто не может быть лишен своей собственности, или вольностей или доходов иначе, как по законному приговору равных ему или по закону страны»152. По справедливому замечанию М. А. Барга: «наряду с земельной собственностью была включена в качестве неприкосновенной также собственность предпринимателей и купечества»153. Составители Петиции упорно напоминали королю о том, что «никто не может быть присужден к смерти иначе, как по законам, установленным в вашем королевстве или по обычаям того же королевства или в силу актов парламента, и, с другой стороны, никакой преступник…. не может быть изъят от установленного порядка судопроизводства и от наказаний, налагаемых законами и статутами этого королевства» 154. Пятая статья Петиции требовала непременно объяснять причину и предъявлять обвинение людям, заключённым под стражу, чтобы «они могли бы отвечать согласно закону» 155. «Карл долго не соглашался с этим пунктом Петиции, если причина ареста известна заключённому, то он всегда имеет возможность апеллировать к судьям… и тогда уже суд решает справедливо ли возведённое на него обвинение. Окончательное решение по государственным преступлениям таким образом перешло из рук короля в руки суда»156. Следует добавить, что у короля были известные возможности повлиять на мнение судей. Ведь и Звёздная Палата и суд Верховной комиссии находились под непосредственным влиянием короля, и выносили приговор без участия присяжных. Даже обыкновенных судей назначал король. Поэтому закономерна следующая далее просьба - отказаться от практики наделения отдельных лиц полномочиями, которые могут использоваться затем для предания граждан смерти, что «противно законам и вольностям страны»157 . Последнее требование практически и было нацелено на отмену чрезвычайных судов.
Авторы Петиции не забыли также, какие неудобства пришлось им терпеть из-за останавливающихся на постой солдат: «вопреки законам и обычаям этого королевства… значительные отряды солдат и матросов были расставлены в различных графствах и обыватели были понуждаемы против своей воли принимать их в свои дома и давать им помещение»158. В заключении все требования, изложенные в Петиции, кратко повторяются вновь, кроме того появляется просьба: «….чтобы Ваше Величество соблаговолили объявить, что решения, действия и меры, состоявшиеся в ущерб народу в каком-либо из означенных пунктов, не могут иметь последствий для будущего или служить впредь примерами». Налицо стремление коммонеров не допустить, чтобы описанные в Петиции злоупотребления не воспринимались королём как прецедент, опираясь на который он мог бы отстаивать свои права. И ещё: «в вышеозначенных делах все ваши чиновники и должностные лица служили вам согласно с законами и статутами этого королевства»159. Процесс обсуждения Петиции о праве в английском парламенте длился около трех недель. Временами он принимал весьма бурные формы. Лорды предприняли попытку добавить в текст Петиции статью, подтверждающую абсолютную прерогативу королевской власти — «суверенную власть» короля. Члены Палаты общин дружно и решительно выступили против включения этой статьи в содержание Петиции. Свой протест они мотивировали так: «посредством нашей Петиции мы желаем только того, чтобы наши особые права и свободы были подтверждены для нас и поэтому, нам не приличествует вообще упоминать в ней о «суверенной власти, совсем не касающейся предмета Петиции»160.
Именно эти аргументы убедили лордов в нежелательности включения в Петицию статьи о «суверенной власти» короля. 26 мая Палата лордов согласилась принять Петицию без этой статьи. 2 июня 1628 г. Петиция о праве, одобренная обеими палатами английского парламента, была зачитана Карлу I. Карл, которому пришлось маневрировать, втайне проконсультировался с судьями, и те заверили короля, что даже его согласие принять эти положения никак не скажется на его монарших прерогативах. Не вполне убежденный в этом, 2 июня Карл дал парламенту весьма уклончивый ответ: «Король желает, чтобы суд вершился в согласии с законами и обычаями королевства, чтобы статуты строго исполнялись, чтобы его подданные не имели причин жаловаться на какие-либо притеснения и обиды, противные их законным свободам и правам, защищать которые он по совести почитает себя обязанным в такой же мере, как и собственную прерогативу»161. Недовольство охватило не только Палату общин, но и большую часть Палаты лордов. Как раз в это время сдался последний английский отряд на немецкой территории. Отправившаяся на выручку к гугенотам эскадра вернулась в Англию, даже не посмев предложить бой неприятелю. Фактический отказ Карла утвердить Петицию стал последней каплей. Д. Элиот отвечает грозным обвинительным актом против правительства. Он говорит о позорных военных экспедициях последних лет, о финансовом кризисе, о распродаже коронного имущества, о неудачах протестантских союзников Англии, о крутом повороте во внешней политике, о религиозном лицемерии правительства, о насилии над подданными, о невежестве и продажности королевской администрации. Он видит родину в опасности, требует, чтобы парламент не ограничивался Петицией и обратился к королю с «ремонстрацией», в которой с полной откровенностью было бы изображено бедственное положение страны и доказана необходимость всесторонней реформы162. Король 5 июня велит Палате не трогать министров, забыть о ремонстрации, обсуждать субсидию. Элиот отрицает за королем право запрещать критику министерской деятельности. Вновь звучит требование судебного процесса над Бэкингемом. В этой накалённой до предела обстановке обе Палаты шлют королю депутацию с просьбой дать определенный ответ на Петицию о праве. Тогда король, явившись в Палату лордов, произнес: «Да будет это законом, как вы того желаете», - сохранив, однако, за собой путь к отступлению. «Теперь, - сказал Карл, - я сделал то, что от меня хотели. Если этот парламент не придет к верному заключению, грех будет на нем, не на мне». Общины, добившись желаемого, вотировали субсидии на сумму 350 тысяч фунтов. Теперь Карл мог не отказывать себе в удовольствии сказать всё, что он думает об утверждённой им Петиции: «Насколько она приемлема, может судить каждый. Качеств её я обсуждать не буду, ибо уверен, что не один разумный человек не может её оправдать».
Оценка Петиции о праве 1628 г. в историографии неоднозначна. Ряд исследователей сравнивает ее с Великой хартией вольностей. Д. Юм писал в свое время: «Можно без преувеличения утверждать, что согласие короля на Петицию о праве произвело в системе правления перемены, почти равносильные революции, и что ограничение в столь многих пунктах монаршей прерогативы создавало дополнительные гарантии для прав и свобод подданных». С. Р. Гардинер, хотя и утверждал, что «этот акт был только началом великой перемены», но настаивал, что Петиция о праве «достойна особого внимания, как первый акт, уясняющий, какую чрезвычайную власть захватили себе Тюдоры, передав её затем Стюартам. По мнению других историков, Петиция о праве 1628 г. сыграла весьма скромную роль в политическом развитии Англии. А. Н. Савин в лекциях по истории английской революции отмечал, что «Петиция стояла на зыбкой исторической почве», что она «далеко не покрывала всей области, которая была предметом политического спора между правительством и парламентом». Его английский коллега Б. Говард писал, характеризуя петицию: «Петиция о праве составляет одну из вех в конституционном развитии Англии. Однако непосредственно она имела малое значение». На наш взгляд, оценка принятия Петиции о праве как события, имевшего революционное значение, весьма сомнительна, она не соответствует реальному положению дел. Однако вряд ли правильным будет и преуменьшать политическую и правовую роль данного документа в английской истории XVII в. Петиция о праве сыграла определенную роль в правовом развитии Англии. Она стала знаменем борьбы против произвола государственной власти - фактором, формирующим правосознание английского общества. И всё же Петиция о праве и впрямь была разработана недостаточно чётко. В толковании Петиции вскрываются глубокие разногласия между королем и парламентом. Общины были убеждены, что петиция отняла у короля право взимать таможенные пошлины, без согласия парламента. Король утверждает: «Я не давал согласия на что либо новое, но лишь подтвердил старые вольности моих поданных». Самое интересное, что в этом споре в какой-то мере правы обе стороны. В эпоху средневековья право взимания потонного и пофунтового сборов предоставлялось парламентом монарху, как правило, лишь на определенный срок. Однако Генрих V и все последующие государи пользовались им пожизненно, чтобы иметь возможность содержать флот. Генриху VIII парламент предоставил потонную и пофунтовую пошлину только на шестом году его царствования, однако, все это время он взимал указанные сборы. За истёкший срок английские короли привыкли считать право взимания потонного и пофунтового сбора своей прерогативой. Загвоздка заключалась в том, что раньше этот налог вотировал парламент и, согласно формальному смыслу каждого билля, предоставляющего королю эти пошлины, единственным источником потонного и пофунтового сборов являлся добровольный дар народа, а это значит, что народ мог взять его обратно по своему желанию. Очевидно, общины осознали, что, учитывая неясности, связанные с этим сбором, следовало оговорить его отдельным пунктом. Они готовят второй документ. Как только сведения об этом доходят до короля, он 26 июня спешно перерывает сессию: «Это сопряжено для меня с таким ущербом, что я вынужден положить конец этой сессии…не желая больше получать ремонстраций на которые я должен давать резкий ответ», - говорит Карл – «что же касается потонного и пофунтового сбора, я не могу без него обойтись, вы никогда не намеревались о том просить и я никогда не давал основания думать, что я на это соглашусь». Парламент распустили до осени, но он собрался лишь 20 января 1629 г. В перерыв между первой и второй сессией парламента случилось событие, которое обострило конфликт. 23 августа 1628 г. один офицер, Фельтон, убил Бэкингема в Портсмуте, когда он готовился плыть на выручку к гугенотам. Пока герцог был жив, он «оттягивал» недовольство от королевской персоны на себя. Но теперь, когда Ла-Рошель сдалась французскому правительству, бремя непопулярности Карлу приходилось выносить одному. Обнаружилась связь между правительственной политикой и личностью монарха. В 1629 г. общины сталкиваются лицом к лицу не с временщиком, а с самим королем, и разрыв наступает очень скоро. В короткой сессии 1629 г. очень много места в прениях заняли религиозные дела. Уже при Якове I в господствующей англиканской церкви противоборствовали сторонники «высокой» (арминиане) и «низкой» (кальвинисты) церкви. Английские последователи голландского теолога Якоба Арминия, высказывавшего сомнение в идее божественного предопределения, обращали внимание на обрядовую сторону, стремились вернуть богослужениям пышность, яркость и красоту. Кальвинисты считали, что в таком случае доктрина и порядок богослужения ничем не будут отличаться от «папистского». Во время своего правления Яков I последовательно стремился не допускать перевеса какого-либо из этих течений и старался уравновесить их влияние в епископате. Напротив, Карл оказался неспособным к проведению сбалансированной политики: уже в 1625 г. он прямо взял под покровительство проповедника Ричарда Монтэгю, чей трактат опровергал всеобщую распространённость учения англиканской церкви и поэтому вызвал критику в парламенте. По мнению членов Палаты, единство веры должно служить краеугольным камнем единству национальному. Мнения, не согласные с теми которые господствовали в стране при последнем поколении, не должны распространяться в Англии, если только Палата общин может воспрепятствовать их распространению. Карл выдвигал на главные позиции в церкви Уильяма Лода, в итоге сделав его архиепископом Кентерберийским. Стремление к единству веры имело не только теологическую подоплеку. Монтэгю и его единомышленники приняли сторону короля. Они проповедовали, что верноподданные обязаны уплатить сбор принудительного займа, а Роджер Манверинг произнес проповедь, в которой значение парламента сводиться к нулю. «Уже к 1629 г. во главе церковной иерархии находились исключительно арминиане», – утверждает А. Соколов. Поражает удивительная политическая недальновидность короля. Карл вел дело к возникновению двух враждебных религиозных лагерей, совсем не намеревавшихся мириться друг с другом. В довершении всего, король публикует декларацию, которая была призвана успокаивающе подействовать на общественное мнение. Он заявляет, что его долг «не допускать, чтобы возбуждались излишние вопросы, способные только поддерживать смуту в церкви и в государстве. Артикулы потому должны пониматься в их буквальном смысле, и никто не должен истолковывать их или комментировать их значение по своему пониманию». Административная власть в церкви признается только за королем, а право толкования вероучения - только за прелатами. Эта декларация, напротив, вызвала гнев оппозиции. В парламенте прямо говорят, что епископы мечтают о кардинальском наряде и коварно готовят реставрацию папизма. Общины, пытаясь выйти из затруднения, заявили о своем желании остаться при вере отцов. 29 января принята знаменитая резолюция: «Мы принимаем за истину то толкование «39 статей», которое было установлено публичными актами церкви и единомыслием учителей, мы отвергаем иезуитское и арминианское толкование». Элиот добавляет, что все коммонеры принимают за истину ламбесские статьи, предлагает считать их единственно верными и учинить следствие над подозреваемыми в арминианстве клириками. Незадолго до разгона парламентский комитет по религиозным делам вырабатывает резолюции, в которых изображает бедственное состояние церкви и указывает меры для ее спасения.
Религиозные разногласия между короной и парламентом осложнились возобновлением спора о потонном и пофунтовом сборе. Карл понимал – этой темы не избежать, и потому уведомил общины: «Я придаю потонному и пофунтовому сбору значение дара моего народа. И мое намерение состоит в том, чтобы рассматривать его не как право, но как de bene esse, показывая вам необходимость, а не право, посредством чего я взимаю его до тех пор, пока вы его мне не предоставите, уверяя себя в соответствии с вашими общими заявлениями в том, что вам нужно время, но не желание, чтобы дать его мне». Итак, король по-прежнему уверен в своей правоте, но вместе с тем в его речи слышаться примирительные нотки. Он делает акцент не на своей прерогативе, а на государственной необходимости и всё ещё надеется на сотрудничество. Затея на тот момент абсолютно бесперспективная. И дело не только в принятой Петиции о праве. Вопрос о сборах обсуждался после прений по религиозной политике и общины уже изрядно раздражены. «Предоставить эти пошлины королю казалось равносильным тому, что давать ему в руки оружие для повержения англиканской церкви к ногам папы». Дело осложнялось ещё одним субъективным обстоятельством. Последний товар, на который наложили арест за отказ купца платить пошлину, принадлежал одному из членов Палаты общин. Коммонеры сочли своим долгом вступиться за товарища, увидев в этом прекрасный повод, чтобы заявить о нарушении своих привилегий - несмотря на то, что арест на товары был наложен в тот период, когда парламент не заседал. Да и под замок заперли не члена Палаты, так что в этом смысле Карл закона не переступил. В ответ на возмущение общин действиями судей монарх разъясняет, что чиновники выполняли его распоряжение и отсрочивает заседания на несколько дней, до 2 марта, чтобы дать улечься страстям. Но страсти разыгрались еще больше. Д. Элиот подготовил ремонстрацию против взимания потонного и пофунтового сборов без согласия парламента и предложил клерку ее прочесть. Последовал отказ, и он зачитал ее сам. Когда же коммонеры потребовали пустить ремонстрацию на голоса, спикер сообщил, что у него имеется приказ короля не проводить никаких голосований и объявить перерыв в работе сессии. Были все основания опасаться, что эта акция приведет к роспуску парламента. Поэтому в тот момент, когда спикер Палаты общин поднялся со своего места и направился к выходу, два члена палаты подбежали к нему и силой водворили его на место - без спикера Палата заседать не правомочна. В спешном порядке была составлена новая короткая декларация. Положения её настолько ясны, что не нуждаются в толковании. «Всякий, кто будет советовать или поощрять наложение и получение дотаций потонного и пофунтового сбора, не разрешенных парламентом, или будет принимать в этом участие и содействовать этому, также будет считаться виновником нововведений в порядке управления и смертельным врагом короля и государства». В предатели «вольностей Англии» записывали и тех, кто «будет добровольно производить или уплачивать указанные дотации потонного и пофунтового сбора, не разрешенные парламентом». Не обошли в декларации и религию: «Всякий, кто будет вносить в религию какое-либо новшество или путем потворства и поддержки будет содействовать распространению и введению папизма и арминианства или каких-либо иных мнений, противоречащих учению истинной и ортодоксальной церкви, будет считаться смертельным врагом короля и государства». Без обсуждения Палата единогласно приняла эти предложения, и ее члены покинули зал заседаний. У двери их встретил вооруженный отряд, посланный королем для разгона Палаты. Парламент был тотчас распущен. 10 марта Карл, выступая Палате лордов, сказал, что «...единственная причина этого - возмутительное поведение нижней Палаты». Что касается пэров, то Карл уверял их в своём расположении и обещал: «вы можете рассчитывать на всякое покровительство и милость, какую добрый король должен оказывать своему верному дворянству». На следующий день от имени короля вышло объявление, которое окончательно расставило точки над «i»: «Его Величество… не питает ни малейшего отвращения к парламентам; но… будет считать за личное оскорбление всякие речи, всякие поступки, клонящиеся к тому, чтобы предписывать ему какой бы то ни было определенный срок для созыва новых парламентов». Это был окончательный разрыв короны и парламента. Следующие 11 лет вошли в историю, как беспарламентское правление. На самом деле разгон парламента 1629 г – это крупное политическое поражение короля, поскольку произошедшее показало его неспособность договариваться с подданными и поддерживать систему, которая столько лет обеспечивала стабильность в Англии. Однако в начале этого пути Карлу наверняка казалось, что он выиграл сражение. Ряды политической оппозиции поредели: в 1633 г. в Тауэре умер Д. Элиот, в том же году скончался Э. Кок. Видный деятель оппозиции Томас Вентворт перешел на сторону короля, став его ближайшим советником. Заключив мир с Испанией и Францией, корона не финансировала никаких заморских предприятий и шла на всяческие ухищрения, чтобы обходиться минимальными доходами от налогов, вотированных парламентом ранее. Самое сильное возмущение вызвал налог на содержание флота, который теперь платили не только жители прибрежных графств, но и все жители Англии. В связи с этим на политической сцене появляется человек, ставший настоящим злым гением короля Карла – У. Лод, архиепископ Кентерберийский. Он возродил практику строгого соблюдения елизаветинских статутов о воскресном дне. Судьи штрафовали на 1 шиллинг за каждое неповиновение. Агитация в пользу парламента, которая все эти годы велась со значительными трудностями, с введением штрафов резко усилилась, и ряды оппозиции сплотились.
Необдуманная религиозная политика в Ирландии и Шотландии, так же привела к возникновению опасных очагов сопротивления королевской власти. В качестве лорда - наместника Ирландии Страффорд, еще один объект постоянной критики парламентариев, хотел добиться «единообразия веры» по английскому образцу. С этой целью он распространил на Ирландию действие суда Высокой комиссии, задачей которого было не столько насаждение протестантизма, сколько взимание штрафов с католиков, чтобы уменьшить дефицит лондонской казны. Этой же задаче отвечало требование принесения присяги королю как главе церкви. Неуплата штрафов или отказ от присяги грозили земельными конфискациями. Наконец, он создал в Ирландии постоянные вооруженные силы. В целом политика Страффорда ускорила взрыв ирландского восстания 1641г., ставшего прелюдией гражданской войны в Англии.
Введение англиканского молитвенника в пресвитерианской Шотландии привело к Ковенанту и англо-шотландской войне, в которой королевские силы потерпели поражение. Военные неудачи и недостаток средств вынудили Карла, наконец, созвать парламент. Корона сразу потребовала субсидий, после чего была готова рассматривать жалобы депутатов. Пим в своей речи заявил, что обсуждать субсидии на войну можно только после того, как будут удовлетворены требования Палаты. Когда стало известно, что депутаты намерены поставить вопрос о шотландской политике короля, он распустил этот парламент, заседавший всего две недели. Однако новые поражения и вторжение шотландской армии в Северную Англию сделали неизбежным созыв очередного парламента. Необходимость вновь и вновь созывать непокорный парламент была вызвана не только экономическими проблемами, но и всем ходом развития этого сугубо английского института.
Анализ истории развития конфликта между короной и парламентом в первой половине XVII века позволяет определить вектор политического и социального развития страны на века вперед, пожалуй, в большей степени, чем рассмотрение событий собственно революции. Пристальное внимание исследователей именно к периоду этого сильнейшего в истории Англии социального взрыва оправдано и объяснимо, однако, недостаточное внимание, причем как в английской, так и в российской историографии, к периоду правления ранних Стюартов, рассмотрение этого времени только в контексте последующих революционных событий представляется неактуальным и несоответствующим современной исторической парадигме. Последующие события и процессы - одиннадцатилетняя цезура в парламентской деятельности, английская буржуазная революция, период действия которой – 1640-1653гг. – совпадает с периодом действия самого известного в английской истории парламента, получившего названия «Долгого» - не могут быть вписаны в общеисторический контекст и даже правильно интерпретированы без осмысления предшествующего периода. Основные положения документов революции, и, прежде всего, «Великой Ремонстрации» 1641г. были опубликованы и апробированы в парламентских документах и общественно-политической полемике исследуемого периода. Роль короля постепенно и неуклонно минимизируется, и последнее решение парламента, касающееся Карла I Стюарта – решение о его казни, которая состоялась 30 января 1649 г. Судьбу монархии разделила и Палата лордов. Пример Карла I напоминает, что отсутствие гибкости и желания договариваться, однозначная уверенность в правильности своих принципов может быть пагубна и для политика, и для целой страны. Спустя три с половиной месяца после казни Карла I 19 мая 1649 г. Англия стала республикой. Заметим – ненадолго, через 11 лет на английский престол был приглашен сын казненного короля Карл II Стюарт, однако реставрацию монархии в 1660 г. не следует воспринимать как поражение тех идей, за которые боролся парламент. Стюарты санкционировали основные завоевания революции, подготовленные и обоснованные всем ходом исторического развития Англии.